А. И. ВВЕДЕНСКИЙ
СУДЬБЫ ФИЛОСОФИИ В РОССИИ (отрывки)
Вот, Я посылаю к вам пророков, и мудрых,
и книжников, и вы иных убьете и распнете,
а иных будете бить в синагогах ваших и гнать
из города в город (Мтф., гл. 24).
Блаженны алчущие и жаждущие правды,
ибо они насытятся (Мтф., гл. 5).
1
Постановка вопроса
Открывая первое в России Философское Общество, естественно задуматься, что ожидает его? Каковы надежды на успешное развитие его деятельности? Есть ли основания думать, что и в России философия может в скором времени настолько же процветать и оказывать ей такие же услуги, как это было в других странах? Ведь постоянно приходится слышать, что у нас все еще нет своей философии, и что мы еще надолго осуждены ученически усваивать и повторять чужие воззрения, нисколько не участвуя в их дальнейшей разработке и даже не применяя их к развитию нашей культуры. Этого мало: правда, теперь уже не слишком часто, и чем далее, тем реже, но в 70-х годах сплошь да рядом приходилось встречаться и с таким мнением, будто бы философия даже и не пристала нам; будто бы русский ум не способен или, по крайней мере, не расположен к философским мудрованиям; будто бы он от природы слишком трезво и прямо смотрит на вещи, чтобы пускаться в философские отвлеченности. Если же, прибавляли тогда, у нас все-таки существует кое-какая философская литература, то это как бы тепличное растение. Это — результат искусственного воспитания здравого русского ума в несвойственном духе, в направлении, противоречащем его природным наклонностям.
Но оглянемся назад. Вспомним, каковы были до сих пор судьбы философии в России. И мы убедимся, что философия у нас существует не вследствие искусственного насаждения, а вследствие глубокой потребности, удовлетворяемой вопреки всевозможным препятствиям, и что если только позволительно судить о будущем на основании прошлого, то, по всей вероятности, довольно скоро философия и у нас непременно достигнет такой же высоты развития и такой же силы влияния, как и в наиболее культурных странах, разумеется, если не встретятся какие-нибудь непреодолимые препятствия чисто внешнего характера.
Конечно, наша философия, как и вся наша образованность, заимствованная. Но так оно и должно быть: большее или меньшее заимствование и подчинение чужим влияниям — это общий закон развития философии любого европейского народа. Даже сама греческая философия, если и обошлась без прямых заимствований, о чем трудно судить, во всяком случае была подготовлена и пробуждена перенесением с Востока разнообразных научных сведений. Путем же усвоения греческой философии, возобновившегося в эпоху Возрождения, постепенно, лишь в продолжение двух столетий, выработалась самостоятельная новая философия. Подчинение же чужим влияниям продолжалось и после ее возникновения и всегда давало наилучшие результаты: Локк и Лейбниц находились под влиянием Декарта, Кант — под влиянием Юма и Руссо и т. д. Чуткость к чужим учениям — наилучший залог успешного развития философии. Без всяких заимствований и влияний извне возможна только неподвижная, бесплодная, замыкающаяся в узкие рамки схоластика, как это и было в средневековых школах, когда им пришлось усваивать древнюю философию лишь в самых скудных размерах. Чтобы правильно судить о будущем нашей философии, надо обращать внимание не на то, что она заимствованная, а на то, как давно произошло это заимствование, при каких условиях оно совершалось и распространялось и что именно успела сделать у нас философия при этих условиях. Вспомним же все это.
5. Философия, наука, ценности в развитии общественного знания
... Но в Англии идеи Уатта были востребованы обществом и получили развитие, а в отсталой России не было общественной потребности в паровых двигателях и использование их ... основных нормативов научного (нравственного) и других форм осмысления природной и социальной действительности. Философия образует форму развернутого обсуждения, логического анализа различных образований культуры – науки, нравственности, ...
II
Первый период — подготовительный
Западные страны прежде, чем создать свою самобытную философию, были подготовлены к этому возрождением знания древней философии и целым рядом построенных по образцу ее попыток самостоятельного мышления. Нам же приходилось начать прямо с усвоения уже готовой западноевропейской философии. Поэтому вполне естественно, что первый, продолжавшийся ровно 50 лет, период существования философии в России прошел почти бесследно: он только возбудил интерес к философии, расшевелил наш ум и подготовил нас к ее дальнейшему, более глубокому, усвоению. Временем появления философии в России можно считать 1755 г., т. е. год открытия Московского университета. В самом деле, не говоря уже о том, что в существовавших до той поры духовных академиях Москвы и Киева под именем философии преподавалась лишь безжизненная схоластика, не надо забывать, что эти учреждения не были устроены по типу высших учебных заведений и оказывали самое ничтожное влияние на развитие нашей образованности, так что они не могли дать России даже и формально-логическую подготовку к философскому мышлению, какую давала схоластика на Западе *. Как ничтожно было образовательное значение старинных духовных академий, лучше всего видно из отзывов комитета 1808 г., учрежденного для улучшения духовного образования. По его словам, академии даже и того времени мало разнились от семинарий, влияния же на семинарии не имели никакого. Тем менее могли они иметь влияния вне семинарий, да еще до 1755 г. Поэтому странно было бы говорить о распространении философии в русском обществе до открытия Московского университета.
* Эти академии представляли собой соединение школ всех раз-рядов, начиная с самого низшего; и их низшие части не давали раз-виться высшим, так что на деле они были ничем иным, как бурсами.
В последнем же долгое время (даже еще Брянцевым, занимавшим кафедру до 1821 г.) философия преподавалась по учебникам и в духе вольфианской школы. Явление вполне естественное: первые профессора были приглашены из Германии, а там во всех университетах почти до самого конца XVIII века царствовала вольфианская философия. Самое же преподавание велось не только иностранцами, но даже и первым русским профессором Аничковым, занимавшим кафедру до 1788 г., на латинском языке ‘. Уже по одному этому вольфианская философия не могла успешно распространиться в нашем обществе, хотя и нельзя сказать, чтобы она оставалась в нем совершенно неизвестной: под ее влиянием появлялись кое-какие книги, составленные даже лицами, не принадлежащими к университету. Например, через 13 лет после основания Московского университета один из учителей артиллерийского корпуса Козельский » напечатал небольшую книжку <Философические предложения>, где просто и ясно излагалась как теоретическая, так и практическая философия; и в теоретической части автор, даже по его собственным словам, следовал вольфианцу Баумейстеру, хотя в практической уже и он опирался на Монтескье, Гельвеция и Руссо. Но вместе с этим гораздо успешней шло подчинение влиянию французской философии, которая при Екатерине II широко распространилась как при дворе, так и во всем грамотном обществе, и сделалась, наконец, единственным господствующим в нем направлением. О степени ее распространения лучше всего свидетельствует масса появившихся тогда переводов сочинений французских мыслителей, именно: Вольтера, Монтескье, Кондильяка, Бонне, Гельвеция, Д’Аламбера, Руссо.
