Вопросы психологии_Зинченко

метки: Психология, История, Мысль, Робинсон, Мамардашвили, Теория, Бытие, Мышление

VUrHUaT rOTt»nUL,UUII гивиапси airn.1; january 1955 0/ZUt»0

Theoretical research

Developmental and pedagogical psychology

Thematic reports

Discussions Memorable dates

Critical review and bibliography

Scientific events

3 Zinchenko V.P.

Psychology’s theoretical world

18 Shakurov R.H.

Psychology of meaning: A theory of overcoming

33 Khomskaya E.D.

Clinical psychology and neuropsychology: A part or a whole?

47 Telegina E.D., Gagai V. V.

Interrelation between creative thinking and visual perception in primary school children

56 Prokhorov A.0„ Velieva S.V.

Psychological states of pre-school children

68 Bouyakas T.M.

The initiating method of personality development: Counseling potentialities

80 Golynchik E.O., Gulevich O.A.

Common conceptions of justice

93 Nurkova V. V., Vasilevskaya K.N.

Autobiographical memory in a difficult life situation:

New phenomena

102 Conference calendar

103 Abramenkova V.V.

Sex role differentiation and sexualization of childhood:

The bitter taste of a forbidden fruit

121 Karpova N.L.

Ideas and practical contribution of V.N. Miasishchev to family group logotherapy (on the occasion of the 110 anniversary of the scientist)

127 Zadorozhniuk I.E.

«Not by bread alone…»

131 Proceedings of the III congress of the Russian Psychological Society (RPS)

131 The III congress of the Russian Psychological Society:

Results and prospects

135 Klimov E.A.

Psychology in the XXI century

Дискурс в лингвистических описаниях

3. Синтаксическая организация дискурса Заключение Список используемой литературы Введение Понятие дискурса возникло в связи с выходом лингвистических исследований за пределы предложения – в область сверхфразового синтаксиса. Поэтому с точки зрения лингвистики дискурс – это прежде всего комплексная единица, состоящая из последовательности предложений, находящихся в смысловой связи. Поиски типовых ...

142 On the activities of the Russian Psychological Society in the period from September 1998 to June 2003 (RPS Presidents’s report)

144 VIII European Psychological Congress «Cooperation of psychology with related sciences»

147 XI Conference ofISSID

150 6th Regional Conference of IACCP

154 X International Summer School on cognitive science

158 Summaries

ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ

ТЕОРЕТИЧЕСКИЙ МИР ПСИХОЛОГИИ

В.П. ЗИНЧЕНКО

Автор излагает свои размышления о теоретическом мире психологии. Поводом для них послужила готовящаяся к выходу в свет книга Д. Робинсона «Интеллек­туальная история психологии».

Ключевые слова: теория, история, эксперимент, практика, методология, философская психология, экспериментальная психология.

Казалось бы, в соответствии со здра­вым смыслом отношения между теорией, экспериментом, практикой должны быть взаимодополнительными. С этим труд­но спорить. Вместе с тем мы часто слы­шим, что теории нам нужны лишь до тех пор, пока их не сменят другие, луч­шие теории; или — противоположное:

если факты не соответствуют теории, тем хуже для фактов. На деле все не так просто. Теории не отмирают, а факты оказываются упрямыми. И те и другие достаточно долго живут независимо друг от друга и рано или поздно обогащают науку. В конце концов по собственной логике начинают строиться мир теории, мир эксперимента и мир практики. По­водом для моих размышлений о теоре­тическом мире психологии, в том числе и об отношении его к миру эксперимен­та, послужила книга Дэниела Н. Робин­сона, профессора Джорджтаунского уни­верситета (США), — «Интеллектуальная история психологии», перевод которой на русский язык готовится к изданию в

Статья написана при поддержке РФФИ, грант № 02-06-80289.

Институте философии, теологии и ре­лигии св. Фомы (Москва).

Настоящая статья — не рецензия, а именно размыш­ления, навеянные книгой, которую я ре­комендую читателям журнала «Вопросы психологии».

Интеллектуальная история психоло­гии есть история идей, т.е. вполне объ­ективных интеллектуальных достиже­ний — не менее объективных, чем на­учный метод или полученный с его по­мощью экспериментальный факт, эф­фект, феномен. Объективность идей и смыслов опасно недооценивать. Они по­добны джину, выпущенному из бутыл­ки. К сожалению, когда идея овладевает массами, она действительно становится материальной силой, т.е. превращается в свою противоположность, как мрач­новато заметил И. Губерман. Жизнь под­ло подражает художественному вымыслу (В. Набоков), она столь же подло реа­лизует научные и в их числе безумные идеи. Одна из самых трагических и глу­пых (по словам М.К. Мамардашвили)

лей XX в. — идея нового человека — не зобретение «века-волкодава» (О. Ман-гльштам).

Она имеет свои корни в та-эй относительно безобидной и наивной дее эпохи Просвещения о человеке, как ibula rasa, не говоря уже о том, что она ыла отчетливо артикулирована в Древ-ем Риме. Можно, конечно, отвергнуть г с порога, но что делать с весьма и гсьма эффективной практикой зомби-ования людей, манипулирования ими и х сознанием с помощью как древних, ж и новейших психотехник, усилен-ых современными техническими сред-гвами?

Феноменологический подход в психологии: история и перспективы ...

... феноменологическому подходу в целом и "феноменологической психологии" Гуссерля в частности. О феноменологических идеях почти не упоминается в учебниках по истории психологии. Вместе с тем, невозможно отрицать влияние, которое ... гарантирована в имманентном анализе. Одной из базовых норм, которой должна удовлетворять любая теория, тем более, претендующая на научность является принцип непротиво

Еще в первой половине XX в. более птимистичными, чем поэт О. Ман-гльштам, были П. Тейяр де Шарден и .И. Вернадский, писавшие о ноосфере i добрейший С.В. Мейен, которому при-адлежит формула принципа сочувствия науке, — даже о ноократии), о том, го мышление человека приобретает пла-етарные масштабы, становится геоло-стеской силой. К этому нужно добавить дну маленькую деталь: человеческая глу-ость, как тень, следует за мышлением тоже достигает космических высот, за то приходится платить непомерно до-огую цену, когда идея находит своих ‘анатиков. С.Л. Франк понимал под фа-атизмом «страстную преданность из-юбленной идее.., доводящую человека, одной стороны, до самопожертвова-ия и величайших подвигов, и с другой гороны — до уродливого искажения сей жизненной перспективы и нетер-имого истребления всего несогласного данной идеей» [12; 154]. В примерах гловечество недостатка никогда не ис-ытывало. К несчастью, с демонстрации дейного фанатизма начался XXI век.

Значит, идеи, как люди, живут и име->т свою судьбу. Вот что писал о жиз-и идеи М.М. Бахтин, анализировавший зорчество Ф.М. Достоевского: «Досто-вский сумел открыть, увидеть и пока-пъ истинную сферу жизни идеи. Идея ивет не в изолированном индивидуаль-ом сознании человека, — оставаясь

только в нем, она вырождается и уми­рает. Идея начинает жить, т.е. формиро­ваться, развиваться, находить и обнов­лять свое словесное выражение, порож­дать новые идеи, только вступая в су­щественные диалогические отношения с другими чужими идеями. Человеческая мысль становится подлинной мыслью, то есть идеей, только в условиях живо­го контакта с чужой мыслью, воплощен­ной в чужом голосе, то есть в чужом, выраженном в слове сознании. В точке этого контакта голосов-сознаний и рож­дается и живет идея.

