Глава 13 Социальная идентичность личности

метки: Социальный, Идентичность, Личность, Исследование, Подросток, Представляться, Группа, Анализ

Можешь обратиться к одиночке — и узнать в нем человека по заложенной возможности отношений; можешь обратиться к людской совокупности — и узнать в ней человека по заложенной полноте отношения.

М. Бубер

13. 1. Социально-исторические и гносеологические

предпосылки становления проблематики идентичности

Для начала нам представляется необходимым хотя бы кратко обрисовать тот гносеологический контекст, в рамках которого формировалась проблематика идентичности в целом.

Отметим общеизвестное: данная область исследований возникла в русле общепсихологических и социально-психологических исследований личности. Как уже отмечалось в первой части пособия, к середине нашего столетия окончательно утвердились — в том числе и на уровне частных концепций личности — две основные логики ее анализа.

Повторим, что первая из них восходит к структурно-функцио-налистской традиции, для которой характерно позитивистское решение проблемы человека в целом. В ее рамках личность мыслится как объективно фиксируемая совокупность тех или иных элементов — личностных черт, функций, мотивов и пр., что дает возможность выделения определенных ее инвариантов, позволяющих типологизировать разные «личности» и сравнивать их или друг с другом, или с некоторым эталоном, или с самими собой в разные временные периоды. Как следствие возникает важность выбора методического инструментария, ибо при этом подразумевается, что собственно личность эксплицируется в момент «нехватки», «недостаточности» или «отсутствия» чего-либо (личностной черты, мотива, функции и т. д. ), т. е. отклонения от некоторого эталона или «нормы» личности.

Вторая, оппозиционно настроенная к первой, логика анализа личности опирается на феноменологическую традицию в подходе к проблеме человека. На психологическом уровне обобщения этот взгляд представлен в основном гуманистическими теориями личности.

Личность предстает в них как принципиально уникальная, неповторимая, экзистенциальная сущность. В силу этого объективно не фиксируемая, не делимая на какие бы то ни было составные части и — на методическом уровне — не сравниваемая и не типо-логизируемая. Следовательно, личность может определить саму себя только через отрицание каких-либо своих атрибутов (телесности, характера, социальных ролей) и выступать для самой себя как некоторая психологическая реальность лишь в интерсубъектном взаимодействии с Другим. Соответственно понятие нормы заменяется понятием самоактуализации, личностного роста и т. п.

Влияние возраста людей на уровень их агрессивности, враждебности ...

... на нанесение физического или психологического вреда, ущерба, либо на уничтожение другого человека или группы людей. В значительной части случаев агрессия возникает как реакция субъекта на ... что дети уже рождаются с разным уровнем агрессии. Правда, он практически идентифицирует агрессию с активностью, считая, что при нормальном развитии личности агрессия трансформируется в активность. Фрейд, ...

Заметим, что в ситуации абсолютизации логики первой традиции мы, по сути, неизбежно оказываемся в условиях потери самого объекта исследования, а при выборе в пользу второй традиции — в ситуации невозможности конкретного эмпирического исследования, заменяя его «вчувствованием», «эмпатическим пониманием», «диалогом». В этом смысле введение в научный обиход понятия «идентичность», казалось, приоткрывало выход из создавшихся тупиков, представляясь необычайно перспективным решением. В самом деле, с одной стороны, изначально задавая дихотомию «социальное—персональное», оно отдавало дань структурно-функционалистскому подходу, а с другой, отмечая известную реципрокность этих двух своих основных элементов, позволяло оставить место «неуловимой» личности феноменологической традиции.

Именно поэтому, как представляется, начиная с 70-х годов нашего столетия, понятие идентичности становится столь популярным в психологии, дополняя, уточняя, а нередко и заменяя собой более традиционные понятия Я-концепции, образа «Я», self, самости и т. д. Особенно эта замена заметна при обращении к методикам ее изучения — в подавляющем большинстве случаев они остались теми же, что и при изучении личности вообще и Я-концепции в частности (семантический дифференциал, репертуарные решетки, списки черт, самоописания и т. д. ).

Понятно, что в плане прямого эмпирического «прироста» это мало что добавило к уже имеющимся данным, но тем не менее позволило по-новому интерпретировать их.

Однако вопрос о перспективности данной проблематики сегодня по-прежнему остается открытым: было ли обращение к понятию идентичности некоторым «квази»-решением либо тем действительно плодотворным компромиссом, на пути реализации которого лежит будущее психологии личности? Обратимся теперь более подробно к истории формирования данной проблематики.

Теоретическая и эмпирическая разработка проблемы идентичности началась сравнительно недавно, в 60-е годы нашего столетия, хотя само понятие идентичности имеет довольно длительную историю и использовалось многими теориями.

Во-первых, близким по смыслу к нему было уже упоминавшееся ранее понятие «базовая личность», введенное А. Кардинером и определяемое культурантропологическими теориями как манера вести себя, вступать во взаимодействие с другими людьми, общая для людей одной социальной группы.

Во-вторых, понятие идентичности широко использовали различные ролевые теории личности, в рамках которых она понималась как структурная совокупность различных ролей, интериори-зируемых в процессе социального обучения¹.

В-третьих, введение в научный обиход данного понятия подготавливалось также целым рядом эмпирических социально-психологических исследований, основным предметом которых было изучение взаимовлияния личности и группы.

Однако помимо собственно психологической истории своего становления понятие идентичности оказалось стержневым для ряда социально-философских концепций, например для работ Э. Фромма (1900—1980), имевших в качестве своего предмета анализ современных особенностей взаимоотношений человека и общества. Именно благодаря социально-философской традиции осмысления проблемы идентичности в контексте человеческой свободы² данное понятие сегодня гораздо шире своего чисто психологического контекста.

Понятие свободы в практической философии Канта.