Философия. Билеты (16-20)
Основателем позитивистской философии является Огюст Конт (1798-1857), французский философ и социолог, который продолжил некоторые традиции Просвещения, высказывал ... странах. Важнейшим исследовательским центром является Высший институт философии, который был основан при Лувенском университете в 1882 г. кардиналом Дезире Мерсье. Неотомизм занимается: философским обоснованием бытия ...
Конечно, французская философия встречала и оппозицию, например, со стороны духовных писателей; но последняя нисколько не помешала ее распространению. Да и трудно было бороться с ней. Не говоря уже о том, что далеко опередившая нас Германия в то время тоже довольно сильно подчинялась французскому влиянию, философия энциклопедистов и сама по себе, своим стремлением к освобождению человечества от всех предрассудков и старых традиций и своими поисками новых начал жизни, должна была привлекать наше общество, только что порвавшее связи с своей стариной. Но само собою разумеется, что ему, как и всякому еще невежественному обществу, в котором только что взяло верх стремление к новизне, пришлись по плечу и по вкусу чисто отрицательные стороны французской философии, именно то, что у наших предков получило название <вольтерианства>, сущность чего, сообразно с их собственным пониманием этого термина, может быть охарактеризована как материализм и этический сенсуализм.
Но если невежество русского общества XVIII в. содействовало распространению среди него только отрицательных сторон французской философии, то оно же обусловило собой и то, что это распространение было чисто поверхностным, не пустило никаких корней. Во времена Екатерины для огромного большинства сочинения французских философов были лишь занимательным чтением — глубокомысленным или остроумным; но и в том, и в другом случае оно принималось поверхностно, как бы анекдотически. По меткому выражению А. Н. Пыпина, среди русских читателей распространялось не столько понимание, сколько слава французских писателей *. При таких условиях понятно, что влияние энциклопедической философии на русскую мысль должно было довольно скоро ослабеть и даже исчезнуть. Тем более, что материализм и этический сенсуализм, которые так привлекали к французам наше общество, только что познакомившееся с философией, никогда не отличаются живучестью: они подкупают ум лишь на первых порах своей кажущеюся простотою, которая в действительности составляет не что иное, как односторонность. Недаром наряду с философией энциклопедистов у нас распространялся и мистицизм.
Философия 87
... содержание, унаследовалось будущей культурой. Художественное творчество, поэзия, ранняя философия многое включают в себя из мифов, а ... обеспечить эффективность познавательно-ориентационной деятельности человека. б) быть духовным побудителем его социально-практической деятельности. Исходя из ... относятся не все и не любые знания, а лишь те которые практически и теоретически раскрывают сущность ...
* <Вести. Евр.>, 1895, 5, стр. 327 ^
Ввиду всего этого неудивительно, что господство французской философии в начале нашего века у нас исчезло, и как будто бы без всякого следа. Но, конечно, оно не могло не пробудить стремлений к философскому мышлению: оно подготовило нас к более глубокому усвоению западной философии. Ведь, как бы ни было поверхностно наше вольтерианство, оно во всяком случае будило мысль, освобождало умы наших предков от рутинного склада воззрений, заставляло их задумываться над тем, что прежде, в силу своей привычности, казалось им само собой понятным, не требующим никаких объяснений.
Таким образом, весь первый 50-летний период существования философии в России имеет только подготовительное значение. Такой оценке его не противоречит даже и появление украинского мудреца Григория Саввича Сковороды, умершего за два года до смерти Екатерины, так что его деятельность относится как раз к ее царствованию. Конечно, вполне справедливо считать Сковороду первым русским философом, справедливо и высоко ценить не только его оригинальность и глубину мысли, а также и услуги, оказанные им для просвещения слободской Украины, подготовившие почву для возникновения Харьковского университета; но для развития русской философии Сковорода прошел без следа. Он не напечатал ни одного из своих сочинений \ так что его влияние имело чисто местный характер и в общем нисколько не нарушало господства философии энциклопедистов. Последняя же только пробуждала нашу мысль, вроде того, как это делала на Западе древняя философия в эпоху Возрождения, но с тою разницею, что в XV в., знакомясь с древними системами и возбуждая ими свою собственную мысль, вместе с тем находили в них и готовые образцы для попыток выработать новые самостоятельные системы. Мы же вследствие хотя бы и не понятой ясно, но уже почувствованной нами односторонности французской философии, еще должны были узнать и усвоить образцы более широкого и систематического мышления. А где в начале XIX в. было найти их, как не в немецком идеализме, тем более, что по закону контраста, почувствовав себя неудовлетворенными материализмом и сенсуализмом, мы и вообще должны были склоняться в обратную сторону, т. е. к идеализму?
Вот внутренние и, следовательно, самые главные причины, по которым поверхностное, хотя и широкое, увлечение французской философией заменилось в начале нашего века едва ли не столь же широким, а уж во всяком случае более глубоким влиянием немецкого идеализма. Нельзя объяснять его одними лишь внешними причинами, одним лишь соседством с Германией. Ведь это соседство не помешало ни знакомству с английской литературой, ни тому, что даже среди распространителей немецкой философии попадались люди, которые сперва находились под влиянием английской философии, именно — профессор Московского университета Давыдов.
Таким образом, истинное, а не одно лишь поверхностное, анекдотическое, усвоение западной философии продолжается у нас менее столетия — срок значительно меньший сравнительно с тем, какой был истрачен на Западе на попытки перейти от возрождения древней философии к самостоятельной новой, возникшей впервые в лице Декарта и Бэкона. Разве одно это обстоятельство уже не было бы достаточной причиной для объяснения сравнительно невысокого развития современной русской философии?