Идея — как ее видел художник До­стоевский — это не субъективное ин­дивидуально-психологическое образова­ние с «постоянным местопребыванием» в голове человека; нет, идея интеринди­видуальна и интерсубъективна, сфера ее бытия не индивидуальное сознание, а диалогическое общение между созна­ниями. Идея — это живое событие, ра­зыгрывающееся в точке диалогической встречи двух или нескольких сознаний» [1; 294}.

Объективны не только идеи. Объ­ективна культура и ее ценности. Евро­пейское понятие культуры, согласно С.Л. Франку, включает в себя «объек­тивное, самоценное развитие внешних и внутренних условий жизни, повышение производительности материальной и ду­ховной, совершенствование политичес­ких, социальных и бытовых форм обще­ния, прогресс нравственности, религии, науки, искусства, словом, многосторон­нюю работу поднятия коллективного бы­тия на объективно высшую ступень», т.е. для европейца культура — это «со­вокупность осуществляемых в общест­венно-исторической жизни объективных ценностей» [12; 160]. Приведенная ха­рактеристика культуры в ее расширен­ном и кратком вариантах содержит в своей внутренней форме итоги размыш­лений представителей философской ан­тропологии и философской психологии. Она вполне адекватна пониманию куль­туры в культурно-исторической психо­

Бытие идеального

... от вопроса о соотношении сознания, идеи и материи, предметов реального мира. Идеалистическая традиция рассматривает идеальное как ... отношения к природе и идеальному в философской мысли рождается противостояние материализма и идеализма, а также разнообразные ... итога предложим краткое определение. Идеальное есть способ бытия сущих любой природы, извне предстающий как репрезентативные отношения ...

логии. Л. С. Выготский исходил из объ­ективности аффективно-смысловых об­разований человеческого сознания, су­ществующих вне каждого отдельного че­ловека в виде произведений искусства. Он подчеркивал, что такие образования существуют раньше, чем индивидуаль­ные или субъективные аффективно-смыс­ловые образования. Подобные положе­ния Л. С. Выготского дали основания его ближайшему ученику и соратнику Д.Б. Эльконину утверждать новизну и неклассичность культурно-исторической психологии.

Саркастично аргументировал объек­тивность идей Г.Г. Шпет: «Идея, смысл, сюжет — объективны. Их бытие не за­висит от нашего существования. Идея мо­жет влезть или не влезть в голову фи­лософствующего персонажа, ее можно вбить в его голову или невозможно, но она есть, и ее бытие нимало не опреде­ляется емкостью его черепа. Даже то об­стоятельство, что идея не влезает в его голову, можно принять за особо убеди­тельное свидетельство ее независимого от философствующих особ бытия. Го­ловы, в которых отверстие для проник­новения идеи забито прочною втулкою, воображают, что они «в самих себе» «образуют» представления, которые как будто бы и составляют содержание по­нимаемого. Если бы так и было, то это, конечно, хорошо объясняло бы возмож­ность взаимного непонимания беседую­щих субъектов» [15; 422].

Издевательский тон доказательства объективности существования идей, смыслов, сюжетов, аффективно-смысло­вых образований, если угодно самых раз­ных идеальных форм, говорит о том, что их объективность была для Г.Г. Шпе-та, С.Л. Франка, как и позднее для М.М. Бахтина, Л.С. Выготского, само со­бой разумеющейся.

Не буду рассматривать основания, по которым, например, А.А. Ухтомский, М.К. Мамардашвили рассматривали субъ­ективное не менее объективным, чем так называемое объективное. Это знал О. Мандельштам:

Что делать, самый нежный ум Весь помещается снаружи.

Снаружи, не между ушами, как шу­тят американские психологи. Напраши­вается вывод об объективности субъек­тивного мира человека, что чувствовал (или знал?) П.Я. Гальперин, высказавший (без излишней аргументации) убежде­ние в том, что психология когда-нибудь станет объективной наукой о субъектив­ном мире человека (и животных) [2; 271]. Редко обращается внимание на то, что П.Я. Гальперин перевернул навязшее в зубах определение предмета психологии как науки о субъективном отражении объективного мира. В его определении подразумевается расширенное понима­ние объективного, включающего в свой состав и субъективное, вовсе не являю­щееся «социальной метафорой», как о нем говорили некоторые советские пси­хологи. Субъективный мир стоит нарав­не с объективным миром. А в каких от­ношениях окажутся оба мира — вопрос личной судьбы и обстоятельств. Для пси­хологии это — искомое, проблема, при решении которой возможны разные ва­рианты. Конечно, человек так или ина­че отражает объективный мир, с боль­шим или меньшим успехом ориентиру­ется и действует в нем. Носитель субъ­ективного мира может дистанцировать-ся от объективного мира, порождать иной мир, погружаться в него или объекти­вировать, быть его хозяином или залож­ником, а то и жертвой, испытывать внут­реннюю клаустрофобию, бежать от се­бя. Ориентироваться в своем собствен­ном мире (мирах!), а тем более овладе­вать им, жить в нем и с ним в мире ни­как не проще, чем жить в так называе­мом объективном мире.

Список рекомендуемой литературы к курсу "История психологии" ...

... «Возникновение и развитие отечественной психологии в донаучный периорд» Ананьев Б.Г. Очерки истории русской психологии XVIII и XIX веков. М., 1947. Из истории русской гуманистической мысли. М., 1993. Избранные произведения ... В 6 т. Т.6. М., 1966. Каменский 3.А. Философские идеи русского Просвещения. М., 1971. Ждан А.Н. История психологии. От античности к современности: Учебник для вузов. 4-е ...

Приведенные соображения мысли­телей и ученых XX в. об объективности идей, смыслов, ценностей, аффектов, на­конец, субъективного мира большин­ством психологов могут быть восприня­ты как своего рода эпатаж, хотя чита­тель книги Д. Робинсона заметит изло-

а.и. зинченко

жение взглядов Парменида из Элеи, со­гласно которым все, что имеет реаль­ное бытие, — все, что реально есть, — должно быть вечным и неизменным; и такое реальное бытие не может быть раскрыто посредством чувств. Внутрен­не противоречиво — приписывать су­ществование тому, что никогда не яв­ляется одним и тем же в разное время;

и непоследовательно — утверждать, что любая существующая вещь возникает из ничего. Чтобы избежать этого тупика, нужно вывести чувственность из сферы реального существования, так как лишь ощущение проявляет такое непостоян­ство. То, что останется после отбрасы­вания ощущений, есть сфера абстрак­ций — непоколебимых и вечных истин, если и являющихся доступными, то толь­ко для разума. Здесь уже идея, абстрак­ция более объективна, чем объективный мир в привычном для нас смысле слова. Это вовсе не означает, что им можно пренебречь. «Ты должен все узнать, — говорит сам Парменид, — и неколеби­мое сердце совершенной Истины, и мне­ния смертных, в которых нет истинной достоверности». Мнения «ты должен узнать», «но удерживай мысль от этого пути исследования». Г. Г. Шпет, приво­дящий эти высказывания Парменида в статье «Мудрость или разум?», разви­вал важную не только для философии, но и для психологии идею: «Философия как знание сознается тогда, когда мы на­правляем свою мысль на самое мысль. Бытие как то, что есть, как истина, тогда изучается подлинно философски, когда наша рефлексия направляется на самое мысль о бытии. Ибо для мысли мысль открывается в себе самой, в своей подлинной сущности, а не как возни­кающее и преходящее, «нам кажущееся», здесь подлинно «незыблемое сердце со­вершенной Истины». Бытие само по се­бе есть бытие, и только. Лишь через мысль бытие становится предметом мыс­ли и, следовательно, предметом филосо­фии как знания. Нужно прийти к это­му сознанию, что бытие философски

есть через мысль, что предмет мысли и предмет бытия есть одно и то же, есть один предмет. «Одно и то же, — по Пармениду, — мышление и бытие». Или он говорит еще яснее: «Одно и то же мышление и то, на что направляется мысль; и без сущего, в зависимости от которого высказывается мысль, ты не найдешь мышления». Итак, не только предмет бытия для философии есть пред­мет мысли, но и мысль, на которую на­правляется философия, есть непремен­но мысль о предмете, и мысли «ни о чем», следовательно, нет. Здесь у фило­софии как знания — прочное и надеж­ное начало» [15; 233-234].