... — Другой как участник коммуникации.   Понятие свободы в практической философии Канта. Сущ-е понятий свободы, бессмертия и Бога объясн. верой в ... при­роды все сверхчеловеческое свести к человеку"). Критика классич. традиции сводить человека к "точке"-субъекту, к сознанию ( ... идентичности. Я-идеальное и Идеал-Я. 12. Теория архетипов К. Юнга. 13. Архетип самости и его тройное значение. 14. Понятие ...

‘ Детальный анализ одной из основных концепций данного направления — до сих пор недостаточно известной отечественному читателю теории И. Гоффмана — представлен в кн.: Абельс X. Интеракция. Идентификация. Презентация. СПб., 2000.

¹ В ряде случаев социально-философский подход к идентичности вообще отождествляет понятия свободы и самости (идентичности).

Так, например, с точки зрения С. Кьеркегора, последняя есть «абстрактнейшая из всех вещей и одновременно самая конкретная, потому что она — свобода» (цит. по: Кон И. С. В поисках себя: личность и ее самосознание. М., 1987. С. 141).

Э. Фромм (1987) обращается к проблеме идентичности, анализируя диалектическую взаимосвязь индивидуального и всеобщего в человеческой природе. В своей ставшей бестселлером книге «Бегство от свободы», написанной в 1941 г. во время вынужденной эмиграции из нацистской Германии в США и посвященной анализу психологических механизмов деперсонализации, сложившихся в тоталитарных системах (фашизме, сталинизме), он определяет персональную идентичность как результат индивидуализации человека [Фромм Э., 1987]. По мнению Фромма, последняя есть следствие обособления его от сил природы и от других людей, что впервые становится возможным лишь на определенном этапе человеческой истории, а именно в Новое время.

Но, как отмечает Э. Фромм, одновременно «одной из ведущих человеческих потребностей, составляющей самую сущность человеческого бытия»’, является потребность в связи с окружающим миром, потребность избежать одиночества, что достигается путем самоотождествления с какими-либо идеями, ценностями, социальными стандартами, т.е. путем формирования социальной идентичности.

Расширение путей самореализации, потенциальная множественность социального выбора, впервые ставшие возможными с началом капиталистических отношений, сталкиваются, по мысли Фромма, с неготовностью человека принять столь свободное одиночество и, следовательно, вызывают поиск таких связей с миром, которые уничтожат его индивидуальность: «Индивид перестает быть самим собой; он полностью усваивает тип личности, предлагаемый ему общепринятым шаблоном, и становится точно таким же, как все остальные… Исчезает различие между собственным Я и окружающим миром, а вместе с тем и осознанный страх перед одиночеством и бессилием»².

Таким образом, следствием современного торжества социальной идентичности является деперсонализация, ведь «человек платит за новую уверенность в себе отказом от целостности своего Я»³.

Данный факт объективного столкновения двух противоположных тенденций современного общественного развития — тенден-

¹ Фромм Э. Бегство от свободы. М., 1987. С. 26.

² Там же. С. 159.

³ Там же. С. 199.

ции к стереотипизации образа жизни и одновременно к универсализации общественных связей, к всесторонности включения человека в общественную практику — естественно, стал предметом научной рефлексии и для социальной психологии. С развитием ее психотерапевтически ориентированных направлений он все более начал выступать как обоснование тех или иных невротических проявлений человека. Это позволило американскому психологу Э. Эрик-сону (1902—1994), окончательно придавшему понятию идентичности статус самостоятельной научной категории, полагать, что его изучение станет столь же центральным в наше время, как анализ сексуальности во времена 3. Фрейда [Эриксон Э., 1996]. Заметим, что этот прогноз во многом подтвердился.

2.Эволюция взглядов на происхождение человека, его место в мире

... общества с его историческими, национальными, культурными традициями. 4.Проблема соотношения в человеке биологического и социального Человек – это высшая ступень развития живых организмов на Земле, объединяющих ... в себе различные свойства: биологические, психические и общественные. Люди принадлежат к высшим ...

Впервые детально понятие идентичности было представлено в известной работе Э. Эриксона «Детство и общество» (1950).

Однако уже в начале 70-х годов создатель структурной (или структуральной) антропологии К. Леви-Строс утверждал, что кризис идентичности станет новой бедой века, и прогнозировал изменение статуса данной проблемы из социально-философского и психологического в междисциплинарный [Леви-Строс К., 1985]. На протяжении последующих лет число работ, посвященных проблематике идентичности, неуклонно росло, и на состоявшемся в 1980 г. первом мировом конгрессе по идентичности было представлено около двухсот междисциплинарных исследований персональной и социальной идентичности. Последнее двадцатилетие лишь подтвердило наметившуюся ранее тенденцию: проблема идентичности и сегодня продолжает оставаться актуальной и интересной для исследователей в самых разных областях гуманитарного знания.

Наибольшая заслуга в разработке данного понятия с точки зрения его структурно-динамических характеристик по праву принадлежит Э. Эриксону, и все дальнейшие исследователи данной проблематики так или иначе соотносились с его концепцией.

Э. Эриксон понимал идентичность в целом как процесс организации жизненного опыта в индивидуальное «Я» [Эриксон Э., 1996], что, естественно, предполагало его динамику на протяжении всей жизни человека. Основной функцией данной личностной структуры является адаптация в самом широком смысле этого слова: согласно Э. Эриксону процесс становления и развития идентичности «оберегает целостность и индивидуальность опыта человека, дает ему возможность предвидеть как внутренние, так и внешние опасности и соразмерять свои способности с социальными воз-

можностями, предоставляемыми обществом»¹. Более того, идентичность имеет определенную «организующую» функцию в развитии личности — данное понятие является для Эриксона центральным при рассмотрении вопроса о стадиях психосоциального развития.