Философия 98
... -политическая проблематика, идея свободы, изменения монархического строя Немецкая классическая философия 18-19 века Кант, Фихте, Шеллинг, Гегель Вопросы онтологии изучения общества, этики и морали, устройства ... Поэтому субстанцией и бытием является – дух, душа, Бог и разум. Таким образом, идеальное бытие удовлетворяет такому требованию как объективное существование. Однако, в рамках субъективного ...
I I I
Второй период — господство германского идеализма
Но вспомним теперь, как и при каких условиях происходило это основательное усвоение западной философии. Начало царствования Александра 1 обещало нашей философии широкое и спокойное развитие. Наряду с отменой реакционных распоряжений его предшественника был еще предпринят ряд самых энергичных и в то же время вполне целесообразных мер для подъема и распространения как духовного, так и светского образования: учреждались новые университеты и гимназии; устраивались духовные академии по типу школ высшего образования и улучшались семинарии. Преподавание же философии было широко поставлено не только в университетах и духовных академиях, но даже в семинариях и гимназиях. В гимназиях было введено обязательное преподавание логики, психологии, философии права (под именем естественного права), эстетики и нравственной философии, причем не скупились на время и уделили на все эти предметы 18 недельных уроков. В семинариях преподавалась логика, метафизика и нравственная философия, а с L813 г.- и история философии. Таким образом, кроме уже существовавшей светской философии, с 1809 г., т. е. с открытия С.-Петербургской духовной академии, у нас появилась еще и духовная философия *.
* Комитет 1808 г. решил учредить сперва высшую богословскую школу в Петербурге, а вслед за тем при помощи ее учеников преобразовать по ее типу старинные академии в Москве и в Киеве и после того открыть еще новую академию в Казани. Этот план и был исполнен в действительности, с тою только переменой, что открытие Казанской академии замедлилось до 1842 г.
Но о духовной философии второго периода не будем много говорить — не потому, чтобы она не нашла видных представителей, и не потому, чтобы в ее истории не было ничего поучительного; напротив, она развивалась при крайне неблагоприятных условиях, только иного характера, чем светская философия, а тем не менее еще задолго до 1869 г., когда духовные академии были преобразованы по плану, во многом напоминающему университетский устав 1863 г., что, конечно, высоко подняло их,- даже и до этой, наиболее благоприятной поры, наша духовная философия приобрела таких представителей, как Голубинский и Кудрявцев. Но если не считать подготовки некоторых университетских профессоров (Новицкого, Гогоцкого) силы которых достигали своего расцвета уже в университетской атмосфере, духовная философия во второй период развивалась без всякого влияния на светскую и даже почти не имела значения для общего хода нашего умственного развития. Погодин, познакомившись с Голубинским, справедливо восклицал с горечью: <О, если бы наше духовенство приладилось к мирянам, научилось сообщаться с ними, то просвещение наше вдруг увеличилось бы втрое!> Поэтому мы наши воспоминания о втором периоде сосредоточим главным образом на светской философии, а относительно духовной ограничимся лишь следующими замечаниями.
Философия 47
... Марксизму) «Философы лишь различным способом объясняли мир, но дело заключается в том чтобы изменить его. Философия становится идеологией. с ... классической Ф. Анализ рац способа И. Кант Фихте Гегель Шеллинг Фейербах 8.классово-дигматический тип Ф. середина 19 в. ... в процессе повседневной жизни рождается в конкретной чувственных образах и понятиях теоретический ур-нь это система представлений ...
Сперва отметим, что существование у нас особой, самостоятельной разработки философии в духовных академиях наряду с университетской оказалось очень важным обстоятельством и для судеб последней: когда в 1850 г. произошел на 13 лет перерыв в преподавании философии в университетах, то при его возобновлении мы могли обойтись и без помощи иностранцев. Конечно, нет нужды разъяснять, что в философии крайне важно, и гораздо важней, чем в любой другой науке, с самого начала вести преподавание на родном языке. В начале же 60-х годов, при восстановлении философии в университетах, духовные академии для Московского университета доставили такого преподавателя (Юркевича) *, который уже сразу, без всякой дальнейшей подготовки, мог занять университетскую кафедру, а для других университетов они выставили лиц уже настолько сведущих в основных частях философии, что им можно было поручить кафедру после двух-трехлетней заграничной командировки (таковы, например, Троицкий и Владиславлев).
Далее: хотя преподавание философии в духовных академиях, со времени их организации в виде высших учебных заведений, т. е. с 1809 г. ни разу не прерывалось, тем не менее до 1869 г. оно происходило при крайне неблагоприятных условиях; и если духовная философия все-таки выработала за это время таких ученых-мыслителей, как Голубинский, Кудрявцев и др., то в этом надо видеть одно из нагляднейших доказательств несомненной способности и наклонности русского ума к философии. Условия, не благоприятствовавшие развитию духовной философии до 1869 г., коренились в общей организации нашего духовенства и обусловленном ею строе жизни духовных академий. Черное духовенство неограниченно главенствовало над белым; все высшие и влиятельные должности как в академии (ректора, инспектора), так и за ее пределами обязательно занимали монахи, причем фактически судьбой всех служащих в академии самовластно распоряжался ректор, так что академии до 1869 г. отличаются на деле ректорским автократизмом. Далее, во всем отдавалось предпочтение лицам, согласным принять монашество. Доходило до того, что признанный недостойным магистерской степени тотчас же становился достойным ее, как только принимал монашество. Этот же шаг открывал дорогу к достижению — и высшего служебного положения за пределами академии, так что очень часто монашество принимали только ради карьеры. <…>
Но как же академический строй отзывался на ее научной деятельности и особенно на философии? Факт налицо: отсутствие до 1869 г. влияния духовной философии на развитие светской. Духовная философия рассматривалась начальством как служанка богословия. А последнее было обязательно в руках монахов, многие из которых, принимая монашество из-за мирских соображений, рассматривали свою преподавательскую деятельность как всего лишь переходную ступень. Поэтому они далеко не всегда обладали хорошими сведениями даже и в богословии, а между тем имели огромное влияние на всю жизнь академии. Какое же влияние должны они были оказывать на служанку их собственной науки? <…>
Только с 1869 г. сильно изменилась жизнь духовных академий. Профессорский совет приобрел значительную автономию. Стали принимать меры для специальной подготовки к кафедрам. Значительно улучшено материальное положение преподавателей. Гнет черного духовенства ослабел до такой степени, что даже должность ректора иной раз занимали представители белого духовенства, а преподавание богословских наук стало доступным не только белому духовенству, но и мирянам. И хотя академический устав 1884 г. значительно ослабил дух устава 1869 г., но далеко не вполне уничтожил его: между академическими уставами 1869 г. и 1884 г. гораздо больше сходства, чем между университетскими уставами 1863 г. и 1884 г.
