Чикагская и Айовская школы символического интеракционизма

метки: Социальный, Гофман, Теория, Группа, Реклама, Фрейм, Действие, Представление

Тема 6. Представления о личности в рамках интеракционистского направления в социальной психологии

Представления о личности в рамках символического интеракционизма Дж. Мида. Личность как активный, деятельный субъект, творец своего социального мира. Значение социального взаимодействия для объяснения социального поведения личности. Понятия «знак», «жест», «значимый символ». Принятие роли другого как ключевой этап социализации личности (Дж. Мид).

Понятие «обобщенный другой». Структура личности (I, Me, Self).

Установки личности на себя как интернализованные роли (Кун, Макпартленд).

Типы установок личности на себя. Метод изучения установок личности на себя (тест «20-ти высказываний»).

Теория социальной драматургии И. Гофмана. Техники презентации личности. Личность в контексте исследований референтных групп. Динамика понятия «референтная группа» (Г.Хайман, Т. Ньюком, М.Шериф, Р.Мертон).

Типы референтных групп. Эмпирические исследования влияния референтных групп на установки и ценности личности (Р. Мертон, А. Китт; Т. Ньюком и др.).

Функции референтной группы (Г. Келли).

Социально-психологические и личностные факторы выбора человеком референтной группы (Р. Мертон).

 

Преамбула

Символический интеракционизм — направление, обратившееся к целостному человеческому «Я» и его личностному самоопределению в микросоциальном окружении. Суть в том, что поведение человека рассматривается в социально-ориентированной позиции как внешнее проявление внутреннего мира в практической жизни. Жизнь- это повседневное взаимодействие. Они считают, что личность и общество( «другие»)- это продукт коммуникации, ролевого взаимодействия (интеракция) между людьми. Общество- это сумма межличностных взаимодействий «Я» и «Ты», «Я» и «другие».

 

Личность воспринимает себя как таковую не прямо и непосредственно, а косвенно через точки зрения других индивидов, как правило схожей социальной группы. Эта группа формирует из себя индивидов. Основы символического интеракционизма концентрировались в Чикагской школе социологии. Представители этого напрвления в социологии- Это Ч. Кули, В. Джеймс, Дж.Г.Мид, М. Кун,Г. Блумер, Дж. Хоманс А. Роуз, Г. Стоун, А. Стросс.

Типология социального поведения Р. Мертона

... что нарушает стабильность общества (кризис, смешение социальных групп, миграция и т. д.), порождает нарушения ... биологическому складу. Так называемый «криминальный тип» личности есть результат деградации к более ранним ... Мертон) предлагают рассматривать девиацию как отклонение от норм, признаваемых всем обществом. По мнению Эмиля Дюркгейма (1858–1917), рост преступности связан с социальными ...

 

Теория зеркального «Я» — согласно ей человек общается с различными первичными и вторичными группами и его представления о себе отражают представления о том, что думают про него другие.

 

Функционалисты и конфликтологи уделяют основное внимание «макроструктурам» общества, а представителей символического интеракционизма, как правило, больше интересуют «микроаспекты» социальной жизни. Символические интеракционисты изучали социальное взаимодействие индивидов и задавались вопросом, как им удается согласовывать свои действия.

 

Символический интеракционизм в своих теоретических построениях делает главный акцент на лингвистическую или предметную сторону коммуникации, особенно на роль языка в формировании сознания, человеческого Я и общества.

 

По мнению самих американских социологов, символический интеракционизм стремится к описанию человеческих взаимодействий и общества с позиций приспособления и отказа от приспособления друг к другу игроков в игре. Поскольку игры имеют правила, символические интеракционисты предпочитают фокусировать внимание на том, как игроки в зависимости от хода взаимодействия создают, поддерживают и осознают правила игры.

 

Создателем теории символического интеракционизма является американский ученый Джордж Герберт Мид (1863—1931).

Сам Мид считал свою социальную психологию бихевиористской на том основании, что она начинается с наблюдения реального протекания социальных процессов. Но когда дело касалось исследования внутренних фаз реального поведения или деятельности, его теория не была бихевиористской. Наоборот, утверждал американский ученый, она непосредственно связана с исследованием этих процессов «внутри» поведения как целого. Стремясь определить, как сознание рождается в поведении, эта теория идет, так сказать, от внешнего к внутреннему, а не от внутреннего к внешнему.

 

Характерными чертами символического интеракционизма, отличающими его от большинства направлений социологии и социальной психологии, стали, во-первых, его стремление исходить при объяснении поведения не из индивидуальных влечений, потребностей, интересов, а из общества (понимаемого как совокупность межиндивидуальных взаимодействий) и, во-вторых, попытка рассматривать все многообразные связи человека с вещами, природой, другими людьми, группами людей и обществом в целом как связи, опосредованные символами. При этом особое значение придается языковой символике. В основе символического интеракционизма лежит представление о социальной деятельности как совокупности социальных ролей, которая фиксируется в системе языковых и других символов.

 

Мид рассматривает личность как социальный продукт, обнаруживая механизм ее формирования в ролевом взаимодействии. Роли устанавливают границы подобающего поведения индивида в определенной ситуации. В процессе ролевого исполнения происходит интериоризация связанных с ролью значений. Необходимое во взаимодействии «принятие роли другого» обеспечивает, согласно Миду, превращение внешнего социального контроля в самоконтроль и формирование человеческого Я. Сознательная регуляция поведения описывается как непрерывное соотнесение представления о своей роли с представлением о самом себе, со своим Я. Я как то, что может быть объектом для самого себя, является, в сущности, социальным образованием и возникает в ходе реализации социального опыта.

Особенности речевого поведения в социальном взаимодействии

... существующими в представлении адресатов, а именно: как должен говорить представитель той или иной социальной группы, какая речь вызывает или не вызывает доверие, владеет ... коммуни­кативного взаимодействия людей, и следовательно, показывает все нюансы целенаправленного поведения. Неофициальность обстановки общения, ситуативная обусловленность речи, ее спонтанность, мгновенность и симультанность ...

 

Согласно концепции символического интеракционизма в изложении Герберта Бпумера (1900—1987), люди действуют по отношению к объектам, ориентируясь прежде всего на значения, которые придают этим объектам, а не на их субстанциональную природу. Эти значения формируются и переформировываются в процессе социального взаимодействия. Социальная реальность далека от того, чтобы быть стабильной. Она подвижна и конвенциональна и является продуктом взаимосогласования значений между тесно взаимосвязанными совокупностями действующих лиц — актеров. Эти лица вовлечены в бесконечный поток интерпретаций, оценок, определений и переопределений ситуаций, так что лишь четкие индуктивные процедуры могут помочь в деле объяснения поведения.

 

Следуя терминологии М. Вебера, развивавшего ранее во многом сходные идеи, некоторые социологи называют символический интеракционизм «теорией действия». Другие именуют его «ролевой теорией».

 

Уязвимость многих положений символического интеракционизма бросается в глаза представителям других школ социальной психологии. Так, по их мнению, сторонники символического интеракционизма недопустимо пренебрегают исследованием биогенетических и психогенетических факторов, а иногда и вовсе отрицают их существование, крайне мало внимания уделяют и бессознательным процессам в человеческом поведении, в результате чего затрудняется изучение мотиваций, а познание реальных «движущих сил» человеческого поведения подменяется описанием заданного культурой «словаря мотивов» или других форм «рационализации» совершаемых поступков.

 

Представители символического интеракционизма подчеркивают, что люди — социальные существа. Однако в отличие от муравьев, пчел, термитов и других насекомых, ведущих общественный образ жизни, мы практически не обладаем врожденными моделями поведения, которые связывали бы нас друг с другом. Если у нас по существу отсутствуют заложенные природой механизмы социального поведения, то как может возникнуть общество? Представители символического интеракционизма находят ответ в способности людей общаться посредством символов.

 

Следуя традиции Дж.Г.Мида, представители символического интеракционизма утверждают, что мы совершаем действия, сообразуясь с значением, которое в них вкладываем. Значение не есть нечто, изначально присущее вещам, это свойство, которое проистекает из взаимодействия людей в их повседневной жизни (Блумер).

Другими словами, социальная реальность создается людьми, когда они действуют в этом мире и интерпретируют происходящие в нем события. Как отмечает социальный философ А. Шюц, таких вещей, как факты, строго говоря, просто нет. Мы выбираем факты из универсального контекста посредством деятельности своего мозга, и по этой причине все «факты» суть творение человека. Соответственно, представители символического интеракционизма считают, что мы воспринимаем мир как сконструированную реальность.

 

Все это приводит представителей символического интеракционизма к выводу, что если социологи хотят изучить жизнь общества, они должны сначала понять слова и поступки членов этого общества, приняв их точку зрения. Эта теория в значительной мере испытала влияние веберовской концепции понимания (Verstehen).

Символический интеракционизм 2

... серию сложных интерпетивных процедур. Блюмер считает, что интеракционизм резко отличается от социологии социального действия, изображающей поведение человека, как ответ на внешние социальные стимулы. ... и все `внешнее` общение. На основании этих представлений символические интеракционисты создают оригинальную концепцию человеческой личности, называемую концепцией `обобщенного другого`. Дж. Мид так ...

 

Дж. Хоманс – основатель теории обмена, создал ее в 50,60-е годы 20 века. Он полагал людей социальными, общающимися между собой. Хотел дать психологические объяснения социального поведения людей. Он понимал социальное поведение как обмен деятельностью, более или менее вознаграждаемой между по меньшей мере двумя лицами. В работе «Социальное поведение: его элементарные формы» он изучает психологию поведения, примененную к конкретным ситуациям. Это социальное поведение, при котором действие каждого из двоих подкрепляет или подавляет действия другого, и при котором действие каждого соответственно влияет на другого. Но нового определения для социального поведения в отличие от индивидуального он не дает. Он считает, что законов последнего достаточно, надо лишь учитывать особенности феномена взаимного подкрепления, которые регулируются выработанными им постулатами – правилами.

 

Первый постулат – успеха: чем чаще человеческие действия поощряются, тем вероятнее воспроизведутся. 1) увеличение частоты наград увеличивает действия; 2) чем короче время между действием и наградой, тем вероятнее повтор действия; 3) нерегулярные вознаграждения больше регулируют, чем регулярные, так как наступает пресыщение.

 

Второй постулат – стимула: если прежний стимул был связан с поступком, то похожий стимул вызовет схожий поступок.

 

Постулат ценности: чем более ценными кажутся человеку его действия, тем больше вероятность, что он их воспроизведет.

 

Постулат депривации: пресыщения. Чем регулярнее поощрения, тем они не эффективнее, так как происходит привыкание.

 

Постулат агрессии: при не получении привычного, ожидаемого поощрения – гнев, агрессия.

 

Дж. Хоманс критикуется за механицизм, психологизм, его теория считается применимой только для микро уровня и не актуальной для социальной системы в целом. Вместе с тем его постулаты полезны при осмыслении индивидуального поведения людей, поведения в малой группе и на производстве, в коллективе в процессе труда.

 

Чикагская и Айовская школы символического интеракционизма

 

Символический интеракционизм как направление неоднороден. В нем обычно выделяют по крайней мере две школы. Первая — это так называемая Чикагская школа во главе с самым известным учеником Дж. Мида Г. Блумером. Данная школа наиболее ортодоксально продолжает мидовские социально-психологические традиции. Ей противостоит другая — Айовская школа символического интеракционизма во главе с М. Куном, профессором университета штата Айова, где он преподавал с 1946 по 1963 г. Данная школа пытается отдельные мидовские концепции несколько модифицировать в духе неопозитивизма[15]. Основное различие между этими школами проходит по методологическим вопросам, прежде всего по проблеме определения понятий и отношения к различным методам социально-психологического исследования.