Сказанное Парменидом и проком­ментированное Г. Г. Шпетом имеет пря­мое отношение к психологии в целом и в особенности к психологии мышления. Мы узнаем здесь проблему предметно­сти мышления, но не только. Мы узнаем здесь и проблему бытийности мышле­ния и его участности в бытии — про­блему, над которой плодотворно рабо­тал М.М. Бахтин, а позднее — М.К. Ма-мардашвили.

Введение в общую психологию Психология как наука. История становления предмета

... Декарт 7. Этапы развития представлений о предмете психологии факты поведения как предмет психологии душа как предмет психологии явления сознания как предмет психологии формы психической деятельности как предмет психологии Задачи, принципы и методы современной ... но она дается мне с трудом. Слушая учителя, я иногда замечаю, что мысль моя уходит куда-то в сторону. Тогда я напоминаю себе, что ...

Мне представляется, что направлен­ность мысли на самое мысль, равно как рефлексия, обращенная на направлен­ность самой мысли, характеризует не только философскую мысль, а представ­ляет собой непременное условие теоре­тического мышления, в какой бы сфе­ре оно ни наблюдалось. Характеристи­ка теоретического мышления, данная Г. Г. Шпетом, полнее характеристики, данной В.В. Давыдовым, который счи­тал главным признаком этого мышле­ния наличие рефлексии. Афористичес­кую характеристику теоретического мыш­ления дал А. С. Пушкин: Думой думу раз­вивает. Категоричен, а скорее, оптимис­тичен был И.А. Бродский, заявивший, что люди думают не на каком-то язы­ке, а мыслями. Ему же принадлежит примечательная характеристика рефлек­сии как post scriptum’a к мысли. Можно добавить: и pre scriptum’a к действию. Здесь мы выходим за пределы оппози­

1 еоретическии мир психологии

ции субъективности/объективности идеи, мысли и констатируем нечто большее — существование теоретического мира, именно теоретического, несмотря на всю предметность мысли или благодаря ее предметности, что точнее. Этот мир мож­но называть по-разному. У Платона — это мир идей, которому противостоял мир теней. Г.П. Щедровицкий был бо­лее осторожен. Он говорил о мире мыш­ления, который должен быть положен «как новая реальность в мир, отдельная от реальности материи и противостоя­щая ей.., это особая субстанция, суще­ствующая в социокультурном простран­стве» [16; 10]. В этом же ряду можно вспомнить представления о пневмато-сфере, или духосфере (П.А. Флоренский), о семиосфере (Ю.М. Лотман) или о ко-гитосфере. В термине «семиосфера» под­черкивается знаковый характер мысли, невозможность бесплотной мысли, уко­рененность мысли и смысла в бытии (Г.Г. Шпет), даже гегелевское тождество мысли и бытия (Э.В. Ильенков).

Согласимся с К. Поппером, написав­шим в книге «Мир Парменида» [18], что Парменид был первым, кто стал явно утверждать существование теоретическо­го мира как особой реальности, скры­той за феноменальным миром. Он от­четливо сформулировал критерий ре­альности, указывая на то, что подлин­ная реальность — это теоретический мир, который инвариантен по отношению к любым кажущимся изменениям. Интен­ция всей книги К. Поппера состояла в том, чтобы проиллюстрировать действие принципа, согласно которому вся исто­рия является или должна быть историей проблемных ситуаций, и в силу этого мы лучше можем понять мыслителей про­шлого [8; 81, 83]. Это весьма поучи­тельное соображение: вне проблемных ситуаций не может быть ни истории, ни теоретического мира, да и человек соз­дан так, что он не может жить без про­блем. Если их нет, он их придумывает (на свою голову).

Д. Робинсон, излагая историю идей в психологии, по сути

дела, выявляет ее теоретический мир, хотя и не ставит перед собой такую за­дачу. В каком-то смысле он идет еще дальше К. Поппера. Он считает, что ин­теллектуальная история, в отличие от истории политической и социальной, яв­ляется пророческой. Неудачно постро­енная аргументация, ведущая к сомни­тельным или разрушительным следстви­ям, сохранит свои свойства в любом и каждом воплощении. Это сюжет, подоб­ный упомянутому выше о свойстве жиз­ни уподобляться воображению, мысли, мифологии, искусству и науке.

Психология дошкольного возраста как наука. Предмет и задачи

... ходить, действовать с предметами, при этом путь ее развития остается индивидуальным. Методы исследования психологии дошкольного возраста Напомним, ... этого основного, с его точки зрения, метода детской психологии. Стратегия естественно-научного констатирующего эксперимента. Позволяет установить наличие ... возраста еще не могут выразить словами свои мысли и переживания, поэтому их ответы обычно бывают ...

Идея подобна произведению искус­ства, которое (согласно В.В. Кандинско­му) отделившись от художника, получа­ет самостоятельную жизнь, обладает ак­тивными силами, живет, действует и уча­ствует в созидании духовной атмосфе­ры [5; 99]. Идеи в буквальном смысле слова витают в воздухе. Один из героев У. Эко заметил, что, если тебе пришла идея в голову, можешь быть уверен, что она уже приходила и кому-то другому. Важно уметь понять ее, продумать осно­вания и следствия, в чем неоценимую пользу оказывает история идей в фило­софской психологии и их судьба в пси­хологии, отпочковавшейся от филосо­фии. О генеалогии идей, бытующих в современной психологии (Д. Робинсон рассматривает психологию до 1950 г.), редко задумываются, хотя теоретичес­кая реальность, реальность идей несо­мненно скрыта и за психологической (че­ловеческой) эмпирией, экспериментати-кой, практикой, феноменологией. И в то же время теоретическая реальность яв­лена не только в форме знания, но и в форме знания о незнании, в качестве своего рода вызова. В психологии также есть свои инварианты (архетипы), мас­кируемые многообразными формами по­ведения, деятельности и сознания лю­дей в меняющихся обстоятельствах их жизни. Многие из них в свое время бы­ли эксплицированы.