Философия образования и науки 2
... знаний и исследовательских умений в области современной философии образования и науки Задачи преподавания дисциплины: Создание у студентов целостного представления о философии образования и науки. Стимулирование самостоятельного творческого ...
Вернемся теперь к обзору судеб светской философии в России. Просветительные меры Александра 1, по-видимому, обещали беспрепятственное развитие. И сначала она было начала быстро распространяться у нас и, как следовало ожидать, в виде германского идеализма. Если мы позволим себе ошибку на год, на два, то мы можем сказать, что одновременно, именно начиная с 1805 г., началась пропаганда учений Канта, Фихте и Шеллинга, так что этот год мы вправе считать началом второго периода истории русской философии,- периода, отличающегося подчинением немецкому идеализму и продолжающегося тоже 50 лет, до вступления на престол Александра II.
Из этих трех учений наименьшим успехом пользовалась философия Фихте. Единственным его пропагандистом был первый харьковский профессор Шад. Кантом же заинтересовались у нас несколько больше, особенно же в Казани, где из-за него велись споры даже в виде актовых речей: в одной из них Лубкин нападал на Канта, а Срезневский после того защищал его «. Канта и переводили больше, чем Фихте, и немало писали о нем, правда больше опровергая его, чем соглашаясь с ним. Главным же образом, распространилось у нас учение Шеллинга; только в конце 30-х годов он уступил свое место Гегелю. Факт легко объясняемый. Я имею в виду не мистицизм и увлечение романтической поэзией, на что нередко указывают, как на причины сильного распространения влияния Шеллинга. Эти два фактора могли до некоторой степени лишь содействовать предпочтению Шеллинга пред Кантом и Фихте, но не объясняют его сполна: ведь еще нужно доказать, что сами-то пропагандисты Шеллинга увлеклись его философией ради ее сходства с мистицизмом и поэзией, а не потому, чтобы приписывали ей научное превосходство пред Кантом и Фихте. Нет, здесь действовали еще и более глубокие причины. Отречение от всякой метафизики, проповедуемое Кантом, не было выдержано и им самим. Для его же современников оно и подавно было слишком преждевременным и непосильным. А метафизические элементы, находящиеся у Канта, как известно, почти с логической необходимостью вели к тому, что его философия прежде всего перерождалась в учение Фихте, а через его посредство — в системы Шеллинга и Гегеля. Если же ходом истории нам было суждено заимствовать именно немецкий идеализм и если в предшествующий период мы уже были хоть сколько-нибудь подготовлены к его обдуманному, а не случайному, анекдотическому, усвоению, то естественно, что он усваивался, главным образом, в такой форме, которая при метафизическом настроении того времени казалась наиболее высокой, т. е. в шеллинговской и гегелевской. Но Гегель сам напечатал очень мало из своих сочинений, и если успел уже при своей жизни приобрести горячих и многочисленных последователей, то достиг этого своим преподаванием, а не печатными трудами. Оттого в России он еще не мог приобрести влияние до 30-х годов, когда его ученики начали печатать полное собрание его лекций и сочинений. По всему этому до конца 30-х годов у нас главным образом должна была распространяться философия Шеллинга, а потом должен был господствовать Гегель. Но мы еще должны вспомнить, как и при каких условиях шло это движение.
Философия 44
... Необычному толкованию в этом сочинении было подвергнуто понимание термина «философия». Витгенштейн считает философию лишь средством логического прояснения мыслей. Философия, по его мнению, — не учение, а деятельность по разъяснению ... его от официальной церкви. В течение ряда лет я пережил полное развитие церковной истории»[16]. В СССРпсихоанализ пережил период бурного расцвета в начале 20 века. В ...
Первый, кто стал распространять у нас натурфилософию Шеллинга, был профессор анатомии и физиологии С.-Петербургской медико-хирургической академии Велланский. <…>
Кроме Велланского, в Петербурге распространял шеллингизм еще Галич, профессор Педагогического Института, преобразованного в 1819 г. в университет. <…>
Но не долго продолжалось у нас беспрепятственное распространение новых философских идей. Известно, какая перемена произошла после наполеоновских войн в характере Александра 1, как им овладел пиетизм; известно и то, как воспользовались этим русские воспитанники иезуитов, а вместе с ними и масса других лиц, большинство которых служили своим личным и чисто земным интересам и лишь прикрывались маской благочестия и преданности престолу, который, конечно, своими деяниями они лишь расшатывали. Завладев министерством народного просвещения и добившись его соединения в одном лице с министерством духовных дел, они сильнее всего проявляли свой обскурантизм именно на философии, постоянно выставляя ее крайне опасной и в религиозном, и в политическом отношении. По вине-то этих обскурантов прежнее обстоятельное преподавание философии в гимназиях было ограничено в 1819 г. лишь логикой в самых элементарных размерах. Это, конечно, еще не слишком большая беда. Но эти обскуранты не оставили в покое и университетов. Уже то обстоятельство, что последние были организованы по образцу германских, должно было вооружить против них наших воспитанников иезуитов. И обскуранты открыто стремились устроить наши учебные заведения, не исключая и университетов, по образцу католических школ Австрии и Франции (как они существовали в последней до революции и были восстановлены при реставрации).
Обскуранты постоянно восхваляли клерикальный режим этих школ, педантическое соблюдение в них различных ханжеских правил, вроде того, например, что студенты, входя попарно в аудиторию, читают псалом: <Помилуй мя. Боже>, а каждый профессор перед началом лекции, становясь на колени, призывал духа премудрости на себя и на аудиторию; прославляли не только затворничество студентов, но даже безбрачие профессоров. К науке же и ее преподаванию они вообще так относились, что предлагали даже совсем упразднить преподавание истории, дабы пресечь всякую возможность при ее изложении вредно влиять на слушателей, а взамен этого читать (вроде того, как это делается в монастырях) во время студенческой трапезы сочинения избранных, наиболее благочестивых, историков.