 

Чикагскую школу, в частности Г. Блумера, не беспокоит неопределенность большинства используемых в ее концепциях понятий, а также невозможность проверить эмпирическим путем правильность мидовских выводов. В принципе Г. Блумер выступает против операциональных определений, против применения в социальной психологии таких методов исследования, как тесты, шкалирование, эксперимент и т.п. Это обосновывается тем, что социально-психологические характеристики личности, по мнению представителей Чикагской школы, невозможно и незачем выражать в математических величинах, так как личность испытуемого благодаря воздействию импульсивного Я, а также интеракции с другими людьми находится в процессе постоянного изменения. Не составляет исключения здесь и взаимодействие исследователя с испытуемым. Блумер утверждает: «Вследствие того что выражение (личностью своих отношений и состояний. — Авт.) складывается всякий раз различным образом, мы должны полагаться, естественно, на общие указания, а не на объективно фиксируемые свойства или способы выражения. Или, если подойти к этому с другой стороны: поскольку то, о чем мы заключаем, не выражает себя постоянно одним и тем же образом, мы не можем полагаться в нашем выводе на объективную фиксацию выражаемого» [Blumer, 1954, р. 8]. Поэтому для выявления социально-психологических феноменов и характеристик личности пригодны лишь применяемые в гуманитарных науках описательные методы, которые выявляют лишь наиболее общие характеристики и тенденции. К таким методам относят изучение документов, различного вида наблюдения, интервью и т.п.

5 Символический интеракционизм

... социологии. Основным теоретическим источником для социально-психологического рассмотрения «интеракции» является концепция символического интеракционизма Дж. Мида Концепция Дж. Г. Мида Основная идея – движущая сила ... что личность динамична и изменчива, суть процесса изменений представляет собой диалог между структурами I и me. Для представителей Чикагской школы ролевое поведение представляет ...

 

М. Кун как представитель Айовской школы ставит своей задачей доказать отдельные теоретические положения Дж. Мида эмпирическим путем. Ради этого он вводит операциональные определения и идет даже на определенную модернизацию и изменение некоторых мидовских теоретических концепций.

 

Методологические различия между школами Г. Блумера и М. Куна особенно отчетливо проявляются в их трактовке структуры личности и детерминированности ее поведения, а также в преобладании акцентов на моментах процесса у Блумера и структуры у Куна.

 

Г. Блумер вслед за Дж. Мидом считает, что личность находится в непрерывном процессе изменения, суть которого составляет неповторимое и непрерывное взаимодействие между импульсивным Я и рефлексивным Я, постоянный диалог личности с собой, а также интерпретация и оценивание обстановки и поведения других людей. По мнению Блумера, наличие импульсивного Я предполагает индивида, активно противостоящего миру, а не заброшенного в мир, требует воздействия, а не просто реагирования, заставляет индивида не просто осознавать свои поступки, но и конструировать собственное поведение [Blumer, 1966]. Социальные установки личности, возникающие в процессе интеракции, не носят стабильного характера именно благодаря вышеуказанным процессам. Следовательно, невозможно однозначно выделить факторы, детерминирующие поведение личности, поэтому поведение личности можно как-то объяснить, но невозможно предсказать.

 

М. Кун, хотя и утверждает, что «индивид не является пассивным существом, автоматически реагирующим на объект в соответствии с тем значением, которое ему придает группа» [Hikman, Kuhn, 1956, p. 26], но в своих концепциях и исследованиях он, по существу, игнорирует воздействие импульсивного Я на поведение личности. Кун известен как автор «теории самооценки личности» («self theory»), в которой эта модификация мидовской концепции проявляется особенно явно. Б. Мелтцер и Дж. Петрас отмечают: «Куновская теория самооценки личности не содержит открытого признания импульсивного Я или взаимодействия между импульсивным и рефлексивным Я. Для него поведение детерминируется… тем, как индивид воспринимает и интерпретирует (окружающую действительность. — Авт.), в том числе и себя. Таким образом, личность превращается лишь в рефлексивное Я и поэтому поведение личности (в принципе) можно предсказать на основе интернализованных ожиданий. Согласно Куну, если мы знаем референтную группу индивида, мы можем предсказать самооценку личности, если мы знаем самооценку личности, мы можем предсказать ее поведение» [Meltzer, Petras, 1972, p. 50]. Кун и его сторонники рассматривают личность как структуру социальных установок, сформировавшихся на основе интернализованных ролей, и придают им решающее значение в детерминации поведения личности. Кун вводит следующее операциональное определение личности: «Операционально сущность личности можно определить… как ответы, которые индивид дает на вопрос: Кто я такой?, обращенный к самому себе, или на вопрос: Кто Вы такой?, обращенный к нему другим лицом» [Meltzer, Petras, 1972, р.49]. Это определение было использовано Куном при разработке в 1950 г. так называемого «теста 20 ответов по самооценке» («twenty statements self attitude test»), или теста «кто я» [Кун, Мак Партленд, 1984]. Суть теста заключается в том, что испытуемого или группу испытуемых просят в течение 12 мин дать 20 различных ответов на обращенный к самому себе один вопрос: «Кто я такой?» В инструкции подчеркивается, что ответы должны даваться в том порядке, как они приходят в голову испытуемому независимо от логики и «важности» тех или иных ответов. Полученные ответы обрабатываются при помощи контент-анализа и шкалы Гутмана. Полученные ответы были подразделены авторами на две категории: а) консесуальные ответы, характеризующие социальный статус и роль испытуемого, его принадлежность к определенной группе; к этой категории относятся ответы такого типа, как «студент», «дочь», «гражданин» и т.п.; б) субконсесуальные ответы, относящиеся к индивидуальным характеристикам, например «толстый», «невезучий», «счастливый». Исследования Куна и Мак Партленда показали, что количество получаемых ответов одного испытуемого варьировало от 1 до 20. В среднем давалось по 17 ответов. Абсолютное большинство ответов относилось к первой категории, т.е. к ответам, характеризующим социальный статус и роль личности. Как правило, ответы этой категории шли первыми, ответы же второй категории нередко просто отсутствовали.

ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ МЕХАНИЗМЫ ВОЗДЕЙСТВИЯ РЕКЛАМЫ НА ПОВЕДЕНИЕ ЧЕЛОВЕКА

... ИНСТРУКЦИЯ: Предлагаем Вам ответить на вопросы, направленные на выявление Вашего обычного способа поведения. Постарайтесь представить типичные ситуации и дать первый «естественный» ответ, который придет ... самых актуальных направлений в современном менеджменте. Применяемые в современных условиях средства рекламы разнообразны, многие из них технически весьма совершенны, имеют сложную классификацию по ...

 

На основе проведения этих тестов авторами были сделаны выводы о том, что ролевые позиции являются наиболее значимыми для личности, так как они оказались ведущими в иерархии самооценок. Кроме того, было установлено, что у разных людей наблюдается весьма широкий диапазон самооценок в отношении их ролевых позиций и индивидуальных качеств. Установление этого факта эмпирическим путем обладает, по мнению Куна, большим преимуществом по сравнению с умозрительными заключениями Мида. Следует отметить, что тест «Кто я?» нашел довольно широкое распространение в США и применялся даже при отборе первых американских космонавтов.

 

Различие в методологических принципах Чикагской и Айовской школ находит свое отражение и в их подходах к ролевому поведению. Для Блумера и других представителей Чикагской школы ролевое поведение, для обозначения которого ими часто используется термин «делание роли» («role-making»), представляет собой поисковый, динамичный, творческий процесс. Такое понимание ролевого поведения логически вытекает из их концепции личности как активного и творческого существа, которое «конструирует» свои действия в зависимости от того, как оно воспринимает, интерпретирует окружающее. Блумер, в частности, пишет: «…уподобление человеческой групповой жизни функционированию механической структуры или… системы, стремящейся к равновесию, как мне кажется, сталкивается с серьезными трудностями из-за формирующего и поискового характера взаимодействия, в ходе которого участники оценивают друг друга и направляют свои действия в зависимости от этих оценок» [Blumer, 1953, р. 199]. Он считает, что культурные нормы, статусы и ролевые отношения являются лишь определенной сферой, в рамках которой осуществляются социальные действия, но не решающими факторами, определяющими эти действия. В противоположность Чикагской школе Кун, как отмечалось выше, придает решающее значение ролевым факторам. Представители Айовской школы предпочитают говорить не о «делании роли», а об «исполнении», «проигрывании» роли или о «принятии роли», фактически исключая спонтанный, творческий элемент из поведения личности. М. Кун утверждает, что индивид «формирует свои планы поведения в соответствии с исполняемыми ролями и занимаемыми статусами в группах, с которыми он себя идентифицирует, т.е. в его референтных группах. Его отношение к себе как к объекту является лучшим индикатором этих планов поведения… они являются определяющими для самооценок и для оценки других» [Hickman, Kuhn, 1956, p. 45].

Основные направления КДД с детской аудиторией

... Их окружает нарочито красивая и роскошная жизнь. Впечатление усугубляется многочисленными эсрадными шоу-программами, которые задают ... работа в мастерских, на пришкольном участке, кружки ДПИ, социальная помощь престарелым на дому) Военно-патриотическая (клубы ... Основные направления СКД для детской аудитории Направления КДД с детской аудиторией обуславливаются педагогическими задачами, стоящими перед ...

 

Ряд представителей символического интеракционизма пытается занять какие-то компромиссные позиции по данным вопросам. Это, в частности, нашло отражение в изложении Дензином методологических принципов символического интеракционизма, в которых он указывает на необходимость учета обеих форм поведения «скрытого, символического» и явного, внешне наблюдаемого, необходимость рассматривать процесс интеракции с точки зрения самих взаимодействующих индивидов, чтобы избежать подмены точки зрения испытуемого позицией исследователя, использование как «гуманитарных», так и «сциентистских» методов исследования, поскольку в этом случае ограниченность одних методов может компенсироваться преимуществами других [Denzin, 1972, р. 266-269].

 

овременная теория символического интеракционизма, будучи прямым выражением и продолжением идей Дж. Мида, обладает в основном теми же достоинствами, недостатками и противоречиями, которые присущи его концепциям. С одной стороны, в заслугу интеракционистам следует поставить их попытку вычленить в противовес бихевиористам «специфически человеческое» в поведении человека, стремление подойти к личности как к социальному явлению, найти социально-психологические механизмы формирования личности во взаимодействии с другими людьми в группе, обществе, подчеркнуть активное творческое начало в личности. Однако субъективно-идеалистические позиции интеракционистов приводят к тому, что все социальные связи у них сводятся лишь к межличностному общению, а при анализе общения они игнорируют его содержание и предметную деятельность индивидов, не видя того, что, как пишет И. С. Кон, «в процессе формирования личности включается не только обмен мнениями, но, что особенно важно, обмен деятельностью» [Кон, 1967, с. 55]. Предлагается некая глобальная универсальная модель развития систем символизации и общения безотносительно к конкретным историческим и социально-экономическим условиям, игнорируется их влияние на формирование личности.