В своем понимании структуры идентичности Эриксон во многом следует неопсихоаналитической традиции не только и не столько в силу того, что исходно опирается на свой опыт клинического анализа непостоянства «Я» при неврозах, но прежде всего в силу свойственного данной ориентации понимания «Я» как адаптивной структуры, одной из функций которой является нейтрализация тревоги при решении конфликтов между двумя противоречивыми тенденциями. Однако, по мысли Эриксона, «Я» при этом обладает и определенной автономностью, т.е. его развитие есть не просто результат столкновения на «поле» самосознания бессознательных влечений, усвоенных нормативных предписаний и требований внешней реальности; «Я» как личностная структура обладает и собственной энергией, определяя динамику личностного развития. Центральной составляющей «Я» выступает при этом идентичность.

1 Основные этапы развития социальной психологии как науки

... обычаи, имеющие нравственное значение и связанные с пониманием добра и зла данной социальной группы или общества мораль. Мораль – регулирует неформальные отношения в социуме, ... поведения, выработанный в данном обществе для выполнения определенной объективной социальной функции, для реализации определенного социального статуса. Социальный статус – это совокупность прав и обязанностей человека, ...

Таким образом, понятие идентичности соотносимо для Эриксона прежде всего с понятием постоянного, непрекращающегося развития «Я». Наибольшее значение данный процесс имеет для периода отрочества (и наиболее детально анализ идентичности представлен Эриксоном именно на примере этого возрастного периода), однако задача построения идентичности «никогда не может быть решена окончательно: «Я» не бывает полностью защищено от регрессивных тенденций, как и от событий, их вызывающих — скорби, неудач, ссор»².

Эриксон определяет идентичность как сложное личностное образование, имеющее многоуровневую структуру. Это связано с тремя основными уровнями анализа человеческой природы: индивидным, личностным и социальным.

Так, на первом, индивидном уровне анализа идентичность определяется им как результат осознания человеком собственной временной протяженности. Это есть представление о себе как некоторой относительно неизменной данности того или иного фи-

‘ Эриксон Э. Идентичность: юность и кризис. М., 1996. С. 8. ² Цит. по: Кле М. Психология подростка: Психосоциальное развитие. М., 1991. С. 135.

243

зического облика, темперамента, задатков, имеющего принадлежащее ему прошлое и устремленного в будущее.

Со второй, личностной, точки зрения идентичность определяется как ощущение человеком собственной неповторимости, уникальности своего жизненного опыта, обусловливающее некоторую тождественность самому себе. Э. Эриксон определяет эту структуру идентичности как результат скрытой работы Эго-синтеза, как форму интеграции «Я», которое всегда есть нечто большее, чем простая сумма детских идентификаций. Данный элемент идентичности есть «осознанный личностью опыт собственной способности интегрировать все идентификации с влечениями libido, с умственными способностями, приобретенными в деятельности, и с благоприятными возможностями, предлагаемыми социальными ролями»¹.

Наконец, идентичность определяется Э. Эриксоном как тот личностный конструкт, который отражает внутреннюю солидарность человека с социальными, групповыми идеалами и стандартами и тем самым помогает процессу Я-категоризации: это те наши характеристики, благодаря которым мы делим мир на похожих и непохожих на себя. Последней структуре Эриксон дал название социальной идентичности.

Подобное представление о структуре идентичности как об имеющей две основные составляющие — персональную и социальную — присутствует в большинстве работ, посвященных данной проблеме. Наряду с этим можно встретить более дробную детализацию, в основном касающуюся социальной ее ипостаси и имеющую в качестве основания для своего выделения те или иные виды социализации. Так, речь может идти о формировании полоролевой, профессиональной, этнической, религиозной идентичности личности.

В качестве основания для выделения различных видов идентичности берется также общий уровень ее сформированности. Последняя тенденция характерна в основном для работ, посвященных анализу возрастных закономерностей в становлении и развитии идентичности, на которых мы остановимся ниже.

Концепции мк в исследованиях зарубежных социологов

... 1. Шеннон К. работы по теории информации и кибернетики. М., 1965 * Концепция всеобщей социальной ответственности (взаимной обусловленности) У. Шрама (С. Сиберт, т. Питерсон) – «четыре ... М., 1996. Средства массовой коммуникации и социальные проблемы: Хрестоматия. – Казань, 2000 (Концепция публичных арен). Средства массовой коммуникации и социальные проблемы. Хрестоматия. Казань. 2000. Терин В.П. ...

Наконец, за те или иные структурные единицы идентичности принимаются различные Я-представления, выделяемые по самым разным основаниям².

¹ Эриксон Э. Идентичность: юность и кризис. М., 1996. С. 31.

² Характерной иллюстрацией могут служить работы известного исследователя особенностей Я-концепции подростка Г. Родригеса-Томэ, на которых мы также остановимся ниже.

Таким образом, можно видеть, что для большинства исследователей вопрос о структуре идентичности, во-первых, был производным от вопроса о ее развитии, а во-вторых, конкретные решения его, по сути, не выходили за рамки эриксоновского деления идентичности на персональную и социальную. Обратимся теперь к исследованиям последней.

13.2. Развитие представлений о понятиях персональной и социальной идентичности в социально-психологических концепциях

Еще в самом начале исследований данной проблематики Э. Эриксон задал определенный ракурс в понимании природы социальной идентичности, утверждая, что субъективное значение различных социальных реакций человека тем больше, чем сильнее они включены в общую модель развития, характерную для данной культуры. Так, например, научившийся ходить ребенок осознает свой новый статус как «того, кто может ходить», но в пространстве и времени данной культуры этому могут придаваться разные значения: «того, кто далеко пойдет», «кто крепко стоит на ногах», «у кого еще все впереди», «за которым нужен глаз да глаз, так как он может далеко зайти» и т.п.

Эриксон отмечает, что на каждой стадии развития у ребенка должно быть чувство, что его личная, персональная идентичность, отражающая индивидуальный путь в обобщении жизненного опыта, имеет и социальное значение, значима для данной культуры, является достаточно эффективным вариантом и групповой идентичности. Таким образом, для Эриксона персональная и социальная идентичность выступают как некоторое единство, как две неразрывные грани одного процесса — процесса психосоциального развития ребенка.