Не всего удалось достичь этим обскурантам; но философия подверглась с их стороны беспощадному гонению и сильно пострадала. <…>
Таким образом одновременно и повсюду подверглись преследованию все три распространявшиеся у нас системы нового идеализма. Но недаром сказано:
Над вольной мыслью Богу неугодны
Насилие и гнет:
Она, в душе рожденная свободно,
Философия Розанова как выразитель русской ментальности
... позиции объяснялась беспринципностью, и в 1913г. он был изгнан из петербургского Религиозно-философского общ ест ва. Как указываетХоллербах, Розанов был психологически юдофил, а политически ... свободы воли, интерпретируемой как ничем неограниченное самоутверждение без оглядки на других . Русская воля - это лишь мнимый синоним свободы , по сути это ее полная противоположность свобода ограничена ...
В оковах не умрет! (Алексей Толстой) «.
И не умерла у нас, несмотря ни на какие преследования, идеалистическая философия. Она ускользнула из предмета. И известный Голубинский, вероятно, был еще его учеником. Ученик же Горна Скворцов, магистр второго, т. е. ближайшего к Фесслеру, выпуска Петербургской академии, перенес философию в Киевскую академию и насадил там философскую школу, из которой вышли Новицкий (в Киевский университет), Гогоцкий (туда же), Михневич (в Одесский Ришельевский лицей), Авсенев (которому студенты Киевской академии после Скворцова больше всех были обязаны своим философским развитием).
Казанская же академия получила своих первых профессоров философии из Москвы-учеников Голубинского. Таким образом, русская духовная философия пошла из Петербурга, подобно тому как и философия Шеллинга впервые стала распространяться тоже из Петербурга. <…>
С 1830 же г., когда философию стали уже меньше преследовать, в Москве выступил на кафедре теории изящных искусств Надеждин, занимавший эту кафедру пять лет и применявший новые философские принципы к эстетике. А Надеждин, по словам Константина Аксакова, производил сильное впечатление своими лекциями. Станкевич даже говорил, что если когда-нибудь он будет в раю, то обязан этим Надеждину: так много пробудил он в нем *.
Но в Москве в 30-х и 40-х годах идеалистическая философия распространялась еще другим путем, который обскуранты никак не могли предусмотреть, а уже во всяком случае никоим образом не могли загородить его перед ней. Это — посредством литературных кружков, возникших в Москве под влиянием оживления университетской жизни, наступившего в 20-х годах вследствие появления там целого ряда талантливых преподавателей.
Следить за происхождением и дальнейшими судьбами этих кружков, с которыми связан целый ряд славных и общеизвестных имен: Вл. Одоевский, Веневитиновы, Киреевские, Аксаковы, Хомяков, Станкевич, Белинский, Герцен и множество других, было бы слишком долго. Да в этом и нет никакой нужды. Эти кружки всем памятны. Памятно также и то, что их члены больше всего увлекались философией и вырабатывали все свои воззрения под ее руководством. Их страсть к философии доходила до такой степени, что по целым неделям они проводили все вечера в бесконечных спорах о каком-либо отвлеченнейшем философском положении. И вместе с тем они с такою силою возбуждали интерес к философии во всех, кто только соприкасался с ними, что даже Погодин, человек совершенно неспособный и нерасположенный к философии, всячески, хотя и безуспешно, старался одолеть ее. Эти кружки, начав с философии Шеллинга, в 30-х годах, постепенно перешли к тому, что у них наиболее господствующим направлением сделалось гегельянство в той или в другой, но всегда в более или менее своеобразной, окраске *. И как известно, под влиянием этого шеллинго-гегелевского движения выработались два направления, ясно определившиеся в 40-х годах: славянофилы и западники. Если оставить в стороне вопрос (совершенно неуместный в торжественную минуту открытия Философского Общества) о преимуществах того или другого направления, то никто не станет оспаривать, как много значили оба они, взятые вместе, для развития нашей литературы и критики, для развития русской историографии и вообще русского самосознания и даже для развития форм нашей государственной жизни: ведь, уже давно отмечено, что наибольшая часть деятелей освободительной эпохи Александра II были воспитанниками идеалистической философии 40-х годов. Никем также не оспаривается и то, что славянофилы с западниками не ограничились одним лишь пассивным усвоением германской философии, а внесли в нее то, чего не было ни у Канта, ни у Фихте, ни у Шеллинга, ни у Гегеля.
Введенский. Судьбы фил-и. отрывки — Стр 2
* В Москве же (в <Москвитянине>, 1841 г.) появилась и первая в русской литературе статья о Гегеле. Это — <Обозрение гегелевой логики> Редкина «‘
Это — философский взгляд на прошлое и будущее русского народа, на его роль в семье европейских народов, философское освещение с двух разных точек зрения всех сторон его жизни.
Таким образом уже во второй период своего существования русская философия успела оказать неоспоримое и самое благотворное влияние на ход русской культуры. И в то же время ее услуги за этот период имеют не только местный характер: они не ограничиваются лишь одной Россией, но распространяются и на весь цивилизованный мир. Может быть, эти слова покажутся странными и возбудят ожидание, что я сей час пущусь в какие-нибудь умственные фокусы. Но мне достаточно напомнить чисто русское имя одного всемирно известного человека, чтобы заставить всех согласиться со мной. Это — Николай Иванович Лобачевский. Это славное имя казанского математика освобождает меня от обязанности пояснять, в чем состоит его всемирное значение. С 1893 г., когда Казанский университет при сочувственном отзыве всего цивилизованного мира праздновал столетнюю годовщину рождения Лобачевского, уже и все русские узнали то, что давно было известно на Западе, именно, что работы Лобачевского имеют значение не для одной лишь математики, но еще больше для наиважнейшего отдела философии — для теории познания, и что на Западе они возбудили сильное научное движение, в котором принимали участие такие силы, как Риман, Гельмгольц ^ и др. А ведь понятно, да с того времени это тоже стало известным и у нас, что Лобачевский мог прийти к своим выводам только от того, что он философски пересматривал начала математики. Далее, стало понятным также и то, что как ни велики в математике Декарт и Лейбниц, но со своими философскими предпосылками они не могли бы прийти ни к вопросу, ни к решению Лобачевского. И то, и другое возможно только в том случае, если держаться или принципов английского эмпиризма, какие и высказывает Лобачевский, или кантовских воззрений. Да даже и английского эмпиризма прошлого столетия было еще недостаточно, чтобы обусловить работу Лобачевского. Он должен быть дополнен еще — хотя и не в высказанном, а в подразумеваемом виде – кантовской теорией синтетических суждений; ибо без этого дополнения взгляды Локка и Юма на математику, как известно, ничем не отличаются от взглядов Декарта и Лейбница. А в Казанском университете (где Лобачевский выступил, как преподаватель, несмотря на свои 18 лет, уже в 1811 г.) до его разгрома сильнее всего интересовались как раз философией Канта*. <…>
Так вот, когда задумываются, может ли и у нас философия иметь такое же значение для развития нашей культуры, как в других странах, то пусть вспомнят о славянофилах и западниках. Если же сомневаются, в состоянии ли русская философия уплатить свой долг Западу и оказывать со своей стороны влияние на развитие его философии, то пусть припомнят Лобачевского и взвесят, не началась ли уже эта расплата. Да пусть при этом еще хорошенько обдумают, при каких условиях распространялась у нас философия — как результат искусственного, тепличного насаждения, или же как обнаружение глубокой общественной потребности, находившей свое удовлетворение вопреки самым тяжелым препятствиям?