Социальная психология 18

... и над ними надстраиваеться еще целый ряд (политические социальные, биологические и другие) Могут классифицироваться на основе различных ... Эта теория ролевого поведения в дальнейшем Сарбин, Гофман, Линтон Референтная группа (группа в которую человек ... паники, страха, слухов, психология массвово коммуникационного процесса, психология рекламы и т.д. 2. По отнесенности к различным классам психологических ...

 

К этому следует добавить такой существенный недостаток интеракционистов, прежде всего относящийся к Чикагской школе, как неопределенность большей части используемых понятий, которые схватываются лишь интуитивно и не подлежат эмпирическому подтверждению при помощи современных методов исследования. Попытки куновской школы компенсировать этот недостаток носят довольно упрощенный и механистический характер.

 

Критикуя интеракционистов за то, что они пытаются дать представление о механизме социального взаимодействия индивидов в обществе в полном отрыве от содержания этого взаимодействия, некоторые зарубежные авторы справедливо отмечают, что теория символического интеракционизма как выразительница социально-психологических концепций Дж. Мида может дать представление о том, как происходит взаимодействие, но не может объяснить, почему человек поступает тем или иным образом [Meltzer, Petras, 1972, p. 20]. В качестве существенного недостатка символического интеракционизма можно назвать и игнорирование им роли эмоций в человеческом поведении.

 

Большинство из указанных достоинств и недостатков символического интеракционизма относится также и к другим направлениям интеракционистской ориентации, которые, по существу, развились на его основе. Относительно самостоятельное развитие ролевых теорий и теорий референтной группы, которые будут рассмотрены в следующих разделах, можно отчасти объяснить тем, что они более тесно связаны с эмпирическими исследованиями.

 

Вместе с тем следует отметить, что в последнее время наблюдается все возрастающий интерес к идеям символического интеракционизма. Показательно, что в последнем издании 1985 г. очень авторитетного многотомного труда «Руководство по социальной психологии», вышедшего в США, под редакцией Г. Линд сея и Э. Аронсона [ed. Lindzey, Aronson, 1985], в котором предпринимается попытка проанализировать современное состояние социальной психологии, впервые за 50 лет существования этой работы появилась статья, посвященная символическому интеракционизму. Ее авторы следующим образом объясняют причины возросшего интереса к идеям символического интеракционизма [Stryker, Statham, 1985]: во-первых, в современной социальной психологии наметился ярко выраженный интерес к когнитивной социальной психологии и соответственно интерес социальных психологов к другим парадигмам, имеющим ярко выраженную когнитивную направленность; во-вторых, возрождение феноменологического подхода как в социологии, так и в социальной психологии [Наrге, Secord, 1972] вызывает, вероятно, все больший интерес к концепциям, в которых центральное место занимает понятие self [личностное Я, самость]. Страйкер [Stryker, 1971, 1977] отмечает все (возрастающую «респектабельность» исследований субъективного опыта как отличительную черту социально-психологических исследований последних лет. В этих условиях большое значение приобретают поиски теории, которая объяснила бы, как люди в своей повседневной жизни создают свой социальный мир. Поэтому неудивительно, что исследователи атрибуции и схожих когнитивных процессов проявляют интерес к обсуждению символическими интеракционистами того, как конструируется социальная жизнь. Более того, возрождение среди социальных психологов, имеющих психологическую подготовку, интереса к гуманистическим ориентациям [Хайдер, 1958; Герген, 1971; Герген, 1982; Харре и Секорд, 1972; Смит, 1974] сделало возможным более серьезное отношение к перспективам, которые исторически были менее тесно связаны с жесткими методами.

1 Основные этапы развития социальной психологии как науки

... процедуры при помощи которых, поведение приводится к норме социальной группы. Социальная санкция – мера воздействия, важнейшее средство социального контроля. 10 Виды санкций. Негативные – направленные ... выработанный в данном обществе для выполнения определенной объективной социальной функции, для реализации определенного социального статуса. Социальный статус – это совокупность прав и обязанностей ...

 

Социальная драматургия в контексте

Драматургии Гофмана

Примером влияния интеракционистов на современную психологию может быть статья, которую издала Беликова Юлия Валериевна —кандидат социологических наук, преподаватель кафедры философии и политологии Харьковского национального экономического университета

Статья посвящена исследованию коммерческой, социальной и политической рекламы в концептах социальной драматургии И. Гофмана. Определены базовые эмоции, которые разрешают управлять впечатлениями в разных типах рекламы: интерес и радость для коммерческой рекламы, доверие для политической рекламы и страх для социальной рекламы. В ней отмечены основные проблемы управления впечатлениями, рассмотрены исполнительские команды, действующие в рамках рекламы.

Ключевые слова статьи:социальная драматургия, реклама, управление впечатлениями, эмоция, коммуникация.

 

Как отмечает автор, подавляющее большинство рекламной продукции, которая транслируется в СМИ, раздражает потребителя, в то же время авторская, креативная реклама преимущественно позитивно воспринимается аудиторией (по данным пилотажных фокус-групп, проведенных автором).

Вышесказанное обуславливает актуальность исследования качественной рекламной продукции с целью выявления приемов, которые превращают просто рекламу в рекламу качественную, в эффективный способ влияния на сознание аудитории. И для изучения качественной рекламы был выбран драматургический подход И.Гофмана [1], поскольку он предполагает описание приемов управления впечатлениями, основных проблем управления впечатлениями, рассмотрение отдельных исполнительских команд, действующих в пределах рекламы. Итак, взгляды Гофмана актуальны и для современной науки.

 

В рамках теории социальной драматургии И.Гофмана коммуникация понимается как процесс передачи друг другу и постепенного обобществления частного опыта, идей, эмоций, ценностейи т. п.

В этом процессе производства впечатлений И. Гофман выделяет два различных вида коммуникации: произвольное самовыражение, которым люди дают информацию о себе в общезначимых символах, и непроизвольное самовыражение, которым они выдают себя. Второй вид коммуникации — обычно непреднамеренный, невербальный и более театральный — интересует И. Гофмана в первую очередь.

Особенность рассмотрения рекламы как коммуникации в рамках теории И. Гофмана состоит, на наш взгляд, в попытке представить произвольное самовыражение, т.е. сознательное представления себя другим как непроизвольное самовыражение. Поэтому ключевым моментом является в данном случае изучение эмоций в рекламе, которые сознательно демонстрируются и формируются у аудитории рекламой, но которые не всегда верно считываются аудиторией.

Основываясь на данных пилотажных фокус-групповых исследований (3 фокус- группы в возрасте от 20 до 25 лет), проведенных автором, во время которых демонстрировалась и оценивалась участниками качественная коммерческая, социальная и политическая реклама (рекламные коммерческие и социальные ролики для исследования были отобраны среди победителей украинского фестиваля рекламы, рекламные политические ролики — с предыдущих парламентских выборов среди реклам тех партий, которые прошли в парламент – показатель результативности для политической рекламы), были определены базовые эмоции, которые позволяют управлять впечатлениями аудитории коммерческой, социальной и политической рекламы.

Так, для коммерческой рекламы базовыми эмоциями, определяющими успех рекламы, являются радость и интерес (именно такие эмоции вызвала у аудитории реклама матрацев IKEA, главными героями ролика выступили овцы, которые летели и занимали очередь перед окнами спальни и в недоумении ждали, когда же их начнут считать – и слоган «С матрацами IKEA не обязательно считать овец, чтобы заснуть»).

 

Для социальной рекламы базовой является эмоция страха (практически все участники фокус-групп сошлись во мнении, что демонстрация позитивных моделей поведения в социальной рекламе, например, «я достиг успеха без курения» и т.д. не является эффективным способом влияния на возрастную аудиторию 20-25 лет, в то время как страх, вызываемый рекламой, например, в антиалкогольной рекламе мужчина выходит из бара, садится за руль автомобиля, следующий кадр — машину закапывают на кладбище и слоган «Пияцтво за кермом вбиває. Рано чи пізно. Завжди», является наиболее эффективным.

 

Исследование политической рекламы дало основание добавить к комплексу базовых эмоций «доверие» как определяющее успех рекламы. От того, сумеют ли образы и слова рекламы вызвать доверие аудитории, зависит успех политической рекламы. При обсуждении политических роликов большинство участников отмечали негативное восприятие политической рекламы, ее неискренность, «поливание грязью оппонентов», отсутствие доверия словам и обещаниям политиков, которые декларируются в рекламе.

 

Во время обсуждения рекламы всплывают и основные проблемы управления впечатлениями в рекламе, когда мы говорим об эмоциональном контексте. Их можно условно разделить на три группы:

1. На этапе создания рекламы могут появиться следующие проблемы:

— проблема выбора образов и сюжета для демонстрации эмоций;

— часто в рекламе нужно демонстрировать другие эмоции, чтобы вызвать эмоции интереса и радости у аудитории.

2. На этапе демонстрации эмоций актерами возникает проблема передачи заложенных в сценарии эмоций.

3. На этапе восприятия рекламы аудиторией появляются следующие проблемы:

— неспособность вызвать эмпатию – сопереживание аудитории в случае, если нужная эмоция демонстрируется;

— эмоциональное восприятие рекламы меняется с повторными просмотрами.

 

Таким образом, источником основных проблем управления впечатлениями в рекламе является профессиональная некомпетентность исполнительских команд, действующих в пределах рекламы.

 

Согласно И.Гофману, исполнитель должен ответственно подходить к выбору выразительных или экспрессивных средств своих действий, так как многие маленькие нечаянные акты иногда оказываются прекрасно приспособленными для передачи несоответствующих данному моменту впечатлений.

 

В политической рекламе набор выразительных или экспрессивных средств настолько выверенный, идеально заученный и неискренний, что не дает эмоционального пространства выражения.

 

В результате рекламный ролик воспринимается без доверия, создается эффект театральной постановки – «когда видишь, но не веришь», зная, что все сказанное представляет собой отрепетированный академический спектакль, в котором не хватает импровизации, жизненности, эмоций. Необходимо отметить, что чрезмерная эмоциональность в политической рекламе недопустима в такой же мере, как и отсутствие выражения эмоций. Решение следует искать посередине — сделать персонажи рекламы более живыми, искренними, естественными с помощью допустимых в данном контексте эмоций.

В коммерческой рекламе нечаянные акты часто становятся «изюминкой», завязкой, акцентом. Реклама выбирает наполненные юмором сюжеты и акцентирует внимание на нечаянных актах, оплошностях, казусах, когда ситуация выходит из под контроля, полна неожиданностей. Например, сломанный каблук, внезапно хлынувший дождь, оплошности в гардеробе, преувеличение эффекта рекламированного продукта. Так, в рекламе пива «Рогань» парень угощает друзей пивом за то, чтобы они осыпали его с девушкой лепестками роз, в результате на них сваливается целая лавина лепестков; прическа в виде ананаса, у девушки, которая пьет ананасовый сок.

 

В социальной рекламе в силу актуальности, жизненности и серьезности поднимаемых проблем: игра с жизнью и смертью, домашнее насилие, торговля людьми… нечаянные акты могут быть как незаметными, неважными, второстепенными, так и находиться в центре внимания аудитории, например, если в рекламе использована документальная съемка девиантного поведения.

 

Чтобы обозначить группу людей, соединяющих свои усилия на время существования определенной микросистемы взаимодействия (создания рекламного продукта) и представить аудитории свое определение ситуации, И.Гофман вводит понятие команды исполнителей. Команда, по мнению И.Гофмана – это группировка в контексте очередной постановки какого-либо рутинного житейского взаимодействия или ряда таких взаимодействий, где надо насадить и удержать нужное определение ситуации.