Дальнейшее изучение процессов установления идентификации человека с группой проходило в рамках когнитивистски ориентированных концепций, для которых была характерна несколько иная логика.

Своеобразным толчком для них послужили известные исследования М. Шерифа, посвященные анализу межгрупповых конфликтов [Sherif M., 1966]. Среди возможных следствий реального межгруппового конфликта М. Шериф отмечал более полное осознание его участниками своей групповой принадлежности, которое, в свою очередь, повышало уровень их внутригрупповой солидарности в

245

конфликтном взаимодействии. В дальнейшем именно анализ когнитивных и эмоциональных процессов стал центральным для концепций социальной идентичности А. Тэшфела [Tajfel H., 1982] и самокатегоризации Дж. Тернера [Turner /., 1985], к которым мы теперь и обратимся.

Концепция функционального питания

... продуктов функционального питания.  Таблица 1. Ключевые функции и некоторые состояния организма человека, позитивное воздействие на которые позволяет относить продукты к категории продуктов ... с дополнительными функциональными характеристиками (функциональные продукты питания - ФПП). Концепция «Функциональное питание» как самостоятельное научно-прикладное направление в области ...

Одним из основных понятий этих концепций является понятие социальной категоризации. Процесс социальной категоризации, или процесс распределения социальных событий и объектов по группам, необходим человеку для определенной систематизации своего социального опыта и одновременно для ориентации в своем социальном окружении.

Итак, социальная категоризация есть система ориентации, которая создает и определяет конкретное место человека в обществе. Данное понятие было введено А. Тэшфелом (1981) для определения своей концептуальной позиции при решении вопроса о противоречивости групповых и личностных начал в человеке. В соответствии с этой позицией межгрупповые формы взаимодействия рассматриваются как некоторый континуум, на одном полюсе которого можно расположить варианты социального поведения индивидов, полностью обусловленные фактом их группового членства, а на другом такие формы социального взаимодействия, которые полностью определяются индивидуальными характеристиками участников¹.

Для объяснения возможных вариантов социального поведения личности в рамках данного континуума А. Тэшфел опирался на когнитивную схему: роль регулятора в этом выполняет Я-концеп-ция, включающая в себя две подсистемы — персональную и социальную идентичность. Согласно Тэшфелу, это равнозначные структуры, первая из которых представляет самоопределение человека в терминах физических, интеллектуальных и нравственных черт, а вторая — в терминах субъективной принадлежности к различным социальным категориям: полу, этносу, профессиональной группе и т.п.

В дальнейшем один из последователей А. Тэшфела, Дж. Тернер в своей теории самокатегоризации отметил наличие реципрокной взаимозависимости между этими двумя подсистемами Я-концеп-

¹ В главе, посвященной анализу группового влияния на личность, уже описывались некоторые эмпирические исследования А. Тэшфела и его последователей, посвященные как непосредственно данной проблеме, так и изучению соотносительного влияния «своей» и «чужой» групп.

ции, а именно: актуализация личностного уровня идентичности подавляет социальный полюс самокатегоризации, снижая количество ролевых, стереотипных самопроявлений, и, наоборот, актуализация групповой идентичности тормозит установки и поведение, порождаемые личностным уровнем самокатегоризации, и ведет к деперсонализации.

Иными словами, Тернер утверждает, что любая самокатегоризация деперсонализирует восприятие в терминах групповых прототипов и трансформирует основания для межличностных предпочтений из индивидуально-личностных в прототипические.

Заметим, что термин «деперсонализация» не несет здесь никакой негативной нагрузки — он только отражает процессы, посредством которых мышление, восприятие и поведение индивида регулируются групповыми стандартами (групповыми нормами, стереотипами, прототипами) в большей степени, чем индивидуальными, личными стандартами [Hogg M., 1992; Turner J., 1994]. Самокатегоризация, таким образом, продуцирует внутригруппо-вой фаворитизм, социальные стереотипы восприятия и нормативное поведение.

С этой точки зрения прототип — это абстрактное обобщающее представление специфических стереотипных и нормативных характеристик, которые определяют групповую принадлежность как внутри, так и вне группового контекста [Hogg M., 1992]. Прототипы конструируются членами группы из доступной им релевантной информации для того, чтобы иметь образцы, достойные подражания и представляющие членов данной группы. Через самокатегоризацию индивиды могут использовать созданные групповые прототипы для соотнесения себя с ними, описания и оценивания себя и как следствие — поддержания благоприятной самооценки.

Степень влияния социальных сетей на поведение молодёжи

... молодёжи. Предмет - социальные сети как фактор влияния на поведение молодёжи. Цель исследования - определить степень влияния социальных сетей на поведение молодёжи. Задачи: . ... биологические и социальные детерминанты агрессии, механизмы ее усвоения и закрепления, условия, определяющие проявления агрессии, индивидуальные и половозрастные особенности агрессивного поведения, способы предотвращения ...

Подчеркнем еще раз: говоря о прототипическом поведении личности как наиболее ярком выражении социальной идентичности, ни в коем случае не следует приписывать ему какой-либо оценочный характер. Личностные и социальные компоненты являются частью одного целого — Я-концепции, и в этом смысле преобладание тех или иных из них не хорошо и не плохо; различие лишь в актуализации того или иного уровня абстрагирования при самокатегоризации.

Подобный пафос концепций А. Тэшфела и Дж. Тернера определялся, с одной стороны, противопоставлением гуманистическим теориям личности, а с другой — был связан с утверждением необходимости и важности межгрупповых отношений наравне с

межличностными, что в итоге и определяет более высокий уровень приспособления человека к социальной действительности.