Ведь для русской философии во второй ее период сравнительно легкие дни наступили только к концу 30-х годов. И то приходится назвать их лишь сравнительно легкими, если вспомнить о тягостях цензуры во все время царствования Николая 1, цензуры, преследовавшей зачастую даже чисто литературные мнения и не позволявшей судить, хотя бы даже и одобрительно, об игре актеров и актрис Императорских театров, на основании того принципа, что это будет суд о казенном добре, о людях, находящихся на казенной службе. А как отозвалась эта цензура на философии, видно уже из того, что, при всем увлечении Гегелем, до 60-х годов не появилось ни одного перевода из его сочинений ‘», а раньше почти не было переводов Шеллинга, хотя несомненно, что в рукописях ходило немало переводов как его, так и Канта и Фихте и некоторых других, даже менее важных, немецких философов (Гербарта, Круга, Шада и т. д.).
Тем не менее, лет 8 или 10 второго периода русской философии все-таки могут быть названы сравнительно легкими для нее, потому что наряду с мерами Уварова, вызвавшими некоторое общее оживление университетов, в конце 30-х годов было не только предоставлено профессорам философии право следовать любой системе, но даже изучение философии было сделано обязательным для студентов всех факультетов, кроме медицинского.
А если так, то почему же русская философия не дала еще больших результатов? По очень простой причине: вслед за этими сравнительно легкими днями самым тяжелым образом закончился второй период русской философии; а после него она была вынуждена начать свое развитие заново, так что вступила в период своего вторичного развития, который продолжается и до настоящего времени. Перед революцией 1848 г., а еще более в этом году, началась такая реакция, которой равной еще, кажется, никогда не было ни раньше, ни позже; по крайней мере, она еще никогда не обращалась с такой силой против философии. И без того нестерпимо тяжелая цензура сделалась какой-то чудовищной. Образовался восходящий ряд цензур: не только каждое министерство, но и вообще масса учреждений имели свои особые цензуры: а над всем этим стоял пресловутый негласный центральный комитет, цензуровавший и книги, и цензуры, и даже едва ли не самих министров. Далее, всем служащим в министерстве народного просвещения были запрещены не только командировки, но даже и отпуски за границу. Наконец, возник и даже серьезно обсуждался план преобразовать все университеты в высшие военно-учебные заведения. План этот, к счастью, не был исполнен; зато был установлен в университете комплект студентов в 300 человек для всех факультетов и курсов, взятых вместе, кроме медицинского факультета. А для более скорого осуществления его был временно прекращен прием студентов. Университетские советы лишены права избирать ректора, и усилена власть попечителя. Преподавание связано неподвижными программами и т. д. Уваров, только что было ожививший несколько наши университеты, не выдержал такой ломки; он тяжело заболел и должен был покинуть службу. Его место занял кн. Ширинский-Шихматов, который, не краснея, твердил: <Польза философии не доказана, а вред от нее возможен>. А перед какой головой не доказана и насколько логично заключать от возможности к действительности, об этом он не заботился. И вот, в 1850 г. философский факультет был разделен на историко-филологический и физико-математический, кафедра же философии закрыта, преподавание ее ограничено логикой и психологией и поручено не особому профессору, но обязательно законоучителю, причем это преподавание было поставлено еще под особый надзор назначаемых св. синодом наблюдателей за преподаванием закона Божия в светских учебных заведениях. Легко себе представить, каково было, если не считать случайных единичных исключений (вроде Ив. Л. Янышева), преподавание логики и психологии в руках лиц, посвятивших себя другой специальности. По крайней мере, даже св. синод находил нежелательным такое соединение преподавания закона Божия с логикой и психологией и предлагал для последних предметов назначать, хотя и из священников, но все-таки особого преподавателя. Да и сам Ширинский-Шихматов, очевидно, хорошо понимал, к чему он свел философию. «Положен конец обольстительным мудрованиям философии»,- с торжеством восклицал он во всеподданнейшем отчете за 1850 г.
Впрочем, есть факты, наглядно показывающие, как тогда относились к уцелевшим в университете философским дисциплинам и насколько велика была потребность в философии еще задолго до ее мнимоискусственного насаждения, предпринятого одновременно с университетской реформой 1863 г. <…>
IV
Третий период — период вторичного развития
Изгнание философии из русских университетов продолжалось тринадцать лет, вплоть до введения устава 1863 г.; и, разумеется, оно должно было вызвать у нас столь сильный упадок философского мышления, что последнее вынуждено было развиваться заново, так что со времени воцарения Александра II русская философия вступает в третий период, который может быть назван периодом ее вторичного развития. История этого периода совершается уже на наших глазах. Тем не менее нам полезно и ее припомнить, хотя бы в самых общин чертах, не называя, например, никаких имен и поныне здравствующих или так недавно скончавшихся деятелей. В истории этого периода много поучительного с точки зрения нашего вопроса; ибо развитие философского мышления в России в этот период идет аналогично с двумя предшествующими, взятыми вместе. Но, конечно, теперь весь этот процесс совершается гораздо быстрее, чем прежде в столетний промежуток от 1755 г. до 1855 г. И разумеется, после переворота 1861 г., совершенного незабвенным Освободителем, русская жизнь, в том числе и научная, уже никогда не может бать так стеснена и тяжела, как это бывало прежде. Но в остальных отношениях много сходства между развитием русской философии в третьем периоде и в двух предшествующих.