 

Независимо от того, с какой рекламой мы имеем дело, в исполнительскую команду рекламы входят, как правило, копирайтеры (авторы рекламных сюжетов и слоганов), режиссеры, актеры.

Особенность исполнительской команды рекламы состоит в том, что их аудитория знает, что это постановка, но при этом реклама может сформировать доверие политическому лидеру, вызвать желание приобрести рекламируемый продукт, привлечь внимание к актуальной проблеме, заставить следовать здоровой модели поведения, а может -нет.

 

Главная задача команды, как ее видит И.Гофман, — контролировать впечатления от исполнения, в частности охраняя доступ в его закулисные зоны, чтобы помешать посторонним видеть не предназначенные им секреты представления.

Особенно остро данная проблема охраны закулисных зон стоит в политической рекламе, где необычайно важной является драматургическая верность, лояльность команды лидеру либо партии, с которой она работает. Отсутствие такой лояльности может оказать негативное влияние на имидж лидера/партии. Достаточно вспомнить о том, как пленка записи выступления/обращения к жителям г.Харькова одного из политических деятелей попала в руки к политическим оппонентам, и они пустили в эфир все отснятые неудачные дубли этой записи, и последствия данного PR-хода. На политической арене

доступ в закулисные зоны часто сопровождается громкими скандалами, судебными разбирательствами, снятиями с должности, например, недавний случай утечки информации о действиях Ю.Луценко с сыном в одном из заграничных аэропортов.

 

В коммерческой рекламе охрана доступа в закулисные зоны является довольно значимой. У каждого продукта есть как сильные, так и слабые стороны. Задача рекламы состоит в демонстрации преимуществ, сильных сторон и исключения недостатков, слабых сторон. Открытие закулисных зон продукта, например, предоставление полной информации о технологии и условиях его изготовления, статистических данных, всплытие скандальных фактов о воздействии продукта, состоянии дел в корпорации и негативная информация о руководстве компании могут существенно влиять на ход продаж, становясь антирекламой.

 

Задача социальной рекламы другая – показать слабые места, изъяны, открыть закулисные зоны, шокировать «правдой жизни», показать последствия наркомании, алкоголизма, курения… сорвать маски с внешне привлекательных картинок девиантных моделей поведения.

Таким образом, в названной статье была исследована коммерческая, социальная и политическая реклама в рамках социальной драматургии И. Гофмана. На основе пилотажных фокус групповых исследований впервые выделены базовые эмоции, которые позволяют управлять впечатлениями в различных типах рекламы: интерес и радость для коммерческой рекламы, доверие для политической рекламы и страх для социальной рекламы. Были обозначены основные проблемы управления впечатлениями в рекламе в

эмоциональном контексте. Рассмотрены особенности деятельности и задач исполнительских команд, действующих в пределах различных типов рекламы.

 

В дальнейшем можно было бы обратиться к исследованию стимулов, которые вызывают у аудитории базовые эмоции, позволяющие управлять впечатлениями аудитории рекламы.

(Литература:

 

1. Гофман И. Представление себя другим в повседневной жизни/ Перев. с англ. А. Ковалева. -М.: Издательство «КАНОН-пресс-Ц», 2000.-303с.

2. Изард К. Э. Психология эмоций/ Перев. с англ. — СПб.: Издательство «Питер», 2000. — 464 с.: ил. (Серия «Мастера психологии») © Ю. В. Беликова, 2009).

 

Жизненный контекст открытий Ирвинга Гофмана

Представьте на минуту, что привычный для нас обиход научной коммуникации (включающий написание статей, выступления на конференциях, присутствие на защитах и

следующих за ними банкетах) – не унылая фабрика по производству академической солидарности и не арена ожесточенной борьбы за символические ресурсы, а сцена, на которой ставится любительский спектакль сомнительного качества. Режиссер куда-то исчез, звезды сами пишут себе монологи, рабочие произвольно меняют декорации, актерские труппы состязаются в мастерстве, компенсируя недостаток публики избытком исполнителей.

 

Театр абсурда? Но даже у абсурда есть своя логика. Людьми в этом герметичном мире сцены движет не стремление к достижению собственной выгоды и не вбитые в них социализацией установки, а непреодолимое стремление к самовыражению, представлению себя другим в ореоле исполняемой роли (так называемая «экспрессивная интенция»).

Однако для поддержания в зрителях специфической иллюзии реальности одной потребности в самовыражении и референции к собственному «Я» исполнителя мало. В монологах должны мелькать имена, события, «лейблы» (лучше всего «школы» и «направления»), латинизмы и оригинальные термины в скобках. На худой конец – цифры,

доли и корреляции. Так исполнение приобретает магическое свойство репрезентативности: за слоем «выражения» (Ausdruck) обнаруживается слой «указания» (Anzeichen), игра актера не просто раскрывает зрителю сокровенные мысли автора, но придает этим мыслям дополнительный вес за счет пробуждения в памяти зрителя известных имен, событий, терминов и обстоятельств. Таким образом, обиход научной коммуникации требует от коммуницирующего одновременно навыков «управления впечатлениями» (пласт выражения) и «менеджмента в сфере памяти» (пласт указания).

 

Написание текста в рубрику «Ретроспектива» также предполагает владение подобного рода техниками напоминания и ассоциации. Самая надежная из них – отсылка к круглой дате, учредительному событию, юбилею, который устами исполнителя-аниматора настойчиво взывает к коллективной памяти. Итак…

…В 2007 году исполняется восемьдесят пять лет со дня рождения и двадцать пять лет со дня смерти Ирвинга Гофмана, выдающегося исследователя повседневной жизни, классика мировой социологии, создателя теорий социальной драматургии и фрейм-анализа.

Фундаментальная теория – это прежде всего некоторый ресурс воображения. Центральная характеристика теоретической конструкции – «представимость» мира ее средствами. Наука, по справедливому замечанию Хайдеггера, «…сталкивается всегда только с тем, что допущено в качестве доступного ей предмета ее способом представления» [9], а потому пополнение арсенала способов представления, техник воображения и мышления – особая область теоретической работы.

 

Ирвинг Гофман никогда не занимался всерьез изучением обихода научной коммуникации (лишь в порядке исключения: несколько ироничных абзацев о презентации

президентских посланий в его собственном президентском послании и не менее ироничный Вахштайн Виктор Семенович – кандидат социологических наук, старший научный сотрудник Центра фундаментальной социологии ИГИТИ ГУ-ВШЭ. (Вахштайн Виктор, Центр фундаментальной социологии, 2007. Социологическое обозрение Том 6. № 2. 2007. Анализ устроения лекционного фрейма в лекции «Лекция»).

 

И все же социологу нетрудно представить обиход науки в социально-драматургической перспективе благодаря инспирирующей театральной метафоре, предложенной Гофманом для изучения повседневной жизни. Уподобление социального мира театральному представлению (с авансценой и кулисами, исполнителями и публикой, секретами мастерства и правилами «хорошей игры») укоренилось как средство социологического воображения именно благодаря драматургическому анализу.

 

О влиянии Гофмана на социологическое воображение ярко свидетельствует та легкость, с которой исследовательская оптика его теорий «наводится на цель»: даже если под прицелом оказываются они сами. Это отличительное свойство всех гофмановских аналитических конструкций, выстроенных на фундаменте иронии, рефлексии и способности схватывать в теоретических построениях интуиции повседневного опыта.

 

Ирвинг МануэльГофманродился в канадском городе Мэнвилль 11 июня 1922 г. Его родители, еврейские иммигранты из Украины, хотели видеть сына инженером-химиком и после окончания технической школы Св. Джона в 1939 г. Гофман поступил на химический факультет Университета Манитобы. Однако через несколько лет он вопреки воле родителей бросает обучение ради увлечения своего детства – кино – и перебирается в Оттаву, где в 1943-1944 гг. работает в Национальном комитете по кинематографии. (Любопытно, что единственная сестра Гофмана, разделившая с ним любовь к театру и кинематографу, стала впоследствии популярной канадской актрисой.) Приобретенный за эти два года опыт позднее окажется востребован им при создании теории фреймов – в исследовании организации повседневных взаимодействий Гофман уверенно ссылается на теоретиков кинематографии: В. Пудовкина, Б. Успенского, Б. Балаша.

 

Однако поначалу Гофмана привлекает не теория кинематографа, а практика «преображения» обычных атрибутов социальной жизни на экране. Обычных – потому что молодой Гофман занят в производстве рекламных роликов. Здесь нет панорамных сцен и дорогих декораций, зато в кадре – избыток предметов потребления и повседневного обихода. Вернее, предметов, имитирующих предметы потребления и повседневного обихода. Например, чтобы кружка с пивом на киноэкране выглядела как кружка с пивом, в нее следует налить не пиво, а глицерин, щедро добавив взбитой пены для бритья. Если же в нее налить «реальное» пиво – кадр получится «неубедительным»: при переходе от одного порядка реальности (повседневный мир) к другому (мир кинематографа) граница убедительного/неубедительного смещается. А потому кружка с глицерином – это «как бы» кружка с пивом, ее иконический знак, визуальная репрезентация, которая не может быть заменена самим референтом. (По справедливому замечанию В.Э. Мейерхольда, нарисованный на полотне портрет не станет убедительнее, если вырезать из него нос и заставить позирующего художнику человека просунуть свой собственный нос в образовавшееся отверстие.)

В теории фреймов Гофман назовет это отношение транспонированием, пока же, работая в комитете по кинематографии, он впервые задумывается о проблеме связи

«изображения» и «изображаемого» – проблеме, которая проходит красной нитью

через все его работы.

Там же, в кинокомитете, Гофман знакомится с социологом Дэннисом Ронгом. Под его влиянием он поступает в Университет Торонто на факультет социологии.

Последнее предложение в этом абзаце иллюстрирует нехитрый ход «переключения»: описывая социальную драматургию, мы экстраполируем свое описание сначала на весь гофмановский стиль теоретизирования, а затем и на характер самого Гофмана как теоретика. Биографам такой прием позволяет переходить от «выражения» к «указанию», маневрируя между творчеством автора, его личностью и исполнением собственной теоретической партии.

 

Получив в 1945 г. диплом бакалавра, Гофман принимает решение продолжить образование в США и подает заявление в магистратуру знаменитого Чикагского университета. Атмосфера послевоенного американского общества: эйфория победы, намечающийся экономический рост, молодые люди в поношенной униформе на улицах. Чикагский университет лихорадит от наплыва ветеранов, поступающих по «военным льготам».

Количество студентов и магистрантов выросло в несколько раз, у профессоров не остается времени заниматься со своими дипломниками и аспирантами. В этой среде Гофман долго не может себя найти и учится весьма скверно. Отношения с однокурсниками и преподавателями не складываются. (За язвительный характер, неуживчивость и сарказм однокурсники прозвали его «маленькой занозой».) На фоне стремительных социальных изменений некогда знаменитый факультет выглядит архаично, однако последнему поколению социологов Чикагской школы – к которому не без гордости относит себя Гофман – передается интерес к исследованиям повседневного мира, обнаружению в слое обыденного и очевидного новых тем социологического анализа. Впрочем, сам этот анализ, по воспоминаниям Гофмана, весьма эклектичен, но эклектика в Чикаго – скорее элемент исследовательского стиля, нежели следствие недостатка методологической рефлексии.