Эта идея нашла свое наиболее полное выражение в концепции Тернера. В отличие от Тэшфела он настаивает на уровневом строении Я-концепции: процесс самокатегоризации, результатом которого и является Я-концепция, может идти на трех иерархизирован-ных уровнях:

• высшем, состоящем в категоризации себя как человеческого существа;
• среднем, состоящем в самокатегоризации как члена именно этой социальной группы (т.е. на уровне социальной идентичнос ти);
• низшем, состоящем в личностной самокатегоризации (т.е. на уровне персональной идентичности).

Обращая вслед за Тэшфелом свое основное внимание на средний уровень, Тернер определяет социальную идентичность как «общую сумму личностных идентификаций, которые являются специфическими социальными категориями, интернализованны-ми в когнитивный компонент Я-концепции»¹.

Итак, согласно данным концепциям, процесс становления социальной идентичности содержит в себе три последовательных когнитивных процесса.

Во-первых, индивид самоопределяется как член некоторой социальной категории (так, в Я-концепцию каждого из нас входит представление о себе как о мужчине или женщине определенного социального статуса, национальности, вероисповедания, имеющего или не имеющего отношения к различным социальным организациям и пр.).

Во-вторых, человек не только включает в образ «Я» общие характеристики собственных групп членства, но и усваивает нормы и стереотипы поведения, им свойственные².

¹ Turner J. Self and Collective: Cognition and Social Context//Personal. Soc. Psuchology Bull. 1994. Vol. 20 (5).

P. 161.

² Процесс социального взросления и состоит, по сути, в апробации различных вариантов поведения и выяснения, какие из них являются специфическими для собственной социальной категории: так, например, кризис подросткового возраста потому во многом и воспринимается как кризис, что хотя самоопределение подро стка в тех или иных социальных категориях уже произошло, форм социального поведения, подтверждающих данный факт, наблюдается еще не так уж много.

Концепции Гальперина и Давыдова

... целостную систему. Данный тип обобщений соответствует развитому состоянию науки, ее теоретическому этапу. Концепция развивающего обучения В.В. Давыдова основывается на идее о том, что образование должно ... педагогической практики в нашей стране и за рубежом. На начальных этапах развития концепции содержательного обоб-щения под руководством В.В. Давыдова и Д.Б. Эльконина были организованы ...

Наконец, в-третьих, процесс становления социальной идентичности завершается тем, что человек приписывает себе усвоенные нормы и стереотипы своих социальных групп: они становятся внутренними регуляторами его социального поведения¹.

Как можно видеть, исследователи, работающие в данной парадигме, указывают на идентичность как на часть Я-концепции. Вместе с тем, как можно было заметить из предыдущей главы, существует устойчивая традиция в исследованиях Я-концепции [Markus H. R., 1990; Markus H. R. et al., 1991; Banaji M. R. et al., 1994], в которой нет места для такой категории, как идентичность. В них само понятие Я-концепции выступает в виде некоторой когнитивной или когнитивно-аффективной системы, сходной по функциям с идентичностью. Это приводит к тому, что сегодня, как уже отмечалось в предыдущей главе, эти два понятия во многом выступают как синонимы.

Для современных исследований идентичности одной из центральных проблем выступает вопрос о закономерностях ее динамики, в частности, о закономерностях поддержания человеком своей позитивной социальной идентичности. Указания на возможность существования как позитивной, так и негативной социальной идентичности лежат в базовых концепциях данного подхода.

Так, справедливо отмечая, что любое общество по-разному оценивает те или иные социальные группы (достаточно вспомнить факты любой — половой, национальной, религиозной — дискриминации), А. Тэшфел и Дж. Тернер делают следующий вывод: если членство в них связано с позитивной или негативной социальной оценкой, то и сама социальная идентичность человека может быть позитивной или негативной. Однако любому человеку свойственно стремление к положительному, «хорошему» образу себя, и тогда соответственно одной из основных закономерностей в динамике социальной идентичности будет стремление человека к достижению или сохранению позитивной социальной идентичности [Агеев В. С, 1990; Waterman А., 1985; Chante L, 1996].

Чем же определяется оценка человеком собственной группы и, следовательно, каковы пути формирования позитивной социальной идентичности?

¹ Так, мы не только определяем себя в рамках тех или иных социальных категорий, не только знаем и умеем вести себя соответственно им, но и внутренне, эмоционально идентифицируемся со своими группами принадлежности.

Как отмечают сами Тэшфел и Тернер, а также их последователи, основным процессом, запускающим актуализацию и развитие социальной идентичности, является процесс социального сравнения (межличностного или межгруппового), за которым нередко лежит конфликт, также имеющий межличностную или межгрупповую природу. Для решения этого конфликта между различными сферами своей принадлежности человек начинает активно оценивать свою группу и сравнивать ее с некоторыми другими группами.

При этом важно, как отмечает Дж. Тернер, что, во-первых, сравнение идет с похожими, близкими, релевантными группами¹. Во-вторых, в данном процессе сравнения задействованы не все параметры групп, а лишь ценностно значимые качества и характеристики². В итоге позитивная социальная идентичность оказывается основана на положительных, благоприятных отличиях своей группы от другой, имеющих социальную значимость для субъекта сравнения.

В том же случае, когда индивид оказывается включенным в низкостатусную группу, это приводит к запуску различных стратегий, направленных на сохранение или достижение позитивной социальной идентичности. Таковы, например:

• индивидуальная мобильность, которая включает все виды по пыток члена низкостатусной группы покинуть ее и присоединить ся к высокостатусной;
• социальное творчество, заключающееся в переоценке самих критериев, по которым проводится сравнение;
• социальная конкуренция как прямое приписывание желатель ных характеристик своей группе и противопоставление их группе сравнения [TajfelH., Turner J., 1986].