Возобновленное по уставу 1863 г. преподавание философии в наших университетах, прежде чем оказать заметное влияние на русское общество, еще должно было сперва организоваться и упрочиться. Поэтому естественно, что, начиная с 1850 г., довольно долго, даже и после 1863 г., пока новые профессора еще приобретали только влияние, философские воззрения возникали и распространялись в нашем обществе как бы сами собой, почти независимо от воздействия со стороны университетских представителей философии, вроде того, как это было и в Екатерининские времена. Естественно также, что прежде всего у нас распространились такие воззрения, которые не только нам были наиболее по плечу, наиболее доступны в зависимости от упадка философского мышления, но еще в это же время распространились и там, откуда мы до той поры заимствовали свою философию и всю свою науку. В Германии же в 50-х годах сильно распространился материализм, сначала среди врачей и натуралистов, а вслед за тем и в значительной части немецкого общества. Немецкие историки философии прекрасно объясняют этот факт тем, что, не удовлетворенные шеллинговской и гегелевской философией и в то же время едва успевая следить за успехами быстро развивающегося естествознания, врачи и натуралисты захотели совершенно обособить его от философии, бросили всякие занятия ею и сосредоточили все свое внимание исключительно на внешнем материальном мире, так что философское мышление пришло среди них в полный упадок. Под влиянием же присущей всем людям, а в особенности немцам, наклонности к метафизике, они все-таки строили себе свою собственную метафизику, но бессознательно, не давая себе отчета в ней и даже принимая ее за данные опыта или же за логически необходимый взвод из этих данных. Поэтому они и поддались соблазну судить о всякой действительности на основании одной лишь изученной ими ее части, вследствие чего приняли внешний мир и его механические процессы не только за вполне достоверную, но даже за единственную действительность, а свои вспомогательные орудия, приноровленные к изучению законов внешних явлений, т. е. рабочие гипотезы,- за точную картину действительности. Таким образом главною причиной возникновения и распространения материализма в Германии оказывается упадок философского мышления в кругах, заинтересованных естествознанием. А эта самая причина была налицо и у нас, да еще она действовала с неизмеримо большею силой, чем в Германии. Поэтому и у нас должен был распространиться материализм еще сильнее и шире. И как известно, его исповедовали в России в 50-х и 60-х годах с необычайным увлечением, чисто догматически и чуть не с фанатизмом, ни на минуту не задумываясь ни над какими возражениями против него. Словом, произошло явление, вполне аналогичное с распространением вольтерианства в смысле наших предков. Конечно, как вольтерианство в Екатерининские времена, так и материализм в 60-х годах вызвал оппозицию; но, как и тогда, она тоже не имела никакого успеха. На полемику, которую повели против него, кроме представителей духовной философии, Самарин, Страхов, Юркевич и др., наши материалисты или не ображали никакого внимания, как бы на голоса людей, отсталых от своего века, или же отвечали на нее лишь грубыми насмешками, а иногда даже непристойными выходками, вроде личных инсинуаций, брани и т. д. И если материализм впоследствии исчез, то это произошло, как и с вольтерианством, не вследствие полемики против него, а как бы само собой: сочинения Страхова, Юркевича и др. стали не только ценить, но даже и читать лишь гораздо позднее — уже к концу 80-х годов.
После же материализма или же одновременно с ним легко было увлечься и позитивизмом, который в своей первоначальной контовской форме лишь с трудом отличается от материализма. И это увлечение было для нас тем естественнее, что последователи материализма никак не подозревали, что они исповедуют одну из метафизических систем. Напротив, они искренно и твердо были убеждены, будто бы их мировоззрение представляет собой наидостовернейший вывод, <последнее слово>, как они любили выражаться, точной науки. Конт же всю философию ограничивает лишь систематизацией общин выводов точных наук. И вот, с половины 60-х годов к позитивизму, под влияние которого в третьем периоде подпал ранее всех, по-видимому, П. Л. Лавров, стали присоединяться и некоторые ярые материалисты, как, например, Д. И. Писарев, который сначала выступал решительным материалистом, а с 1865 г. явно перешел на сторону позитивизма. Начало же 70-х годов отличается у нас главенствующим господством контовских идей.
Конечно, Конт играет важную роль в общем ходе умственного развития XIX века. Для нас же, русских, он еще особенно важен тем, что под его влиянием у нас укрепился интерес к социологии, в которой русские ученые быстро заняли видное место, образовали даже особую самостоятельную школу, отличающуюся употреблением так называемого субъективного метода. Поэтому нельзя не относиться с уважением к Конту. Но при отрицании им самонаблюдения, при полном отсутствии у него мало-мальски разработанной теории познания, при неизбежно вытекающем отсюда чисто догматическом отношении к исторически установившимся принципам точных наук и при его ограничении состава философии одной лишь систематизацией их общих выводов, господство Конта неизбежно должно было содействовать у нас упадку не только философского мышления, но даже и интереса к философии, тем более что представители других направлений дискредитировали себя своей неудачной борьбой с материализмом. И вот как в 1872 г. пришлось Кавелину, хотя и сам он был до известной степени под влиянием позитивизма, характеризовать положение современной ему философии: <Что мы видим в наше время? Философия в полном упадке. Ею пренебрегают, над ней глумятся. Она решительно никому не нужна… Всего хуже то, что мы теперь видим не борьбу против той или другой философской доктрины, а совершенное равнодушие к самой философии… Философия до сих пор не опровергнута в своих началах, а просто отброшена, как ненужная вещь. Упадок ее не есть научный вывод, а признак глубокой перемены в направлении и строе мыслей. В такой же опале, как философия, находится и единственное ее орудие — умозрение. Мы систематически пренебрегаем умозрением, питаем к нему полное недоверие. Умозрение в наши дни чуть-чуть не бранное слово. Чтобы лишить какой-нибудь вывод всякого доверия, возбудить против него всевозможные предупреждения, стоит только назвать его умозрительным,- и дело сделано, цель достигнута> *.
* <Задачи психологии> ^. Кавелина. Спб., 1872, стр. 3.