 

Как вспоминал Гофман, в 40-х, когда я был в Чикаго, можно было сочетать множество различных вещей: экологию, исследования социальной организации, классовый анализ с Уорнером и т.п. Но позже, когда Колумбийский университет взял верх и стал ведущим университетом – в основном благодаря Лазарсфельду – лазарсфельдовская методология начала доминировать в американской социологии… Затем Чикагский университет раскололся на две группировки: люди, которые отвергали количественные методы и люди, которые отвергали качественные. Однако в середине 40-х все делали все… [23, p.225]

Любопытно, что Гофмана на этапе учебы не захватывают идеи бурно развивающегося в этот период символического интеракционизма, которому на какое-то время суждено было стать «гражданской религией» факультета социологии Чикагского университета.

(Хотя впоследствии Гофман неоднократно причислялся к интеракционистскому подходу авторами многочисленных учебников.) Из социологов-классиков Гофману наиболее интересными кажутся работы Дж. Г. Мида, А.Р. Рэдклифа-Брауна, Э. Дюркгейма и М. Вебера. Из современников – У. Уорнера и Э. Хьюза. Собственно, благодаря Эверету Хьюзу и Уильяму Уорнеру Гофман начинает втягиваться в исследовательскую деятельность. Хьюз, канадец по происхождению, – один из наследников традиции Р. Парка, основатель «городской этнографии», внесший заметный вклад в социологию профессий. На семинарах Хьюза Гофман впервые слышит выражение «тотальный институт», ставшее впоследствии центральным концептом в его исследовании психиатрических клиник [5]. Позднее, в интервью Гофман свяжет влияние, которое оказал на него Хьюз, с традицией социальной психологии Дж. Мида: «…мой настрой [в отношении исследовательской практики] сформировался в Чикаго, где была сильна традиция Джорджа Герберта Мида подводить социально-психологическое обоснование под всякое исследование. Отсюда можно двигаться в любом направлении; одно из них развил Эверет Хьюз: что-то вроде социологии профессий и городской этнографии. И то, чем я занимался еще несколько лет назад – прежде, чем обнаружил нечто более интересное для себя в социолингвистике – было версией городской этнографии и мидовской социальной психологии… Так что, если мне все же нужно наклеить на себя «лейбл», «хьюзовская социология» была бы более подходящим определением, чем «символический интеракционизм».

Моя идеологическая позиция такова: то, что я делаю, – это структуральная социальная психология, которая естественна для социологии [23, p.214-217]. Если социолог-этнограф Э. Хьюз стал духовным наставником Гофмана, то социальному антропологу У. Уорнеру Гофман обязан темой своей магистерской диссертации: «Некоторые характеристики реакций на изображенные ситуации».

Изучая с помощью теста тематической апперцепции аудиторию популярного в 40-х

годах радиосериала «Большая сестра», Гофман подражает уорнеровскому исследованию восприятия «мыльных опер» домохозяйками. Впрочем, магистерская работа (по оценке самого Гофмана) оказалась неудачной, ее результаты им никогда не были опубликованы. Тем не менее при подготовке диссертации на степень доктора философии Гофман вновь обращается к сюжету, заимствованному у Уорнера.

Вдохновленный легендарным уорнеровским исследованием городка Янки-Сити (г.Ньюберипорт, Массачусетс) Гофман ставит перед собой задачу детального описания повседневного поведения жителей небольшой и уединенной общины [8]. В 1949 г. он под видом американца, интересующегося сельским хозяйством, отправляется на шотландский остров Анст (Шетландский архипелаг).

Впрочем, незнание сельского хозяйства выдает его с головой, местные жители начинают подозревать в нем советского шпиона.

 

В общей сложности Гофман проводит на острове одиннадцать месяцев между 1949 и 1951 годами. Дорабатывать диссертацию он уезжает в Париж, где погружается в гущу европейских философских дискуссий. (Написанные им в 50-х гг. работы изобилуют примерами, заимствованными у Ж.-П. Сартра и С. де Бовуар.) Вернувшись в США спустя два года, Гофман женился на Анжелике Шоэт (двадцатитрехлетней студентке факультета психологии), защитил диссертацию (по общему мнению, не слишком успешно) и стал отцом – в 1955 г. у него родился сын Том…

 

Гений У. Уорнера находил опору в его способности к последовательному и «тотальному» антропологическому наблюдению, позволившему проанализировать в единой понятийной сетке специфику классовой организации сообщества, межпоколенческой мобильности, повседневных ритуалов, пространственного размещения, резидентальных различий, политической организации, легитимированных нарративов, и т.д. Напротив, гений И. Гофмана – в умении сосредоточиться на отдельных, одновременно очевидных и незаметных, аспектах повседневной жизни небольшой общины, обнаружив в них проявления универсального социального порядка. Для Гофмана таким аспектом становятся распространенные среди островитян практики «представления себя другим». В этих практиках, доказывает Гофман, находит выражение человеческое стремление к управлению впечатлениями о себе (impression management).

 

Когда к местному жителю [уроженцу Шетландских островов] заглядывает на чашку чая сосед, последний, проходя в дверь дома, обычно изображает на лице, по меньшей мере, подобие теплой ожидаемой улыбки. При отсутствии физических препятствий вне дома и недостатке света внутри его обычно имеется возможность наблюдать приближающегося к дому гостя, самому оставаясь незамеченным. Нередко островитяне позволяли себе удовольствие любоваться, как перед дверью гость сгоняет с лица прежнее выражение и заменяет его светски-общительным. Однако некоторые посетители, предвидя соседский экзамен, машинально принимали светский облик на далеком расстоянии от дома, тем обеспечивая постоянство демонстрируемого другим образа [6, c.39].

Наиболее явственно механика производства образов и управления впечатлениями проступает в театральном представлении: усилия всех исполнителей – а также декораторов, гримеров, рабочих сцены и режиссера – сосредоточены на поддержании некоторого общего «определения ситуации» (ключевой термин символического интеракционизма, который Гофман использует весьма вольно).

Так рождается драматургический анализ – анализ повседневных взаимодействий в логике и метафорике театрального представления.

 

Свою первую книгу «Представление себя другим в повседневной жизни» (1956) Гофман начинает словами:

 

Свою первую книгу «Представление себя другим в повседневной жизни» (1956) Гофман начинает словами: «Эта книга представляется мне чем-то вроде учебника, где подробно разбирается один из возможных социологических подходов к изучению социальной жизни, особенно той ее разновидности, которая организована в ясных материальных границах какого-либо здания или заведения… Подход, развиваемый в данной работе, – это подход театрального представления, а следующие из него принципы суть принципы драматургические [6, c.29]. Представьте на минуту, что привычный для нас обиход научной коммуникации (включающий написание статей, выступления на конференциях, присутствие на защитах и следующих за ними банкетах) – не унылая фабрика по производству академической солидарности и не арена ожесточенной борьбы за символические ресурсы, а сцена, на которой ставится любительский спектакль сомнительного качества. Режиссер куда-то исчез, звезды сами пишут себе монологи, рабочие произвольно меняют декорации, актерские труппы состязаются в мастерстве, компенсируя недостаток публики избытком исполнителей.

 

Благодаря «Представлению себя другим» понятия «исполнения», «реквизита», «труппы», «переднего и заднего плана», «веры в исполняемую партию», «выхода из роли»

стали инструментами социологического анализа повседневного управления впечатлениями.

В итоге, театральное представление оказывается источником еще нескольких инструментальных теоретических метафор, задающих перспективу исследования повседневной социальной жизни, конституирующих оптику ее изучения: «место как сцена», «общение как демонстрация», «повседневные артефакты как реквизит».

 

Драматургическая оптика покоится на различении «изображаемого» и «изображения», того, что «представлено», и того, что есть «на самом деле». Особый драматургический взгляд отличает и более ранние работы Гофмана, например, мы обнаруживаем его в статье «Символы классового статуса» [7] («на самом деле» это эссе, написанное им еще в Чикагском университете в качестве отчетной работы по курсу Эрнеста Берджесса, в 1951 г.

Классовый статус – «настоящая» характеристика индивида – недоступен прямому наблюдению окружающими, однако «считывается» через наблюдаемые маркеры: одежду, сорт табака, лексику, прическу, украшения. Именно в силу скрытого, латентного характера «подлинного» качества, его изображения становятся объектами манипуляций, имеющих своей целью либо максимально подчеркнуть его, либо скрыть или вовсе «подделать». В 1953 г. в журнале по психиатрии публикуется статья Гофмана «Как привести жертву в чувство. Некоторые аспекты адаптации к неудаче»2. В ней автор подробно разбирает техники, используемые уличными мошенниками для того, чтобы произвести на жертву впечатление, лишив ее желания идти в полицию. Задача мошенников – переопределить ситуацию и навязать жертве новое определение. Это исследование также организовано в рамках драматургической гипотезы о несовпадении изображения и изображаемого, подлинной и демонстрируемой реальности.

 

Книга «Представление себя другим в повседневной жизни» стала социологическим

бестселлером и была переиздана уже через три года после первой публикации. Мало кто обратил внимание на небольшое дополнение, внесенное автором при переиздании. «Язык и маски сцены отбрасываются, – добавил Гофман в заключительной части. – Настоящее исследование на самом деле не интересовали элементы театра, которые проникают в повседневную жизнь. Его интерес был сосредоточен на структуре социальных контактов,

непосредственных взаимодействий между людьми… Ключевой фактор в этой структуре –

поддержание какого-то единого определения ситуации» [6, c.302].

 

Отход Гофмана от театральной метафоры и принципов социально-драматургического анализа начинается именно тогда, когда эти принципы обретают популярность. На тот же период – начало 60-х годов – приходится и взлет академической карьеры создателя социальной драматургии.

 

В 1962-м Гофман стал профессором университета Беркли, куда четырьмя годами ранее его пригласил преподавать отец-основатель символического интеракционизма Герберт Блумер. Еще до переезда в Беркли Гофман задумывает исследование по социологии психиатрии: с 1955 г. он числится ассистентом профессора Эдварда Шиллза и проводит серию полевых наблюдений в вашингтонском госпитале Св. Элизабет (где работает «под прикрытием» помощником старшего физрука).

В Беркли он продолжает заниматься этой темой: предмет его интереса – «моральная карьера» душевнобольного пациента, распорядок жизни «тотального института», процессы «стигматизации» в стенах лечебного заведения.

В исследовательской оптике, разработанной Гофманом, «безумие» напрямую связано с «местом». Место – это институционально оформленный «локус производства»

душевной болезни. На идее социального производства безумия выстроена и теория

девиации, предложенная Гофманом в книге «Стигма» [17].

«Безумие места» – так называется одна из последних работ Гофмана, посвященная исследованию психиатрических клиник [13]. К моменту ее публикации тема социологии душевных болезней в гофмановских текстах приобретает особое звучание: в 1964 г. после продолжительного психического расстройства покончила с собой жена Гофмана Анжелика. Сам Гофман, по свидетельствам людей, близко знавших его, страдал патологической склонностью к азартным играм. Он весьма успешно играл на бирже и далеко не столь же успешно – в казино. (Страсть к игре сочеталась в нем со вспыльчивостью и неуравновешенностью характера: например, в Манчестере, куда он приехал читать лекции, Гофман был задержан местной полицией за драку в игровом клубе; и это далеко не единственный прецедент такого рода.)