Еще раз хотелось бы обратить внимание на тот факт, что речь идет о поддержании позитивной социальной идентичности как некоторой самодовлеющей ценности. Это положение отсылает нас к известному утверждению К. Левина о том, что индивиду для ощущения собственной ценности необходимо чувство принадлежности к группе. Фактически этой же точки зрения придерживается

¹ Так, пятиклассник сравнивает свой класс не с первым или десятым, а с параллельным пятым классом; более того, когда подобный процесс социального сравнения идет с далекой группой, ситуация воспринимается как комическая.

² Один класс может соревноваться с другим, выясняя вопрос, кто умнее, а другой — кто сильнее.

и А. Тэшфел, утверждавший, что даже простое бытие в группе обеспечивает индивидов чувством принадлежности, которое способствует поддержанию позитивной Я-концепции. Об этом же нередко пишут и современные авторы [Baumeister R. £., 1995, и др.].

Сегодня эмпирические исследования, посвященные вопросам влияния знаний о себе в условиях социального взаимодействия, а также вопросам самоценности в условиях социального сравнения, делают сильный акцент на процессы самоверификации [Swann W. В., 1990; Banaji M. R. et al., 1994J, причем и тенденция к подтверждению позитивных взглядов, и тенденция к подтверждению негативных взглядов на себя отмечаются как равноправные.

При этом особое внимание в данных исследованиях уделяется именно людям с негативными взглядами на себя, для которых самоверификация и самоценность оказываются разнонаправленными. Данные, полученные в результате как лабораторных, так и полевых исследований, показывают, что люди преимущественно выбирали именно тех партнеров по взаимодействию, которые бы подтверждали их представления о себе даже в том случае, когда эти представления были негативными.

Отдельный интерес представляет ответ на вопрос, почему это так. Например, У. Суэнн утверждает, что склонность людей выбирать тех партнеров по взаимодействию, которые подтверждают их собственные взгляды на себя, коренится в желании поддержать ощущение предсказуемости и контроля [Swann W. В., 1990].

Таким образом, видимо, правильнее было бы говорить не о стремлении индивида к изменению социального окружения или своего места в нем с целью усиления или подтверждения позитивной Я-концепции, но о стремлении к поддержанию стабильных представлений о себе.

Вместе с тем, противопоставляя персональную и социальную идентичность, исследователи часто оставляют в тени тот факт, что индивид принадлежит не к какой-либо одной группе, а, как правило, к большому числу малых и больших социальных групп. Вследствие этого возникает взаимовлияние тех систем ценностей, норм и стандартов поведения, которые приняты в этих группах. Более того, часто эти системы норм и ценностей в силу внешних обстоятельств приходят в противоречие друг с другом, и индивид оказывается перед внутренним выбором. В современных социально-психологических работах, выполненных в рамках концепции Дж. Тернера, заложенное в ней представление об иерархичности самокатегорий нашло свое более конкретное воплощение.

Так, в частности, в исследованиях Л. Чанте изучалось взаимовлияние социальной идентичности, связанной с этносом или расой, и социальной идентичности, опирающейся на личные убеждения, в условиях, когда эти идентичности приходят в противоречие друг с другом [Chante L., 1996]. Указание на иерархическое построение социальной идентичности можно найти и в отечественных работах, например в исследованиях В. А. Ядова (1991, 1995).

Однако вопрос о взаимовлиянии различных социальных идентич-ностей, на наш взгляд, остается еще недостаточно изученным.

Перейдем теперь к характеристике возрастных особенностей идентичности.

13.3. Социально-психологические исследования формирования и развития социальной идентичности

Как уже отмечалось, возрастные закономерности формирования и развития социальной идентичности изучались в основном в рамках вполне определенного возрастного этапа — ранней юности. Прежде всего это было связано с известной эксплицированностью процессов развития данных идентификационных структур в подростковом и юношеском возрасте. В самом деле, в большинстве возрастно-психологических концепций при всем их многообразии период отрочества определятся в первую очередь через новообразования индивидуального самосознания, среди которых важнейшими являются именно самоидентификационные структуры. Почему?

Прежде всего именно на этом возрастном рубеже происходит определенная консолидация самохарактеристик и усвоенных образцов социального поведения. Расширение социоролевого репертуара, заимствование моделей социального поведения, присущих более старшему возрасту, достижение равновесия между зависимостью и независимостью, развитие персональной системы ценностных ориентации и многие другие социально-психологические «приобретения» подростка впервые становятся для него предметом рефлексии, результатом которой, по выражению Э. Эриксо-на, является «обретение идентичности». Следует кратко изложить некоторые частные концепции формирования и развития идентичности в подростковом возрасте, обратившись в качестве исходной «точки отсчета» к взглядам Э. Эриксона.

Мы уже останавливались на данной концепции в связи с анализом возможных направлений а. исследованиях социализации.

Напомним, что процесс социального развития личности мыслился Эриксоном в неразрывной связи с процессами социального взаимодействия и определялся как последовательность психосоциальных кризисов. Центральной тенденцией в переживании всех критических периодов развития для человека является стремление к соб£твенной идентичности, особенно ярко выступающее в момент отрочества: «Идентичность, которая в конце детства становится важнейшим противовесом потенциально вредному господству детского «Сверх-Я», позволяет индивиду освободиться от чрезмерного самоосуждения и диффузной ненависти к инородному. Эта свобода — одна из предпосылок, позволяющая «Я» интегрировать зрелую сексуальность, новые физические силы и задачи взрослого человека»¹.

Центральный конфликт подростково-юношеского этапа в формировании идентичности составляет, по мысли Эриксона, конфликт между становлением индивидуальности и диффузией («размыванием») идентичности. Задача рефлексии себя и своего места в социальном мире, попытки первых ответов на вопросы «Кто я? Зачем я живу? Какой я? К чему способен, а к чему — нет?» могут быть разрешены в сторону позитивного полюса — привести к структурно-динамически оформленной Я-концепции, но могут решаться и в сторону отрицательного полюса, приводя к неуверенности в понимании собственного «Я», к неспособности сформулировать свои цели, ценности и идеалы, к трудностям социального (поло-ролевого, этнического, профессионального и пр.) самоопределения, т.е. к диффузной идентичности.