Все сказанное об объективности ин­теллектуальных достижений делает их

D.ll. JUH4fHK.U

олне почтенным предметом научного

следования. Книга Д. Робинсона, на-олько мне известно, — это первый и :олне интересный опыт систематиче-ого изложения истории идей в психо-тии. Она не претендует на то, чтобы ггь книгой по истории психологии, и )жет, как предвидит автор, удивить и же разочаровать авторов книг по ис-рии психологии. Не стану предварять акции на книгу Д. Робинсона истори-iB психологии, но мой опыт чтения ее ворит о том, что результатом такого ения является не только лучшее пони-1ние истории психологии, но и иное ‘ношение ко все более расширяющей —

предметной области психологии [З], ]. Если говорить о жанре книги Д. Ро-[нсона, то, при всей оригинальности, ее жно поместить между историей пси-логии и исторической психологией [14].

М. Коул — автор одной из послед -ix книг, посвященных культурно-ис-‘рической психологии [б], назвал ее 1укой будущего. Как следует из исто-1И культуры, в том числе и из истории ;ихологии, истории психологических ],ей, культурно-историческая психоло-[я в такой же мере является наукой про-лого. Это лишь на первый взгляд пара-жсальное утверждение демонстрирует тага Д. Робинсона, где возникновение ;ихологических идей, их жизнь и судь-i даются на фоне культуры и истории. онечно, остается вопрос, что берет пси->логия у культуры и истории и что она м возвращает. Казалось бы, о равно-мности вкладов и заимствований го-)рить не приходится: взаимоотношения, юрее, асимметричны. Разумеется, не-эевзойденным примером влияния на ^льтуру (если оставить в стороне знак 1ияния) является психоанализ. Амби-1лентность отношения культуры к пси->анализу прекрасно выражена в шутли-эм (только по форме) стихотворении . Бродского «Письмо в бутылке», по-горяющем сюжет Е. Баратынского и . Мандельштама:

Развитие юридической психологии. История и современность

... психология, 3) криминальная психология, 4) психология следственной и оперативно-розыскной деятельности, 5) судебная психология, 6) пенитенциарная (исправительная) психология, 7) психология гражданского судопроизводства.     Развитие юридической психологии. История ... относится как к юриспруденции, так и к психологии.   Предмет ЮП – исследования и систематизация психологических основ ...

Доктор Фрейд, покидаю Вас, сумевшего (где-то вне нас) на глаз над речкой души перекинуть мост, соединяющий пах и мозг.

Близко по масштабу влияние праг­матизма и бихевиоризма, но только на американскую культуру. Консерватив­ная Европа не столь чувствительна к психологическим новациям, что, может быть, не так плохо. Как справедливо пишет Д. Робинсон, слишком много пси­хологии породили эмпиризм и рациона­лизм. Возможно, поэтому прошло вре­мя, когда психология, возникшая и раз­вивавшаяся вместе с философией на про­тяжении многих веков, была неотъемле­мой частью культуры и истории, воль­но или невольно, но весьма эффектив­но участвовала в решении задач управ­ления поведением и деятельностью лю­дей. Д. Робинсон говорит о взаимности влияния, обращая внимание на приме­чательную регулярность, с какой фило­софы-материалисты процветали в пе­риоды империи, а спиритуалистические идеалистические философы всплывали на поверхность в периоды начинающе­гося разрушения. Интеллектуалы, хотя тому и бывали достопримечательные ис­ключения, выступали в роли апологетов столь же успешно, как и в роли крити­ков, а так называемые системы мысли очень часто представляют собой не что иное, как рационалистические объясне­ния фактов, преобладающих в жизни. Если бы Д. Робинсон был ближе знаком с происходившим в нашей стране, воз­можно, он отнес бы идеологов комму­нистической утопии, цинично прикры­ваемой так называемым диалектическим и историческим материализмом, к до­стопримечательному исключению из за­меченной им регулярности. Эту досто­примечательность заметили А. Белый и Б. Пастернак, писавшие об исчезнове­нии в СССР материи. Сегодня идеали­стов не наблюдается, зато спиритуали­сты и эзотерики — в избытке.

Д. Робинсон не без иронии пишет о том, что психология после отпочко­вания от философии получила приви­легию называть себя молодой наукой:

«Именно такой подход к основаниям на­уки более или менее гарантирует каж­дому поколению психологов привилегию переоткрытия некоторых из самых при­мечательных идей в истории мысли». Долги весьма неохотно признаются не только перед философией или фило­софской психологией. «Никто из совре­менных психологов не обращается, ро­бея, к анналам учений девятнадцатого столетия, пытаясь обнаружить там про­блемы и методы, подходящие для пси­хологии. Самый беглый взгляд на кур­сы и тексты по психологии как студен­ческого, так и профессорского уровня покажет без сомнения, а возможно, и без сожаления, что сознательно призна­ются лишь очень немногие долги девят­надцатому столетию».

Д. Робинсон пишет, что дело не в том, чтобы признать современного би-хевиориста, изучающего роль болевого или пищевого подкрепления в обучении тем или иным формам поведения, уче­ником И. Бентама. Изменились методы исследования, изменилась терминология, но предмет остался. Остались и пробле­мы. Именно в этом смысле автор гово­рит, что задача всегда состояла в том, чтобы сохранить предмет, развивая да­лее научные методы и теории. Однако получалось это далеко не всегда. Пре­тензии при зарождении тех или иных психологических направлений часто пре­восходили их объяснительный потен­циал. Иногда это было связано с вполне разумным самоограничением или с осо­знанием ограниченности метода. Д. Ро­бинсон констатирует, что, например, би­хевиоризм уступил (без сожалений) ум — философии, тело — биологии, а лич­ность — клиницистам. О душе, в кон­тексте разговора о бихевиоризме, даже и вспоминать как-то неуместно. Зато тех­нические приемы модификации поведе­

Психология : Предмет.Объект и методы психологии.

... процессов как предмет психологии рассматривают когнитивная психология и гештальт-психология; 6) личный опыт человека предметом психологии считает гуманистическая психология. В качестве основного объекта психологии выступают социальные ... реального, соотношения субъективного и объективного, гармонии души, Духа и тела. Основные методы современной научной психологии. 1)Наблюдение. Это такой метод, при ...

ния рекомендуется применять без огра­ничений как по отношению к «организ­мам» белых крыс, осужденного преступ­ника, аутичного ребенка, дрессирован­ного тюленя, шизофренического паци­ента, так и по отношению к трудному студенту.

Д. Робинсон фиксирует парадоксаль­ную ситуацию, связанную с возникно­вением и развитием экспериментальной психологии. С одной стороны, сужается предметное и проблемное поле иссле­дований, из него исчезает ряд предме­тов, например поступок, душа, из-за не­возможности применения к ним экспе­риментального метода исследования. Ав­тор это называет метафизическим обя­зательством относительно метода, кото­рым, возможно, неосознанно связал се­бя современный психолог. А с другой стороны, экспериментальный метод как основное достижение научной психоло­гии, остающийся в центре психологии, пребывающий там до сих пор со времен В. Вундта — Э. Титченера, ищет свой предмет. Добавим: и часто находит его вне того пространства, которое ранее обозначалось как психологическое. Это особый сюжет, получивший название ре-дукционизма в психологии. Предмет пси­хологии, подчиняясь методу, начинают искать не там, где потеряли, а там, где ищущему кажется светлее, слишком час­то — только кажется. В этом, конечно, есть и положительная сторона. Начи­нается эпоха конструирования предмета психологии. Строго говоря, эпоха кон­струирования предмета началась в ан­тичности, так что она, скорее, продол­жается. Различия состоят в том, что ме­няется пространство, в котором ищется и конструируется предмет психологии.