Со склонностью к азартным играм Гофман борется собственным «проверенным способом»: он делает их предметом социологического анализа. Задумывая проект исследования казино как мест «производства азарта», он прошел курсы подготовки на крупье-блэкджекера в одном из самых крупных игровых заведений Лас-Вегаса – «Station Plaza Casino». Но этой гофмановской разработке не суждено было осуществиться; проект остался в черновиках и набросках, хотя к идее азартной игры как к теоретической метафоре исследования социальной жизни Гофман прибегал затем неоднократно.

 

По мере обращения к теории игр и иным ресурсам описания повседневных взаимодействий Гофман отдаляется от драматургического анализа. Если некоторые положения социальной драматургии и близки символическому интеракционизму, то увлечение антропологическими исследованиями обыденных «ритуалов», обнаружение «стратегического слоя» в повседневной коммуникации и стремление к формализации языка микросоциологии – тенденции, проявившиеся в творчестве Гофмана за время его пребывания в Беркли, – отдалили его от символических интеракционистов. (Неудивительно, что впоследствии именно из лагеря бывших соратников на него обрушился сокрушительный поток критики [10, 15].)

На протяжении долгого времени никакая другая «большая теория» не предлагается им взамен социальной драматургии. Гофман словно «пробует на вкус» самые разные теоретические разработки, пытаясь синтезировать новую перспективу исследования.

Зачастую этот поиск выглядит крайне эклектичным из-за гофмановского коронного приема – радикального смешения конечных словарей описания социальной жизни. На страницах его текстов понятия из словаря азартных игр («ставка», «шанс», «пари», «джек-пот», «блеф») соседствуют с традиционными социологическими определениями и заимствованиями из разговорного языка или сленга («прикид», «жертва», «сборище», «манера», «лицо»), которые из-за такого соседства приобретают статус концептов.

Благодаря смешению рождаются новые метафорические конструкции, прокладываются новые каналы терминологического импорта – через них в язык социологического описания проникают юридическая, шахматная, анимационная и криптографическая терминологии, выражения секретных агентов, дипломатов, крупье и уличных аферистов.

Другая отличительная черта гофмановского теоретизирования в том, что используемые им метафоры совместимы, но не согласованы. Совместимость – это способность формировать общий образ. Например, теоретические метафоры «взаимодействие как азартная игра» и «выбор сценария поведения как стратегическое действие» совместимы, они позволяют лучше понять, как устроена повседневная коммуникация. В то же время две эти метафоры несогласованны – они не соотнесены с более общим концептом. Поэтому у Гофмана нет своей «большой базовой метафоры», которыми изобилует социологический дискурс: «общество как организм», «общество как система», «общество как конструкция», «социальная жизнь как конфликт», «социальная жизнь как текст» и т.д.3. Используемые им концепты не образуют общей рамки теоретизирования, потому что встроены в разные метафорические ряды. Они отсылают не друг к другу, а к иным концептам и доконцептуальным интуициям, которые локализованы за гранью собственно социологической коммуникации и становятся доступны социологическому рассуждению только благодаря метафорам.

Указание на метафорическую концептуализацию позволяет объяснить истоки «миграции понятий» гофмановской социологии, частое пересечение ими границ предметных и дисциплинарных областей. В этом, видимо, кроется причина маргинальности теорий Гофмана: метафорическая концептуализация имеет вид «Х как Y», где собственно социологическим предметом, требующим осмысления, является «Х», а «Y», благодаря которому «Х» становится доступным социологическому исследованию, не принадлежит множеству социологических концептов. Отсюда смещение внимания – уход в теорию игр («социальная жизнь как азартная игра»), в теорию кинематографа («социальная жизнь как совокупность скадрированных и смонтированных отрезков деятельности»), в театральное искусство («социальная жизнь как управление впечатлениями») и т.д. Возможно, поэтому тексты Гофмана до сих пор вызывают сомнения в дисциплинарной принадлежности их автора.

Период работы в Беркли – вероятно, самый продуктивный для Гофмана-теоретика. Он находит для себя новый ресурс концептуализаций в социолингвистике, теории речевых актов и философии обыденного языка. С лингвистом и философом Джоном Серлем он общается гораздо активнее, чем со своими коллегами по факультету: Сеймуром М. Липсетом, Кингсли Дэвисом, Нэйлом Смелзером, Натаном Глэйзером.

В 1966 г. Гофман проводит свой очередной «академический год» в Гарварде, где завязывает отношения с Томасом Шеллингом, экономистом, исследователем конфликтов (спустя 45 лет, в 2005 г., за цикл исследований «стратегического поведения конфликтующих сторон» [22] Т. Шеллинг будет удостоен Нобелевской премии по экономике).

Гофман подолгу обсуждает с ним конститутивную природу социальных правил – будь то «правила игры» или «правила языка». Эти беседы затем найдут отражение в книге И. Гофмана «Стратегическое взаимодействие» («Strategic interaction»).

На какую бы область знания ни был обращен его взгляд – психологию, лингвистику или экономику, – Гофман обнаруживает в ней продуктивные концептуальные построения, задающие новые перспективы исследования привычных для микросоциологии феноменов.

 

Интерес к речевым аспектам повседневного взаимодействия передается его студентам Харви Саксу и Эммануэлю Щеглофф, будущим создателям «конверсативного

анализа» (conversational analysis, CA).

Задача, которую ставит перед собой это направление – обнаружить в самой структуре коммуникации (в «диалогической пристройке» говорящих друг к другу, в чередовании «партий», в жестовом сопровождении речи) основания социального порядка, – была сформулирована не без влияния Гофмана; хотя и заметно позже. Позже, потому что отношения у Гофмана со своими студентами не складываются – каким бы сильным ни было его интеллектуальное воздействие, он оказывается весьма нетерпимым и «жестким» научным руководителем (одна из причин, по которой у него были ученики, но никогда не было своей «школы»).

Сакс в конечном итоге делает выбор в пользу другого «культового» преподавателя, Гарольда Гарфинкеля, и конверс-анализ приобретает свои очертания как исследовательское направление уже в лоне этнометодологии.

 

За годы работы в Беркли Гофман опубликовал несколько книг («Поведение в публичных местах: заметки о социальной организации сборищ», «Стратегическое взаимодействие», «Отношения на публике: микроисследования общественного порядка») [12, 16, 18], а также около десятка статей; большая их часть была издана в 1968 г. в сборнике «Ритуал взаимодействия» [14]. Параллельно с этим он работает над фундаментальным трудом, которому суждено было стать его Opus Magnum, основанием теоретической программы «позднего Гофмана» – «Анализом фреймов». На его создание ушло около десяти лет.

 

Фрейм – понятие, услышанное Гофманом впервые в 50-х годах на лекции Грегори Бейтсона, психолога, антрополога, этолога, когнитивиста.

Бейтсон попытался синтезировать идеи феноменологии и прагматизма с достижениями теоретической логики (теорией логических типов Б. Рассела), лингвистики (гипотеза лингвистической относительности Уорфа-Сепира) и «когнитивной революции» (исследования коммуникации в кибернетическом ключе).

В его работе «Теория игры и фантазии» [3] термин «фрейм» служит одновременно для указания на контекстуальность некоторого действия и для определения структурных особенностей повседневной коммуникации. Важнейшей из таких особенностей является использование метакоммуникативных и металингвистических сообщений.

Так, наблюдая за поведением обезьян в зоопарке Сан-Франциско, Бейтсон обнаружил и описал характерные метакоммуникативные знаки, которые использовали особи, играющие в драку. Сама возможность игры существует только благодаря сообщению «это игра», которым обмениваются взаимодействующие. Данное сообщение метакоммуникативно – оно требует взгляда извне взаимодействия, указания на его контекст. «Сигналы, – пишет Бейтсон, – которыми обмениваются в контексте игры, … парадоксальны дважды: во-первых игривый прикус не означает того, что означал бы замещаемый им укус, а во-вторых – сам укус вымышлен. Играющие животные не только не вполне имеют в виду то, что сообщают, но также и сама коммуникация происходит по поводу того, что не существует»[3, c.210].

 

Мир игры организован по своим собственным правилам: в нем реально то, что не существует «на самом деле». Однако реальность эта «заключена в скобки», а, следовательно, требуется действие расстановки скобок – действие, утверждающее границы контекста. В терминологии Бейтсона таковым действием является «сообщение о границах», «уговор», «инструкции», указание на то, что все последующие действия должны восприниматься иначе, чем предыдущие. Игра, как особый контекст действования, требует предварительного уговора: «Это – игра». «Любое сообщение, – резюмирует Г. Бейтсон, – эксплицитно или имплицитно устанавливающее фрейм, в силу самого этого факта дает инструкции получателю либо способствует его усилиям понять сообщения, заключенные во фрейм» [3, c.215].

 

Например, в данной статье иллюстрацией трех различных типов фреймирования текста может служить способ визуального разграничения теоретических описаний, изложения событий биографического характера и цитат.

1. Когда речь идет о специфике теоретических конструкций или делается попытка прояснить то или иное понятие, текст визуально не выделяется никаким особым способом.

2. Когда от «выражения» мы переходим к «указанию» и изложение переключается из теоретического фрейма в биографический, вместе с содержанием текста меняется его оформление – отступ строки и поля.

3. Наконец, сильнее всего визуально от основного текста отграничены большие цитаты, представляющие собой обособленные текстуальные «вставки». Здесь меняется не только отступ и поля, но и кегль текста.

 

Три фрейма вкладываются друг в друга на манер матрешки, и эта иерархичность не

является «содержательно нейтральной» (как если бы речь шла исключительно о «внешних» средствах представления текста), но отражает приоритетность и со-подчиненность режимов изложения материала. К описанным различиям форматов организации текста следует добавить пропуски строк, звездочки «***», разбивку на абзацы, вынесение текста в сноски (а также заключение фраз в кавычки и скобки) и многие другие техники фрагментации, задающие специфический ритм коммуникативного сообщения – статьи.

 

Г. Бейтсон предложил два вида аналогий для описания фрейм-аналитического исследования: аналогию рамы картины и аналогию математического множества. Первый шаг к определению фрейма, – пишет Бейтсон, – может состоять в высказывании, что он (фрейм) является классом или ограничивает класс (множество) сообщений (осмысленных действий).

Тогда игра двух индивидуумов при определенных обстоятельствах будет определяться как множество всех сообщений, которыми они обменялись за ограниченный период времени… В теоретико-множественной схеме эти сообщения будут представляться точками, а «множество» может очерчиваться линией, отделяющей их от

других точек, представляющих неигровые сообщения [3, c.214].

 

Если по обе стороны «границы» находятся сообщения одного «логического типа» (здесь Бейтсон апеллирует к категориальному аппарату теории логических типов Рассела), то речь идет о партикулярном фрейме («игра двух молодых орангутангов»); если же границы контекста совпадают с границами логического типа и, например, множество игровых сообщений отделяется от множества неигровых, – значит, перед нами пример метаконтекста («игра»).

Эпизоды одной игры могут осуществляться в разных фреймах (имитация погони, имитация драки, имитация капитуляции), но принадлежат они общему метаконтексту.

 

Иными словами, метаконтекст – это фрейм, охватывающий все фреймы, принадлежащие одному логическому типу.