Э. Эриксон отмечает и более частные проявления трудностей подросткового этапа социализации, связанные с диффузией идентичности.

Это, во-первых, диффузия времени, имеющая двойственное проявление: как ощущение цейтнота («не успеваю жить») и как ощущение потери четкой возрастной локализации (одновременное чувство себя «и ребенком, и стариком»).

Во-вторых, застой в работе — диффузная идентичность подросткового возраста — может сопровождаться либо нарушениями работоспособности (неспособность сосредоточиться, апатия), либо чрезмерной поглощенностью социально бесполезной деятельностью в ущерб учебе.

¹ Ремшмидт X. Подростковый и юношеский возраст (проблемы становления личности).

М., 1994. С. 214.

В-третьих, Эриксон выделяет отрицательную идентичность, в целом отражающую возрастной негативизм подростка ко всем предлагаемым ему обществом системам ролей, образцов поведения, ценностей и т.п. Отрицательная идентичность есть ориентация при построении Я-концепции на те модели и образцы, которые классифицируются взрослыми как нежелательные или опасные.

Подчеркнем, что для Э. Эриксона кризис идентичности в подростковом возрасте, потенциально сопровождающийся всеми вышеперечисленными трудностями в развитии, является нормативным, его нельзя считать отклонением или психопатологией. Более того: в каждом обществе, в каждой культуре, утверждает Эриксон, существует так называемое пространство психосоциального моратория — для того, чтобы взрослеющий человек смог справиться с множественным личностным и социальным выбором, составляющим основную задачу отрочества, социум предоставляет ему некую «отсрочку»: время, в течение которого могут быть опробованы разные роли, нонконформное поведение, пограничные реакции и пр., причем в разных обществах, в разных культурах это «время и пространство» различны. Психосоциальный мораторий служит своего рода «промежуточным состоянием между детским и взрослым возрастом… в рамках которого сначала в игровой форме и затем в виде приспособления к требованиям коллектива опробуются крайности субъективных переживаний, альтернативы идеологических направлений и более реалистические обязанности»¹.

Однако, как и на предыдущих этапах психосоциального развития, неразрешенный кризис подросткового этапа поиска идентичности может вызвать в дальнейшем регрессивные тенденции: инфантилизм, желание как можно дольше отсрочить обретение социального статуса взрослого, тревожность и депрессию, трудности межличностной коммуникации (прежде всего в ситуации публичности и в общении с лицами противоположного пола) и т.д.

Концепция Э. Эриксона не только впервые дала развернутый научный статус категории «идентичность», но и стимулировала эмпирическое освоение данной проблематики, причем большинство исследований проводились на подростковых выборках.

Прежде всего последователи Эриксона предприняли попытки выделения различных структурных компонентов идентичности. Сам Эриксон, как уже отмечалось, выделял персональную и социальную

¹ Ремшмидт X. Подростковый и юношеский возраст (проблемы становления личности).

М., 1994. С. 214.

идентичность. По отношению к последней М. Де Левита предпринял следующую конкретизацию:

• «приписная» социальная идентичность, определяющаяся ус ловиями, которые человек не выбирает (например, половая или этническая идентичность); истоки ее формирования лежат в ран нем детстве, а завершение — в отрочестве;
• приобретенная социальная идентичность, включающая то, что достигнуто собственными усилиями (в основном это профессио нальная идентичность); подростковый этап создает лишь предпо сылки к ее формированию;
• заимствованная социальная идентичность, понимаемая как выполнение спектра ролей, усвоенных в ходе развития в результа те тех или иных обстоятельств: хотя динамика этого вида идентич ности характерна на протяжении всей жизни человека, подрост ковый этап в ее развитии, по мнению автора, имеет определяю щее значение [по: Антонова И. В., 1995].

Другой и гораздо более эвристичный, как показала, в частности, практика этнопсихологических исследований, пример структурного анализа идентичности в подростковом возрасте можно найти в концепции Дж. Марсиа [Берне Р., 1986; Marcia Y., 1980].

Дж. Марсиа предположил, что феноменологически тот или иной вид идентичности проявляется через наблюдаемые паттерны «решения проблем», т.е. актуализируется в ситуации социального выбора.

Соответственно он выделяет в подростковом возрасте:

• во-первых, реализованную идентичность, характеризующую ся тем, что подросток перешел критический период, отошел от родительских установок и оценивает свои будущие выборы и ре шения, исходя из собственных представлений. Он эмоционально включен в процессы профессионального, идеологического и сек суального самоопределения, которые Дж. Марсиа считает основ ными «линиями» формирования идентичности;

• во-вторых, на основании ряда эмпирических исследований Дж. Марсиа был выделен «мораторий» как наиболее критический период в формировании подростковой идентичности. Основным его содержанием является активная конфронтация взрослеющего человека с предлагаемым ему обществом спектром возможностей. Требования к жизни у такого подростка смутны и противоречивы, его бросает из одной крайности в другую, и это характерно не

только для его социального поведения, но и для его представлений о себе;

• в-третьих, Дж. Марсиа выделяет «диффузию», характеризую щуюся практическим отсутствием у подростка предпочтения ка ких-либо половых, идеологических и профессиональных моделей поведения. Проблемы выбора его еще не волнуют, он еще как бы не осознал себя в качестве автора собственной судьбы;
• в-четвертых, Марсиа описывает такой вид подростковой иден тичности, как «предрешение». В этом случае подросток хотя и ори ентирован на выбор в указанных трех сферах социального самооп ределения, однако руководствуется в нем исключительно роди тельскими установками, становясь тем, кем хотят видеть его окружающие.