И психика, и то, что начинает при­знаваться таковой, изучаются непсихо­логическими методами. Тем самым без­гранично расширяется предметная об­ласть психологии, строится онтология психики. Остановимся на этом подроб­нее. Онтология-то строится, но она ка-

кая-то удивительная, чтобы не сказать странная. Ее источником оказывается не реальность, как она есть, а реальность, построенная в эксперименте, реальность, максимально очищенная от любых жиз­ненных обстоятельств, которые могли бы нарушить «строгость» эксперимента, по­мешать получению стерилизованных, дис­тиллированных результатов. Это «башня молчания» в опытах И.П. Павлова (про­изнесшего свое знаменитое: «Всё в ме­тоде»); остановленные мгновения в тахи-стоскопических исследованиях восприя­тия, внимания, кратковременной памя­ти; максимально полная сенсорная и перцептивная изоляция в эксперимен­тах с людьми; запоминание бессмыслен­ных слогов с целью измерить свойства «чистой мнемы». Своего рода апофео­зом естественно-научного подхода было определение световой чувствительности глаза С.И. Вавиловым и Ю.Б. Харито-ном, которые нашли, что глаз чувстви­телен к одному кванту света. Это экви­валентно тому, что он мог бы восприни­мать в безвоздушном пространстве го­рящую свечу на расстоянии, равном 500 км, если бы она еще могла в нем гореть. Психологи в сотрудничестве с другими учеными построили как бы свой беспредметный научный мир — мир изолированных цветов, запахов, звуков, текстур, случайных последовательностей, ассоциативных рядов. Они пытались очи­стить пространство от времени и время от пространства. Кстати, психологи начали создавать абстрактные и беспред­метные миры задолго до художников, поэтов, композиторов, не говоря уже о кино. От таких миров не так прост воз­врат к мирам реальным, если они еще сохранялись, и если мы знаем, что они собой представляю^?).

Не знаю, как с абстрактными мирами в искусстве, но в науке любой эксперимент несет на себе печать абсурда. Ведь эксперимент есть создание условий или ситуаций, кото­рые в реальной жизни практически не встречаются. В нем трудно обнаружить,

Вопросы психологии_Зинченко — Стр 2

по крайней мере с обывательской точки зрения, жизненный смысл, бытовую ра­циональность. В этом плане теоретиче­ский мир психологии оказывается не только более предметным в силу пред­метности мысли, но и более природо-сообразным по сравнению с миром, по­строенным экспериментальной психоло­гией. В любом случае взаимоотношения обоих миров должны быть предметом размышления.

Исходный красивый замысел по со­зданию экспериментальной психологии вполне ясен. Он состоял в том, чтобы разобрать душу на части, изучить эле­менты, из которых она состоит, а затем собрать воедино. И дело даже не в том, что душа не желает составляться, а мо­жет быть, и состоять из элементов, но в том, что «материя», подлежащая соби­ранию, опредмечиванию, одушевлению, все увеличивается. Такое увеличение про­исходит не без влияния, а то и не без прямого участия души (и сознания).

Ду­ша не столько складывается из элемен­тов, сколько раскрывается и «изготовля­ет» свои «элементы», о чем будет сказано ниже. Соответственно, задача синтеза психологического знания отодвигается все дальше и дальше. Аналитические тенденции в психологии все еще преоб­ладают. Это только гению И.В. Гете ка­залось, что чередование анализа и син­теза столь же естественно, как систола и диастола. Конечно, попытки интегра­ции психологического знания иногда при­водят к успеху, но они почти не имеют отношения к исходному замыслу — син­тезу души из найденных элементов и да­же из найденных целостностей.

Я не ставлю перед собой цель обес­смыслить достижения эксперименталь­ной психологии, но поставить ряд во­просов — полезно. Может быть, у пси­хологов была иллюзия относительно то­го, что разбираемый на части предмет был душой? Может быть, они изна­чально изучали не ее, а нечто другое, поэтому-то так беспомощны попытки ее

синтеза из элементов, которые на самом деле являются элементами психики, а не души? Д. Робинсон пишет, что трактат Аристотеля «О душе» посвящен в такой же мере душе, как и ее «привходящим свойствам», т.е. состояниям души, свя­занным с телом. Таковыми являются ощущения, аффекты, память, образы и пр. От них отличается ум, который, хотя и обитает каким-то образом внутри души, но в отличие от души и других ее атри­бутов является вечным. Значит, рассмат­риваемые Аристотелем свойства души можно назвать психикой, а душа и ее деятельность — нечто иное. Если это действительно так, то психология, экс­периментально изучающая психику, стро­го следует аристотелевским традициям, но не всем, а только одной из них, а именно — естественно-научной тради­ции, может быть, искусственно выделен­ной из учения о душе Аристотеля. По­этому неизменно возникает вопрос от­носительно возможного отношения ре­зультатов экспериментальных психоло­гических исследований к жизненным реалиям. Изредка возникает вопрос и о душе, чтб она есть, помимо ее психи­ческих свойств и функций.

Чаще всего ответ на последний во­прос заменяется констатацией факта. Время от времени, кто с сожалением, а кто с гордостью заявляет, что раньше психология была наукой о душе, а те­перь она стала наукой об ее отсутствии. Подавляющее большинство по умолча­нию разделяют последнее утверждение. По пальцам можно перечислить психо­логов, не отказавшихся от души как пред­мета изучения. При чтении книги ин­тересно проследить развитие представ­лений о душе, ее функциях, атрибутах, взаимоотношениях с материей, с телом, о гармонии и дисгармонии ее сил и спо­собностей. Не менее интересно просле­дить, как постепенно вытесняется и ис­паряется само понятие души. Вначале оно заменяется понятием «ум», затем — понятием «психика»; проблема взаимо­

отношений души и тела заменяется пси­хофизиологической проблемой, решение которой берет на себя (правда, без на­дежды на успех) физиологическая психо­логия, редуцирующая в конце концов не только душу, но и тело к мозгу, ищущая нейроны сознания. Г. Г. Шпет, как бы предвидя подобное, говорил, что возникнет целлюлярная психология.

Русскоязычному читателю в допол­нение к рассказу Д. Робинсона можно порекомендовать обратиться к «Лекциям по античной философии» М.К. Мамар-дашвили, в которых более подробно и полно прослеживается античный дис­курс о душе. М.К. Мамардашвили свя­зывает идею души с идеей формы и у Сократа, и у Платона. «Формы — как конструктивного органа жизни, без ко­торого человеческие способности, как эс­тетические, так и способности восприя­тия и мышления, «уходят в песок». Те­ряются. Разрушаются временем» [7; 249]. Наличие души, обладающей идеальной формой, есть условие преодоления хао­са, восприятия природной необходимо­сти, которая не дана неопределенному мышлению. «Под душой мы постепен­но уже начинаем понимать своего рода некоторую душу душ. Что называется у Платона душой? — Душа душ, то есть такой предмет, воздействие которого на людей рождает в них души. Конструк­тивный предмет, подобно музыкальному инструменту, который тоже есть Душа душ» [7; 251].

М.К. Мамардашвили приводит сле­дующее разъяснение Платона: «…гармо­нию, пути которой сродны круговраще­ниям души, Музы даровали каждому рассудительному своему почитателю не для бессмысленного удовольствия — хо­тя в нем только и видят нынче толк, — но как средство против разлада в круго­вращении души, долженствующее при­вести ее к строю и к согласованности самой с собой» [9; 458]. Это же относит­ся и к мышлению: «…усвоив природную правильность рассуждений, мы должны,

подражая безупречным круговращениям бога, упорядочить непостоянные круго­вращения внутри нас» [9; 458].