Трудность здесь состоит в том, что аналогия, заимствованная из теории множеств, чрезмерно абстрактна и неизменно заводит все последующие рассуждения в область формальной логики. Она не дает представления о фрейме как о «реально существующем»

контексте. Фрейм настолько реален, насколько распознается участниками взаимодействия

или аналитиком. Подтверждением «распознаваемости» фрейма для Бейтсона служит наличие соответствующих понятий в словаре: «игра», «фильм», «работа», «интервью» – все они отсылают к тому или иному множеству контекстуально организованных действий.

 

Другой способ метафорического описания фрейма – его сравнение с рамой картины. Впрочем, и такое сравнение не лишено недостатков. Если аналогия с математическим множеством, возможно, чрезмерно абстрактна, – заключает Бейтсон, – то аналогия с рамой картины чересчур конкретна. Концепт, который мы стараемся определить, не является ни физическим, ни логическим. Скорее фактические физические рамы добавляются к физическим картинам из-за того, что человеческим существам легче

действовать в мире, где некоторые из их психологических характеристик экстериоризированы [3, c.214].

 

Бейтсоновская трактовка фрейма как относительно независимого от своего содержания контекста сообщения закрепляется в социальной теории и дает начало собственно социологическому исследованию организации контекстов повседневных/неповседневных взаимодействий.

Гофман первоначально отталкивается именно от такой интерпретации. Однако у фрейма в гофмановском прочтении появляется новая черта. Фрейм определяется им и как синоним «ситуации», и как синоним «определения ситуации»; это одновременно и «матрица возможных событий», которую таковой делает «расстановка ролей», и «схема интерпретации», присутствующая в любом восприятии.

Гофман находит следующий выход:

Мы принимаем соответствие или изоморфизм восприятия структуре воспринимаемого несмотря на то, что существует множество принципов организации реальности, которые могли бы отражаться, но не отражаются в восприятии. Поскольку в нашем обществе многие находят это утверждение полезным, к ним присоединяюсь и я .

 

Этот теоретический ход делается Гофманом с единственной целью – преодолеть «декартову пропасть» между субъектом и объектом. Фрейм у Гофмана оказывается универсальной объяснительной категорией – он и «внутри» и «снаружи», и воспринимаемое и средство интерпретации воспринятого. Социальная жизнь и схемы ее распознавания индивидом структурно изоморфны.

Фреймы организованы в системы фреймов (frameworks, гофмановское именование метаконтекстов).

Среди систем фреймов «онтологическим приоритетом» обладают первичные или базовые системы фреймов, за которыми не скрывается никакая другая «настоящая» интерпретация. Первичные системы фреймов – это и есть «настоящая реальность». Однако при всей их значимости, первичные системы фреймов, составляющие фундамент мира повседневности, не находятся в центре внимания Гофмана. Его гораздо больше занимают возможности трансформации, преобразования «настоящей, живой деятельности» в нечто пародийное, поддельное, «ненастоящее». Такую трансформацию он – по аналогии с музыкальным термином – называет транспонированием. В приведенном выше примере с кружкой пива на киноэкране хорошо заметна «работа транспонирования»: чтобы кружка транспонировалась из одного сегмента реальности (мир повседневности) в другой ее сегмент (кинореклама), требуются умелые декораторы и подходящий реквизит – стеклянная кружка, глицерин и пена для бритья – иначе транспонирование окажется неудачным, и «переведенный» предмет будет выглядеть неубедительно. Возникнет чувство фальши, которое нам знакомо по неудачно транспонированным эпизодам в повседневной жизни (например, жеманное приветствие двух девочек-подростков, транспонированное из очередного сериала, или откровенно избыточный пересказ мыслей автора, транспонированных в текст рецензии).

 

Транспонироваться могут материальные предметы, события, эпизоды деятельности, сообщения. Гофман формулирует следующее любопытное заключение: наибольшим «потенциалом транспонируемости» обладает деятельность, сама явившаяся результатом транспонирования [4, c.143]. Так, событие «доклад на конференции» представляется «простым», нетранспонированным событием, интерпретируемым в базовой системе фреймов.

Однако если содержание доклада – это произнесение вслух откровенной бессмыслицы (в духе какой-нибудь теории «антиязыка», изложенной замысловатыми «антисловами»), можно говорить о специфическом транспонировании события доклада, разрушении границ его смысловой «простым», нетранспонированным событием, интерпретируемым в базовой системе фреймов.

 

Однако если содержание доклада – это произнесение вслух откровенной бессмыслицы (в духе какой-нибудь теории «антиязыка», изложенной замысловатыми «антисловами»), можно говорить о специфическом транспонировании события доклада, разрушении границ его смысловой определенности за счет перенесения в иной, неакадемический (клинический?) фрейм.

Если же допустить, что докладчик – не клинически больной человек, а умелый провокатор, намеренно вызывающий негодование аудитории, чтобы привлечь к себе внимание, тогда к уже свершившемуся транспонированию прибавится еще один слой (lamination): провокатор изображает идиота, изображающего докладчика. Теперь предположим, что у провокатора есть сообщник, фиксирующий все проявления замешательства, возмущения или демонстрации задумчивого понимания в аудитории, а по

периметру помещения расставлены скрытые камеры, обеспечивающие исследователя научных коммуникаций бесценным полевым материалом. Структура фрейма еще раз усложнится: провокатор не просто провоцирует аудиторию, изображая сумасшедшего, прикидывающегося ученым/философом; событие транспонируется в новый фрейм (не академический, но вполне ｫнаучныйｻ) – фрейм полевого эксперимента.

 

Двойственность, заложенная Гофманом в базовую дефиницию ｫфреймаｻ, сообщает этой исследовательской категории некоторую двусмысленность, которая хорошо заметна на примере использованного нами выше определения ｫдоклад на конференцииｻ. Определение это сходным образом применялось и к событию, и к фрейму его распознавания, т.е. к ｫячейкеｻ интерпретативной схемы. Возникающий здесь парадокс – в каком отношении находятся событие и фрейм его идентификации? – сам Гофман обходит вниманием, ограничиваясь констатацией ｫизоморфизма восприятия в структуре воспринимаемогоｻ.

Из этой констатации, в частности, следует, что между реально свершающимися событиями и формами их идентификации наблюдателями нет ｫзазораｻ – изучая то, как люди идентифицируют события, мы получаем достоверные знания об организации самих событий. А потому исследование событийного строения социальной реальности оказывается или излишним, или невозможным: вполне достаточно анализа схем вычленения и идентификации событий. Впрочем, Гофман не делает такого заключения. К этому выводу приходит другое наследующее фрейм-анализу исследовательское направление – когнитивная социология.

 

Стоит обратить внимание на одно любопытное отличие исследовательской программы ｫпозднегоｻ Гофмана от его ранних социально-драматургических работ. Драматургическая оптика предписывает исследователю различение ｫнастоящейｻ и ｫненастоящейｻ реальности: есть означаемое (например, кружка с пивом), и есть означающее, нечто, существующее ｫне взаправдуｻ (кружка с глицерином).

Следует отличать игру актеров от тех событий, которые ими разыгрываются. На первый взгляд, фрейм-анализ идет по этому же пути, разводя первичные системы фреймов и фреймы ｫпревращенныхｻ, транспонированных событий. Благодаря трансформации контекстов драка становится боксом, погоня – бегом, война – учениями, политические дебаты – инсценировками дебатов по заготовленным сценариям, а полет самолета – демонстрацией полета самолета; тогда как события в данных ситуативных контекстах связываются отношениями сигнификации.

 

Например, событие ｫпередислокация войскｻ может произойти в двух разных контекстах (фреймах): ｫвоенные действияｻ или ｫученияｻ. Во втором случае оно будет рассматриваться как результат переключения фреймов, то есть, как знак, заместитель настоящей передислокации. Событие ｫОтелло убивает Дездемонуｻ может быть частью ｫспектакляｻ или ｫрепетицииｻ.

 

Второй контекст регламентирует происходящее менее жестко, не требуя от актера той самоотдачи, которая потребуется от него на премьере, потому что репетиция – это макет спектакля, а ｫрепетиция убийстваｻ представляет собой репрезентацию, призванную замещать событие ｫубийства Дездемоныｻ до премьеры.

 

Однако в какой мере означаемое событие само лишено знаковых компонентов? Можно ли с уверенностью сказать, что за ним уже не скрывается никакое другое, ｫболее подлинноеｻ событие? Например, контекст ｫспектакльｻ, очевидно, не является конечным. Событие, изображенное на сцене, может быть рассмотрено как знак изображаемого события, взятого из ｫнепридуманной жизниｻ. Иными словами, событие Х является знаком события Y, которое, в свою очередь оказывается знаком события Z. ｫКогда мы считаем что-либо нереальным, – пишет Гофман, – мы иногда не учитываем, что реальность не обязательно должна быть очень уж “реальной”; с таким же успехом она может быть как инсценировкой событий, так и самими этими событиями, а может быть репетицией репетиции или репродукцией оригинального изложения. Любое из изображений может быть, в свою очередь, создано путем копирования нечто такого, что само является макетом, и это наводит нас на мысль, что суверенным бытием обладает отношение, а отнюдь не субстанция.

(Бесценная авторская акварель, хранимая по соображениям безопасности в папке с репродукциями, оказывается в данном контексте лишь репродукцией)ｻ [4, c.677]. Этот вывод книги оказывается решающим шагом релятивизации, разрушающим исходное различение первичных и вторичных фреймов. События повседневной и неповседневной жизни теперь неразличимы, и в каждом из них есть что-то от бодрийяровских симулякров.

Неслучайно один из ярких представителей постмодернистской философии Ф. Джеймисон высоко оценил ｫАнализ фреймовｻ, усмотрев в нем… доказательство того, что значения в мире повседневности суть проекции структур или форм опыта. Это исследование насквозь семиотично, поскольку ставит перед собой задачу создания чего-то вроде грамматики и системы квази-синтаксических абстракций для анализа социальной жизни… В некоторых аспектах его стратегия совпадает со стратегией франко-итальянской школы семиотики, использующей метафорическое приложение лингвистических категорий к сложным культурным феноменам [19, p.44-45].

ｫАнализ фреймов: эссе об организации повседневного опытаｻ увидел свет в 1974 г., когда Гофман уже покинул университет Беркли. В 1971 г. он последний раз меняет место преподавания и перебирается в Университет штата Пенсильвания, где занимает кафедру социологии и антропологии им. Бенджамена Франклина. Фактически он становится самым высокооплачиваемым профессором социологии в США, зарабатывая чтением лекций порядка 30 000 долларов в год. Однако отношения с коллегами у него не складываются – как ранее не складывались они с однокурсниками, а затем – с учениками. Большую часть времени он проводит в своем кабинете, в здании университетского Антропологического музея.

В это время он завершает работу над ｫАнализом фреймовｻ: по структуре книги заметно, как социолингвистическая проблематика и вопросы организации повседневных коммуникаций в ходе работы завладевают вниманием автора сильнее, чем исходная проблема форматирования социального опыта. Неудивительно, что появление ｫАнализа фреймовｻ социолингвисты встретили с большим воодушевлением, чем социологи.