Что же, ввиду такого упадка философского мышления, были ли приняты в наших университетах какие-либо особые меры относительно философии, чтобы пробудить интерес к ней, поднять ее значение и вообще насадить ее у нас? Напротив: хотя уже нельзя сказать, чтобы с 1863 г. философия подвергалась у нас когда-либо прямому гонению, но к ней правительство относилось с таким равнодушием, а иногда даже с таким пренебрежением, которое только что не переходило в гонение. Достаточно вспомнить, какие программы действовали в наших университетах в продолжение пяти лет вслед за введением устава 1884 г. По этим программам преподаванию философии посвящалось во все время университетского курса всего лишь две недельных лекции в продолжение одного лишь года, и ограничивалось оно только историко-философскими комментариями при переводах отрывков из Платона и Аристотеля. Больше ничего: ни логики, ни психологии, ни истории философии за пределами этих комментариев. Правда, профессору предоставлялось право читать для желающих в часы, свободные у них от других занятий, какие угодно курсы, чем и отличалось это положение дела от прямого изгнания философии из университетов. Но свободного-то для философии времени не могло быть у студентов: ведь историко-филологические факультеты были обращены этими программами как бы в специальные школы древних языков, и у каждого студента было в неделю не менее 14 обязательных лекций по древним языкам, кроме столь же обязательного домашнего чтения древних авторов.
Казалось бы, что жалобы Кавелина должны быть уместны и теперь настолько же, и даже еще больше, чем в 1872 г. А что же мы видим теперь? Картину, во всех отношениях противоположную 60-м и 70-м годам. В самом деле, материализм в настоящее время окончательно исчез. Даже те, кто еще склоняется к нему, хотят видеть в нем не систему миросозерцания, не окончательный вывод точной науки, а всего только метод или рабочую гипотезу, которая может даже иметь, как и все вспомогательные орудия, только временное значение. Исчез и позитивизм в своей первоначальной контовской форме, заменившись более глубокими сродными с ним направлениями — эволюционной теорией и так называемой научной философией. Сильнее же всего, как и во второй период, у нас теперь распространены идеалистические или спиритуалистические воззрения, с той лишь разницей, что не какое-нибудь одно, а вроде того, как это было в начале второго периода, довольно разнообразные. А до какой степени они преобладают над другими течениями, лучше всего видно из того, что <Вопросы философии и психологии> беспристрастно открывают свои страницы одинаково всем направлениям, а между тем в них печатается подавляющее большинство статей спиритуалистических направлений. Преобладание спиритуалистических и идеалистических течений в современном русском обществе стала отмечать уже и беллетристика. Что же касается до распространения сильного интереса к философии, то нужно ли напоминать о возникновении и огромном успехе Московского Психологического Общества, которое по своей программе и общему характеру своей деятельности должно бы и называться философским, об успехе издаваемого им специально философского журнала, о сильном увеличении числа философских статей в общих и в богословских журналах, о наступающем, если уже не прямо наступившем, прекращении прежнего разрыва естествознания с философией, наконец, об участии,- конечно, на первых порах еще очень скромном,- женщин в развитии русской философской литературы? Да разве наряду с успешным развитием Московского Психологического Общества, которое, повторяю, могло бы и должно бы называться прямо Философским Обществом, об огромном усилении интереса к философии не свидетельствует еще и тот факт, что как только возникла мысль об учреждении Философского Общества в С.-Петербурге, так тотчас же с величайшим сочувствием отозвались на нее со всех сторон? Ведь, вряд ли можно назвать хоть какой-нибудь род умственной деятельности, который не выставил бы своих представителей в числе одних лишь учредителей этого общества, причем их общее число доходит до семидесяти. Разве все это не делает наше время, начиная приблизительно с половины 80-х годов, например, с возникновения Московского Психологического Общества (ведь это явный симптом сильного оживления интереса к философии), очень похожим на второй период нашей философии? Такая же как бы сама собой происшедшая замена сенсуализма и материализма направлениями противоположного характера и такое же сильное и широкое, охватывающее все роды умственной деятельности, распространение интереса к философии.
Даже и в тех путях, которыми в настоящее время развивается и распространяется философия, есть много сходства со вторым периодом. Обратим прежде всего внимание на далеко не случайное совпадение. Александр 1 сначала в 1804 г. обновил университетскую жизнь, дав ей новый устав и учредив еще два новых университета, и вместе с тем ввел основательное преподавание философии даже и в гимназиях, а после того должен был преобразовать и духовные академии, создав этим путем у нас духовную философию. Подобно этому и Александр II тоже сначала обновил деятельность университетов, введя устав 1863 г., вместе с которым восстановил в них и преподавание философии, а вслед за тем в 1868 г. реформировал духовные академии по плану, во многом напоминающему университетский устав 1863 г., вследствие чего духовная философия не только поднялась до небывалой высоты, но еще стала оказывать свое влияние даже и за пределами духовенства. Далее, что такое московские кружки поклонников философии, возникшие, начиная с 20-х годов, под влиянием университетской жизни и постоянно поддерживавшие свою связь с ней, как не те же устраиваемые при университетах философские общества, только неофициальные, неорганизованные, поэтому малолюдные и не имеющие столь широкой сферы действия и влияния, какой уже обладает Московское Психологическое Общество и какая открывается теперь перед С.-Петербургским Философским Обществом? К тому же самый первый из подобных кружков даже и назывался Обществом Любомудрия.
Словом, все убеждает нас не только в том, что в третий период развитие русской философии идет вполне аналогично с двумя первыми, но и в том, что настоящая минута периода вторичного развития русской философии вполне соответствует приблизительно середине ее второго периода, например, началу 30-х годов. И если в этот второй период русская философия, развиваясь при самих тяжелых условиях, среди прямых гонений на нее, все-таки могла дать такие богатые результаты, как же не быть твердо уверенным, что довольно скоро, может быть, уже в том самом поколении, которое готовится теперь выступать на смену нам и которое многолюдной тесной толпой собралось приветствовать открытие в Петербурге Философского Общества, русская философия воспитает деятелей, имеющих для жизни России значение не меньшее, чем славянофилы с западниками, а для философии всего мира такое же, как и Лобачевский?
ПРИМЕЧАНИЯ
Публикуемая работа А. И. Введенского <Судьбы философии в России> представляет собой речь, произнесенную на первом публичном заседании Философского общества при Петербургском университете 31 января 1898 г.