М.К. Мамардашвили подробно и убе­дительно показывает, что «само поня­тие души и рассуждение о ней или о Логосе на уровне идеальных предметов и есть условие проявления понятий при­родной необходимости. Есть условие спо­собности философа или ученого видеть в природе не явления, которые хаотич­ны и разрознены, а действие того, что греки называли по-природе» [7; 252].

В последнюю выписку следует вчи­таться особенно внимательно. Психоло­ги, притязая понять душу, отказались от нее и как от средства познания, во вся­ком случае, главной предпосылки позна­ния, видения «по-природе»: «И такой предпосылкой является существование, возникновение особых конструктивных предметов, через которые и при условии существования которых можно мыслить и говорить о существовании природной необходимости. А без них, то есть если душа наша не организована и не вос­произведена через эти особые предме­ты, мы никакой природной необходи­мости увидеть не сможем и не узнаем. И тогда, присутствуя, как я цитировал вам старых философов, мы отсутствуем» [7; 52].

Выражаясь на привычном психоло­гическом языке, речь идет о преодоле­нии постулата непосредственности, о вос­приятии, опосредствованном душой, «шестым» органом чувств, истинных, а не случайных явлений. Для такого вос­приятия, как говорил Платон, нужно «повернуть глаза души». Эта же линия рассуждения продолжается Аристотелем, который предполагал существование ума или порядка. Человек сам по себе — со своими личными способностями вос­приятия, рассуждения и чувства — ни­чего не стоит. Он — ничто, если к не­му не приставлены особые предметы, которые существовали бы, которые «са­модействовали» и тем самым помогали

бы ему [7; 248-249]. И здесь античные мыслители подходят к проблеме разви­тия, при обсуждении которой важнейшую роль играет также понятие формы, т.е. чего-то такого, что неразложимо на взаи­модействующие части. Например, со­гласно Аристотелю, ребенок вырастает «руководимый» формой взрослого: это она как бы вытягивает из ребенка то, чем он станет [7; 192]. В этой мысли об идеальной форме заключен главный смысл культурно-исторической психо­логии.

Предлагая замечательную метафору души, Платон говорит о соединенной силе окрыленной пары коней (аффект и разум) и вознице (воля).

Это можно понять так, что душа не сводится к своим атрибутам (как это было у Демо­крита).

Видимо, душа — это некоторый таинственный избыток познания, чув­ства и воли, некий идеальный предмет, форма. Возможно, это форма форм, или, как у Аристотеля, — порядок порядка, закон законов, мысль мыслей, движение движения. М.К. Мамардашвили настой­чиво подчеркивает конструктивный ха­рактер «идеальных предметов», «идеаль­ных форм», которые он то отождеств­ляет с душой, то считает их ее органа­ми. В любом случае, — это конструк­ции, через которые канализируется сам по себе хаотически разбросанный ход наших впечатлений, переживаний и мыс­лей [7; 254]. Такие конструкции и есть условие построения теоретического ми­ра, о котором писал Парменид. Увиден­ные М.К. Мамардашвили у античных авторов функции организованной души вкупе с построенными конструкциями потом получали разные наименования:

«органы, душой и сознанием назначен­ные» (И.Г. Фихте); «органы чувств — теоретики» (К. Маркс); «предметные ре­цепторы» (Ч. Шеррингтон); «функцио­нальные органы индивида» (А.А. Ух­томский) ; «органы-новообразования» (Л.С. Выготский); «идеальные формы» (Э. Шпрангер); «артифакты» (М. Вар-

тофски); «артеакты», «амплификаторы», «усилители» (М.К. Мамардашвили).

К этому можно добавить популярные в когнитивной психологии когнитивные схемы и карты, начало изучения которых положили Э. Толмен в США и Ф.Н. Ше­мякин в СССР. Со времен Бл. Авгус­тина подобные внешние и внутренние (собственные) средства деятельности по­лучили обобщенное наименование по­средников-медиаторов.

Ключевым и собирательным в этом перечне может быть положение о функ­циональных органах-новообразованиях, душой и сознанием назначенных. А раз так, то такие «третьи вещи», тела «второ­го рождения», как их называет М.К. Ма­мардашвили, одновременно и духовны и телесны. На это же можно посмотреть и глазами Ф. Ницше: созидающее тело создало себе дух, как дань своей воле. Если оставить в стороне различия меж­ду материализмом и идеализмом, кото­рыми, почти как советские диалектиче­ские материалисты, озабочен Д. Робин­сон, то смысл двух позиций одинаков. В обеих речь идет о конструктивных функциях, о новообразованиях, о само­созидании, о внутреннем росте, в пре­деле — о том, что сам человек не факт, а акт, притом одушевленный (П.А. Фло­ренский), точнее, он артифакт или арте-акт, т.е. существо искусственное, в ши­роком смысле слова — существо экспе­риментальное. Давно сказано: «Приро­да не делает людей, люди делают себя сами». И успех в этом самопроизводст­ве, или самопроизведении не гаранти­рован, что в аргументации не нуждается. Но прав был и Б. Спиноза, говоривший:

то, на что способно человеческое тело, никто не определил.

Не определены и возможности че­ловеческого духа. И экспериментальная психология, приоткрывающая человеку его возможности, какими бы они ни были — физическими, психическими, духовными, делает полезное дело. Она, часто сама того не сознавая, делает де­

ло, адекватное конструктивной приро­де человека. Она создает ситуации, ко­торых в жизни практически не бывает, но ведь и человек, как категорично го­ворил М.К. Мамардашвили, все делает, как в первый раз. Дважды войти в одну и ту же реку он действительно не мо­жет, не может дважды совершить одно и то же движение, одинаково произнести одно и то же слово. Он их не повторяет, а строит. Пределы строительства (теле­сного и духовного) прощупывает экспе­риментальная психология, добиваясь по­рой удивительных результатов. Подобное и, конечно, не единственное «оправда­ние» экспериментальной психологии не только не отменяет проблемы души, ко­торой продолжает заниматься философ­ская психология, напротив — на этом пути открываются возможности соедине­ния гуманитарного и естественно-науч­ного подходов в психологии.

В идее опосредствования-посредни-чества-медиации смыкаются культура, теоретический и экспериментальный ми­ры психологии и подавляющее большин­ство психологических практик (незави­симо от того, осознают ли это сами прак­тикующие психологи).

Хотя эта идея артикулировалась в античности, затем терялась, возрождалась и вновь терялась, а после Л.С. Выготского стала едва ли не общепризнанной, сам акт опосред-ствования представляет собой тайну и вызов психологии, что, впрочем, неуди­вительно, ибо акты медиации суть акты творения субъективного мира человека. Этот вызов отваживаются принять очень немногие. Наиболее перспективны под­ходы Б.Д. Эльконина [17] и Дж. Верча [20].