Теорию фрейм-анализа ждал холодный прием в социологическом сообществе. Для

символических интеракционистов эта книга Гофмана означала его окончательный разрыв с исследованиями символически опосредованных форм повседневных коммуникаций. Для этнометодологов стала иллюстрацией банкротства и эмпирического бессилия ｫформальной социологииｻ. Молодыми конверс-аналитиками была воспринята как неудачный эксперимент по скрещиванию микросоциологии с прагматикой дискурса. Впрочем, авторитет Гофмана в тот момент был столь высок, что вряд ли скептическое отношение коллег к фрейм-анализу могло ему чем-либо повредить. Признание анализа фреймов (не в последнюю очередь благодаря его востребованности в социолингвистических исследованиях) произошло позже, уже перед смертью Гофмана.

 

В университете Пенсильвании Гофман учит последнее поколение своих студентов. Среди них – Эвиатар Зерубавель, будущий социолог-когнитивист, автор теории когнитивного конструирования времени [24]. Он, пожалуй, единственный современный теоретик, чьи работы наследуют непосредственно фрейм-аналитической традиции исследований, заложенной Гофманом.

Все, что Гофман пишет после издания ｫАФｻ, – это развитие идей фрейм-анализа в

направлении дальнейшего синтеза микросоциологии, теории коммуникации и когнитивной лингвистики. Наиболее значимые его статьи последнего периода творчества собраны в книге ｫФормы разговораｻ (“Forms of Talk”).

Среди них – статья ｫЛекцияｻ, которая написана по материалам ｫлекции о лекцияхｻ, прочитанной Гофманом в Университете Мичигана (этот текст впервые публикуется на русском языке в настоящем номере ｫСоциологического обозренияｻ).

В 1981 г. Гофман женился на лингвистке Джиллиан Занкофф, год спустя у них родилась дочь Элис. В том же году его избрали президентом Американской социологической ассоциации. Однако прочитать ежегодное президентское послание Гофман не успел. Он надиктовал его, лежа в больнице, куда был госпитализирован с диагнозом ｫрак желудкаｻ. Послание он озаглавил ｫПорядок взаимодействияｻ [5] – точно так же, как называлась последняя глава его диссертации о коммуникативном поведении островитян. Этим жестом он связал исследовательскую программу фрейм-анализа со своими ранними социально-драматургическими работами, указав на общую точку их фокусировки – исследование устойчивых интеракционных порядков в перспективе ｫsub specie aeternitatisｻ, с точки зрения вечности.

 

Ирвинга Гофмана не стало 20 ноября 1982 г. Событие смерти – событие абсолютное; оно ставит точку в биографическом повествовании4. Всякая попытка продолжить нарратив ｫо Гофманеｻ после фразы о его смерти автоматически помещает сказанное в жесткий фрейм некролога. Чего нам искренне хотелось бы избежать. Ведь теоретик сохраняет свое присутствие в повседневном обиходе научной коммуникации и после смерти; он становится знаком, маркером собственных теоретических конструкций и аналитических схем. Его имя отсылает к созданному им.

Впрочем, Гофману с этим повезло меньше – как справедливо замечает Ч. Лемерт в своей статье ｫ“Гофман”ｻ: ｫСлово “Гофман” в памяти теоретика пробуждает рассуждения столь особые, что он вряд ли знает, как с ними поступитьｻ [20, p.IX]. В повседневности теоретической дискуссии имя Гофмана функционирует как ｫплавающий знакｻ, не привязанный к какому-либо однозначно идентифицируемому референту.

 

И в то же время такое ｫкоммуникативное присутствие ушедшего автора, его зримое влияние на ход современных дебатов создают иллюзию вечной жизни: разработанные им аналитические конструкции уже пущены в обращение, они могут изнашиваться и приходить в негодность от частого употребления, могут обесцениваться в результате ｫинфляции концептовｻ, но ｫизъятьｻ их из обихода науки, не нарушив самой логики научной коммуникации, невозможно. Так имя теоретика сохраняет свою связь с ｫживым настоящимｻ дисциплины благодаря его исследовательским разработкам. Один из студентов Гофмана, конверс-аналитик Эммануэль Щеглофф замечает: «Я не собираюсь ни канонизировать, ни чествовать Гофмана. Скорее я пытаюсь продолжить спор с ним и таким образом сохранить критическое отношение к его идеям, которые могут и дальше приносить дивиденды. Ибо мы, безусловно, еще не закончили учиться по оставленным им работам [21, p.176].

Данное суждение кажется нам достаточно прочной ｫопоройｻ (footing) для того, чтобы поставить здесь внешнюю, закрывающую этот текст ｫскобкуｻ. Но поскольку в структуре данного текста биографическое повествование встроено в теоретическое, в терминах самого Гофмана уместнее говорить не о ｫточкеｻ, а о ｫзакрытии внутренней скобкиｻ.

ЛИТЕРАТУРА

 

1. Абельс Х. Интеракция, идентичность, презентация. Введение в интерпретативную социологию / Пер. с нем. под общ. ред. Н.А. Головина и В.В. Козловского. СПб.: Алетейя, 1999.

2. Батыгин Г.С. Континуум фреймов: социологическая теория Ирвинга Гофмана // Гофман И. Анализ фреймов: эссе об организации повседневного опыта / Под ред. Г.С. Батыгина и

Л.А. Козловой; вступ. статья Г.С. Батыгина. М.: Институт социологии РАН, 2003.

3. Бейтсон Г. Экология разума. Избранные статьи по антропологии, психиатрии, эпистемологии / Пер. с англ. М.: Смысл, 2000.

4. Гофман И. Анализ фреймов: эссе об организации повседневного опыта / Под ред. Г.С. Батыгина и Л.А. Козловой; вступ. статья Г.С. Батыгина. М.: Институт социологии РАН, 2003.

5. Гофман И. Порядок взаимодействия / Пер. с англ. А.Д. Ковалева //Теоретическая социология: Антология / Сост. С.П. Баньковская. Т. 2. М.: Аспект-Пресс, 2002.

6. Гофман И. Представление себя другим в повседневной жизни / Пер. с англ. и вступ.

статья А.Д. Ковалева. М.: Канон-Пресс-Ц, Кучково поле, 2000.

7. Гофман Э. Символы классового статуса // Логос. 2003. №4-5.

8. Уорнер У. Живые и мертвые. М.: Университетская книга, 2000.

4. Динамика понятия «Референтная группа»

Референтная группа — группа, к которой индивид относит себя психологически, ориентируясь при этом на ее ценности и нормы. Данная группа служит своеобразным стандартом, системой отсчета для оценки себя и других, а также источником формирования социальных установок и ценностных ориентации индивида. Разработка теорий референтной группы связывается с такими именами, как Г. Хайман, Т. Ньюком, М. Шериф, Г. Келли, Р. Мертон и др. Т. Шибутани отмечает, что понятие референтной группы широко используется для объяснения самых разнообразных явлений: непоследовательности в поведении индивида в условиях нового социального контекста, проявления преступности среди несовершеннолетних, дилеммы маргинальной личности, конфликтов.

 

В основе теорий референтной группы лежат идеи Дж. Мида об «обобщенном другом». Значение «обобщенного другого» определяется тем, что именно через него осуществляется воздействие общества, социального процесса на индивида и его мышление. Разработка основных положений современной теории референтной группы начинается с 40 — х гг. XX в. Термин «референтная группа» был введен американским социальным психологом Г. Хайманом в 1942 г. в исследовании представлений личности о собственном имущественном статусе по сравнению со статусом других людей. Г. Хайман использовал понятие «референтная группа» для обозначения группы людей, с которой испытуемый сравнивал себя при определении своего статуса. Результатом сравнения являлась самооценка испытуемым своего статуса.

 

Позже понятие «референтная группа» было использовано Т. Ньюкомом для обозначения группы, «к которой индивид причисляет себя психологически» и поэтому разделяет ее цели и нормы и ориентируется на них в своем поведении. Формирование установок является «функцией отрицательного или положительного отношения индивида к той или иной группе или группам».

Т. Ньюком выделил позитивные и негативные референтные группы.Под первыми понимаются такие группы, нормы и ориентации, которые принимаются индивидом и которые вызывают у него стремление быть принятым этими группами. Отрицательной референтной группой считается такая группа, которая вызывает у индивида стремление выступить против нее и членом которой он не хочет себя считать. М. Шериф подчеркивал важность референтной группы в связи с тем, что ее нормы превращаются в систему отсчета не только для самооценки, но и для оценки явлений социальной жизни, для формирования своей картины мира.

 

Известный американский социолог Р. Мертон внес существенный вклад в разработку проблемы референтной группы в своей работе 1950 г., которая была посвящена результатам исследования социальных установок и поведения американских солдат.

 

В теориях референтной группы нет четкой их классификации, однако всеми признается, что в качестве референтной группы могут выступать самые разнообразные группы: внешние группы и группы членства, реальные и идеальные группы, большие и малые группы и т. д.

 

 

Каждый индивид имеет несколько референтных групп, на которые он ориентируется. В 1952 г. Г. Келли обобщил предыдущие исследования в области теории референтной группы Г. Хаймана, Т. Ньюкома, М. Шерифа и Р. Мертона. Он отмечает, что понятием «референтная группа» обозначаются два вида различных отношений между индивидом и группой. Эти отношения связаны, с одной стороны, с мотивационными, а с другой — с перцептивными процессами. На этом основании Г. Келли выделяет функции референтной группы: нормативную и сравнительно-оценочную. Первая функция заключается в том, чтобы устанавливать определенные стандарты поведения и заставлять индивидов следовать им.

 

Эти стандарты поведения называют групповыми нормами, поэтому он обозначил эту функцию референтной группы как нормативную.

Вторая функция референтной группы заключается в том, что она является тем эталоном или отправной точкой для сравнения, с помощью которых индивид может оценивать себя и других, поэтому она и выступает в качестве сравнительно-оценочной функции.

 

Келли отмечает, что обе функции часто носят интегрированный характер в том смысле, что они могут выполняться одной и той же группой: как группой членства, так и внешней группой, членом которой индивид стремится стать или к которой он причисляет себя психологически.

 

Для подтверждения этого положения Г. Келли ссылается на приведенный Р. Мертоном пример исследования социальных установок солдат — фронтовиков и солдат — новичков, прибывших в подразделение фронтовиков. Исследование показало, что социальные установки многих новичков после пребывания в этом подразделении значительно изменились в сторону большего сходства с установками фронтовиков.

 

Одно из проявлений различия между нормативной и сравнительно-оценочной функциями референтной группы состоит в том, что при нормативной функции индивиду важно знать отношение к себе нормативной референтной группы. Что касается сравнительно-оценочной функции референтной группы, то здесь мнение той группы, с которой индивид сравнивает себя или других, не имеет для него значения хотя бы уже потому, что сравнительная референтная группа вообще может не иметь о нем никакого представления. В этой ситуации, в отличие от нормативной референтной группы, индивид является как бы «самосанкционирующим», т. е. он дает оценку себе и другим на основе определенного эталона, служащего для него отправным пунктом для сравнения. Р. Мертон выделил условия, при которых индивид скорее выберет в качестве нормативной референтной группы не группу членства, а внешнюю группу:

1) если группа не обеспечивает достаточного престижа своим членам, то в этих условиях они будут склонны выбирать в качестве референтной группы внешнюю, которая обладает большей престижностью, чем их собственная;

2) чем больше изолирован индивид в своей группе, чем ниже его статус в ней, тем более вероятно, что в качестве референтной группы он выберет внешнюю группу;

3) чем больше социальная мобильность в обществе и, следовательно, больше возможностей у индивида изменить свой социальный статус и групповую принадлежность, тем более вероятно, что в качестве референтной группы он будет выбирать группу с более высоким социальным статусом.