Возвращаясь к проблематике души, отметим еще одно немаловажное об­стоятельство, которое, если и не ус­кользнуло вовсе из поля зрения Д. Ро­бинсона, не было выделено специально. Его книга имеет четкую структуру. Пер­вая часть — философская психология, а две другие имеют одинаковое назва-

ние — от философии к психологии. У чи­тателя может возникнуть впечатление, что философская психология, трансфор­мировавшись в просто психологию, ис­чезла. На самом деле подобное впечат­ление будет ложным. Философская пси­хология продолжала и продолжает су­ществовать и развиваться. Ее сущест­венной частью является, в отличие от классической психологии, продолжение дискурса о душе и духе, взаимоотноше­ниях души и тела, об одушевлении тела и овнешнении души (В.А. Подорога).

Реконструируются традиции православ­ной патристики (Григорий Палама), где развивались представления об энергий-ной проекции человека (С.С. Хоружий).

С последними, видимо, связаны размыш­ления А.А. Ухтомского об анатомии и физиологии человеческого духа, о доми­нанте души.

Дальнейшая эволюция философской психологии, рассказ о которой Д. Робин­сон прервал практически на полуслове, и ее современное состояние, не только до середины XX в., но и нынешнее, — заслуживают специальной книги. В на­шей отечественной традиции представ­ляют огромный интерес психологичес­кие воззрения С.Л. Франка, А.А. Ухтом­ского, П.А. Флоренского, Г.Г. Шпета, А.Ф. Лосева, М.М. Бахтина, Э.В. Иль­енкова, Э.Г. Юдина, М.К. Мамардашви-ли. Не менее интересны психологические взгляды Ф. Ницше, X. Оргтега-и-Гассе-та, Ж. П. Сартра, М. Мерло-Понти, М. Фуко, Ж. Батая, М. Бланшо и других.

Здесь можно лишь с сожалением констатировать, что подавляющее боль­шинство психологов мира не считают философскую психологию психологией. И снова мешает этому негласное отож­дествление психологии с эксперимен­тальным методом, его фетишизация. Ис­тория и теория психологии — эти сло­восочетания кажутся естественными, по крайней мере — привычными, а фило­софская психология — это уже черес­чур и воспринимается чем-то вроде воз­

врата к античности и патристике. В то же время только через философию пси­хология может осознать себя, внести по­сильный вклад в культуру, в образование. Последнее нуждается и в философской дидактике.

Для отечественного читателя книга Д. Робинсона имеет особое значение. Де­ло в том, что в советское время психо­логия, наряду с другими гуманитарными науками, была настолько идеологизиро­вана, что так называемая методология советской психологии пронизывала тео­рию (теории) психологии, а то и вытес­няла ее вовсе. Даже наиболее авторитет­ные теории, например, культурно-исто­рическая психология Л.С. Выготского, психологическая теория деятельности С.Л. Рубинштейна и А.Н. Леонтьева бы­ли совсем не свободны от идеологиче­ских и методологических штампов. Ро­димые пятна социализма сохраняются на нашей научной и учебной литературе по психологии, в том числе и по исто­рии психологии, до сих пор. Методоло­гические принципы детерминизма, отра­жения, системности, рефлекторной при­роды психики, деятельности и в допол­нение к последнему — единства созна­ния и деятельности, вторичности, а по сути, второсортности сознания — все это своего рода прокрустово ложе, в ко­тором должна была укладываться тео­ретическая работа. Эти же принципы служили критериальной базой для оцен­ки истории психологии и новых дости­жений в области теории психологии. При­ходится только удивляться, что, несмот­ря на суровые ограничения свободы мыс­ли, советское время ознаменовалось воз­никновением и развитием целого ряда продуктивных научных направлений и серьезными достижениями во многих областях психологии, в их числе — и в теории психологии. Возможно, секрет состоит в том, что такие психологи, как Л.С. Выготский, С.Л. Рубинштейн, А.Н. Леонтьев, П.Я. Гальперин, А.В. За­порожец, В.В. Давыдов, добровольно-при­

нудительно взявшие на себя обязатель­ства создавать и развивать марксистскую психологию, действительно погружались в философию (не только марксистскую) и интересно размышляли о предмете пси­хологии, о единицах анализа психики, о сознании, деятельности, личности, о про­блемах развития психики и сознания, предлагали свои варианты смыслового строения сознания, структуры предмет­ной деятельности, развития произволь­ных движений, соотношения внешнего и внутреннего, формирования умственных действий и понятий, соотношения мыс­ли и слова, эмпирического и теоретиче­ского мышления в обучении и развитии индивида и т.п.

Избыточная аргументация объектив­ности существования идеальных смыс­лов, мира идей или теоретического мира мне понадобилась для того, чтобы на­помнить психологам, что он существует и в психологии, притом существует не­зависимо от того, знают они о нем или нет, отрефлексирован он ими или нет. Подобное напоминание тем более уме­стно, что в психологии после длитель­ного господства идеологии уже несколь­ко десятилетий длится не только «ме­тодологическая передышка», почти за­мерла работа в области теории психоло­гии. Дело даже не столько в малой ча­стоте публикаций на эти темы, сколько в редкости диалогических встреч созна­ний, вне которых живая идея не может родиться, развиваться, стать событием. Систематическую работу не могут заме­нить замечательные в своем роде реми­нисценции, связанные с юбилейными датами выдающихся отечественных пси­хологов — создателей оригинальных на­правлений и научных школ: Г.И. Чел-панова, А.А. Ухтомского, С.Л. Рубин­штейна, Н.А. Бернштейна, Л.С. Выгот­ского, В.Н. Мясищева, Б.М. Теплова, А.Р.Лурия, Б.В. Зейгарник, П.Я.Галь­перина, А.Н. Леонтьева, А.А. Смирнова, П.И. Зинченко, А.В. Запорожца, М.И. Ли­синой, Д.Б. Эльконина, В.В.Давыдова и Других.

Конечно, приятно, что в развитии научного и культурного наследия мно­гих из советских ученых участвуют на­ши зарубежные коллеги, но теоретиче­ский вакуум, образовавшийся в отече­ственной психологии, налицо. Слишком медленно растет интерес к современной философской психологии. К сожалению, психологи чаще обращаются к восточ­ной мудрости, чем к европейскому ра­зуму, забывая о том, что психология как наука — все же порождение последнего. Дефицит теоретической работы особен­но удручает еще в связи с тем, что число психологов увеличилось по сравнению с советскими временами в десятки раз, а процент профессионалов в лучшем случае остался прежним. Соответствен­но, и подготовка психологов достигла гомерических размеров. В ней история и теория занимают, мягко говоря, не самое почетное место. Сегодня система образования психологов (если употреби­мо слово «система» к этому предмету) ориентирована, за редчайшим исключе­нием, на их будущую практическую ра­боту при минимуме не только теорети­ческих, но и фундаментальных знаний. В принципе такое возможно при подго­товке специалистов для практической работы с людьми. Но тогда такое обра­зование должно называться не словом «психология», а иначе. Например, в США это называется бихевиориальной наукой, социальной работой (последняя появи­лась и у нас), где преобладает обучение практическим умениям и навыкам, а не обучение психологическим теориям, кон­цептам, экспериментам, не погружение в экзистенциальную проблематику души и духа. Более того, при решении многих утилитарно-практических задач проти­вопоказано погружаться в проблематику сознания, личности, свободной воли, сво­бодного выбора и свободного действия. Например, специалисту по НЛП вовсе не нужно знать нейронауку, лингвисти­ку и программирование. В противном случае он не сможет шаманить и лишит­ся своего куска хлеба с маслом.

Если же речь идет о подготовке пси­холога в подлинном смысле этого слова, то он должен знать и ориентироваться в вечных проблемах психологии, которым посвящена книга Д. Робинсона. Она по­лезна как начинающему, так и зрелому психологу, особенно преподавателю пси­хологии. Она поможет развеять уже уко­ренившуюся иллюзию, что психология — это очень просто, что психолог — это человек, который дает советы. В этом уверены тысячи молодых людей, связы­вающих свое будущее с психологией, по­ступая на соответствующие факультеты и отделения. Еще более печально, что в этом уверены и сотни новобранцев-пре­подавателей психологии. Г.Г. Шпет на­звал бы их практиками-практикантами, насаждающими фельдшеризм в психо­логии, с элементами драматизации, груп­пового тренинга, тестирования, хариз-мейкерства и т.п. Впору открывать про­грамму по развитию теоретического мыш­ления у психологов по примеру известной программы Д.Б. Эльконина и В.В. Да­выдова, посвященной развитию теорети­ческого мышления у младших школь­ников, которую они создавали с начала 60-х гг. XX в. К счастью, научная шко­ла Эльконина-Давыдова — одна из не­многих — еще существует и плодотворно работает.

Неспешное чтение книги Д. Робин­сона, несомненно, будет способствовать пробуждению интереса к теоретическо­му миру психологии и восстановлению вкуса к теоретическому мышлению. Вы­ражаясь словами Т. Элиота, в погруже­нии в мысли про мысли о мыслях есть своя прелесть. Конечно, дело не только в прелести, даже не в эстетике мышле­ния. М.К. Мамардашвили говорил, что «состояние, в котором я мыслю, особое;

без этого состояния мы видели бы ве­щи, видели бы богов, следовали бы ри­туалам. То есть — это отдельное бытие мышления…» [7; 273]. В это состояние человек может себя привести или впасть путем деавтоматизации, деспонтаниза-

ции, десимволизации привычных спосо­бов видения и действия в мире, отстра­нения от того. что видится по законам знаково-символических связей на его «культурном» сознании. Дж. Гибсон опи­сывал это как переход от восприятия видимого мира к восприятию видимого поля; это процедура, которую еще на­зывают распредмечиванием мира. При этом мысль, автономизируясь от пред­метного мира, приобретает новые сте­пени свободы по сравнению с предмет­ным действием. После свободного по­лета она возвращается или восходит к своему конкретному. Но за свободу мыс­ли приходится расплачиваться: от аб­страктного нередко «восходят» не к то­му конкретному. А без свободы мысли было бы еще хуже и скучнее.

Д. Робинсону при изложении исто­рии идей удалось удержаться на доволь­но шаткой грани. Он не приписывает предшественникам, будь они философы или философские психологи, современ­ного понимания психологических задач. Особенно в последней части своей кни­ги он пытается оживлять и одухотворять современность, обращаясь к древним и более поздним авторам. Едва ли можно возражать против того, что созданная экспериментальной психологией онто­логия психики нуждается в оживлении и одухотворении. Об этом говорит про­рывающаяся время от времени у боль­ших психологов тоска по целостным представлениям о реальности психиче­ского. Нельзя удовлетворить эту тоску, оставаясь в пределах необозримого фак­тического материала. Полезно возвра­щение к истокам. М.К. Мамардашвили поставил к своему курсу «Лекции по ан­тичной философии» эпиграф из И.В. Ге­те: «Истина давно обретена и соедини­ла высокую общину духовных умов. Ее ищи себе усвоить, эту старую истину». В этой работе нам помогает Д. Робин­сон. Ему, конечно же, можно предъявить ряд претензий по поводу охвата мате­риала, полноты представленности как

идейного наследия, так и современных течений психологии. Но ничто не меша­ет читателю мысленно (или фактически!) дополнить текст, что и делает автор на­стоящей статьи, напоминая об отечест­венных традициях философской и тео­ретической мысли в психологии.

М.К. Мамардашвили, начиная чи­тать курс лекций по античной филосо­фии, говорил слушателям: «Мертвые зна­ния нам не важны — мы обращаемся к прошлому и понимаем его лишь в той мере, в какой можем восстановить то, что думалось когда-то в качестве на­шей способности мышления, и то, что мы можем сами подумать. Так как пробле­ма не в том, чтобы прочитать и потом помнить текст, а в том, чтобы суметь высказать мысль, содержащуюся в нем, как возможность актуального, тепереш­него мышления людей XX века» [7; 8]. Он завершил свой курс советом читать Платона, «потому что многое из того, что вы делаете или будете делать, или подумаете, знаете вы об этом или не знаете, возвращается к этим истокам и существует в них, не в виде ответа, ко­нечно, а в виде грамотного способа об этом думать и говорить. А ответа у Платона нет» [7; 309]. Ответов нет и у Д. Робинсона. Но познакомиться с его способом размышления и обсуждения очень полезно для собственной иденти­фикации как психолога.

1. Бахтин М.М. Проблемы творчества Достоев­ского. 5-е изд. Киев: Next, 1994.

2. Гальперин П.Я. Психология как объективная наука. М.: Ин-т практ. психол.; Воронеж:

НПО «МОДЭК», 1998.

3. Зинченко В. П. Преходящие и вечные про­блемы психологии. Послесловие // Аткин-

сон Р.Л. и др. Введение в психологию. СПб.:

Прайм-ЕВРОЗНАК; М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2003.

4. Зинченко В.П., Мамардашвили М.К. Проблема объективного метода в психологии // Вопр. филос. 1977, №7. С. 109-125.

5. Кандинский В. В. О духовном в искусстве. М.: Искусство, 1992.

6. Коул М. Культурно-историческая психология:

наука будущего. М.: Ин-т психол. РАН, 1997.

7. Мамардашвили М.К. Лекции по античной эстетике. М.: Моск. школа полит, исследо­ваний, 1999.

8. Овчинников Н.Ф. Парменид — чудо антич­ной мысли и непреходящая идея инвариан­тов // Вопр. филос. 2003. №5. С. 81-95.

9. Платон. Соч.: В 3 т. Т. 3 (ч. 1).

М.: Мысль, 1971.

10. Подорога В.А. Феноменология тела. М.: Ad Marginem, 1995.

11. Ухтомский А.А. Доминанта души. Рыбинск:

Рыбинское подворье, 2000.

12. Франк С.Л. Этика нигилизма // Вехи: Сб. статей о русской интеллигенции. Репринтное изд. 1909 г. М.: Изд-во «Новости» (АПН), 1990.

13. Хоружий С.С. Аналитический словарь иси-хастской антропологии // Синергия. Пробле­мы аскетики и мистики Православия. М.:

Дик-Дик, 1995.

14. Шкуратов В.А. Историческая психология. Ростов: Феникс, 1996.

15. Шпет Г.Г. Философские этюды. М.: Издат. группа «Прогресс», 1994.

16. Щедровицкий Г.П. Философия. Методология. Наука. М.: Школа культурной политики, 1997.

17. Эльконин Б.Д. Введение в психологию раз­вития. М.: Тривола, 1994.

18. Popper К. The world of parmenides. L.; N.Y.:

Springer, 2001.

19. Robinson D.N. An intellectual history of psy­chology. Wisconsin: Univ. of Wisconsin Press, 1995.

20. Wertsch J.V. Mind as action. N.Y.; Oxford:

Oxford Univ. Press, 1998.

Поступила в редакцию 5.VIII 2003 г.