Таким образом, классификация Марсиа основана на двух критериях: 1) наличие/отсутствие исследования альтернатив и 2) наличие/отсутствие выбора в результате этого исследования. Ряд дальнейших исследований идентичности с использованием схемы Дж. Марсиа добавили в нее третий параметр: открытость/закрытость альтернативам, «умножив» тем самым возможные виды идентичности.

Интересно, что сегодня в рамках психологических исследований личности схема Марсиа распространяется и на другие возрастные этапы: получены эмпирические данные о связи тех или иных типов идентичности, по Дж. Марсиа, с уровнем социально-психологической адаптации (у безработных — Демин А. И., 1996), с уровнем коммуникативной компетентности (у учителей — Антонова Н. В., 1995) и т.п., что лишний раз подтверждает мысль Эриксона о ведущей роли подросткового этапа в развитии идентичности для человека.

Что же касается изучения подросткового этапа социализации, то модель Дж. Марсиа вызвала целую серию исследований, посвященных установлению взаимосвязи между теми или иными видами идентичности и различными личностными характеристиками подростков, такими, как тревожность, самоуважение, структура ценностей, локус контроля.

В частности, многие исследования подтвердили взаимосвязь между уровнем тревожности и видом идентичности: вне зависимости от половых различий подростки в ситуации «моратория» обладали максимальной тревожностью, а подростки, которым была свойственна «предрешенная» идентичность, — минимальной, что,

как правило, интерпретировалось как актуализация защитных механизмов \Кле М., 1991].

Результаты исследований, посвященных изучению взаимосвязи видов идентичности с уровнем самоуважения, были более противоречивыми: если для юношей «мораторий» и «реализованная идентичность» коррелировали с высоким уровнем самоуважения, то для девушек, особенно в ситуации «моратория», подобный вид идентичности оказался связан с низким уровнем самоуважения, а также с наличием большого количества конфликтов в межличностных отношениях, что, как отмечается, несомненно связано с воздействием социокультурных факторов [Кле М., 1991].

Попытки установить зависимость между особенностями локуса контроля и видами идентичности в подростковом возрасте показали, что подростки, находящиеся в ситуации «диффузии», были большими экстерналами по сравнению с те\ш, кто обладал «реализованной идентичностью» и «мораторием», но эта тенденция опять же была более выражена для юношей, нежели для девушек.

А. Уотерман ставил задачей своих исследований изучение связи видов идентичности и персональной системы ценностных ориентации в подростковом возрасте [Waterman A., 1985]. Он предполагал, что сформированная идентичность включает в себя выбор целей, ценностей и убеждений. Этот выбор актуализируется в период кризиса идентичности и является основанием для дальнейшего определения смысла жизни. Было показано, что подростки в состоянии «предрешенной идентичности» в основном ориентированы на ценности своих родителей, подростки в ситуации «моратория» и «реализованной идентичности» демонстрируют конформность к ценностям подростковой и молодежной субкультуры, а подростки на этапе «диффузной идентичности» не имеют сформированной системы ценностных представлений.

Иногда за те или иные структурные единицы идентичности принимаются различные представления о себе, выделяемые по самым разным основаниям, что отражает уже отмечавшуюся выше «пересекаемость» данных понятий. Характерной иллюстрацией могут служить работы известного исследователя особенностей Я-концеп-ции подростка Г. Родригеса-Томэ [Rodriguez-Tome H., 1972], выполненные в русле интеракционистского направления. В отличие от предыдущего подхода, рассматривающего развитие персональной и социальной идентичности как результат развития личности и ее активного взаимодействия с социальным окружением, данная точка зрения основана на понимании «Я» как результата при-

нятия отраженных оценок Других — в первую очередь родителей и референтных групп сверстников. Основная гипотеза данного подхода состоит в том, что «присутствие Другого включается в осознание себя, которое никогда не отделено от осознания Другого как партнера по взаимодействию»’.

Г. Родригес-Томэ анализировал идентичность подростка с точки зрения референтных источников ее построения, прибегая к известной методике Куна — Макпартланда «Кто Я?», анализируя тематическое содержание самоописаний, формы самопрезентаций и формальные характеристики высказываний. Он выделил в структуре подростковой идентичности три основных дихотомически организованных измерения.

Во-первых, определение себя через «состояние» или же через «активность» — «я такой-то или принадлежу к такой-то группе», которое противопоставляется при этом позиции «я люблю делать то-то». В возрасте от 12 до 18 лет происходит постепенный переход от «активного Я» к «Я-состоянию».

Во-вторых, в самохарактеристиках, отражающих подростковую идентичность, выделяется оппозиция «официальный социальный статус — личностные черты». Это измерение имело ярко выраженную половую специфику: в самоописаниях юношей преобладали «официально статусные» черты, а в самоописаниях девушек — личностные самохарактеристики.

В-третьих, еще одно измерение идентичности отражает пред-ставленность в Я-концепции того или иного полюса дихотомии «социально одобряемые» и «социально неодобряемые» самохарактеристики, и, как оказалось, оно не имело выраженных возрастных или половых особенностей. Г. Родригес-Томэ писал о нем как о наиболее оценочном измерении идентичности, связанном с общим уровнем удовлетворенности жизнью и самооценкой.

Подводя некоторый итог вышесказанному, вернемся к вопросу, поставленному в начале данной главы, а именно к вопросу гносеологической перспективности понятия идентичности. Представляется, что именно благодаря разработке проблем персональной и социальной идентичности открылись новые перспективы в социально-психологическом анализе личности.

Первое. Введение в научный обиход понятия социальной иден-

тичности трансформировало идущую еще от У. Джемса проблему «Я» как результат осмысления личностью своих «границ» в мире в попытки ответа на «вопрос о том, что есть и где есть человек в социальном смысле»¹. Собственно именно этот факт определил известное изменение статуса проблематики «Я» — из общепсихологического в социально-психологический. Неслучайно сегодня исследования социальной идентичности составляют одну из центральных проблем психологии социального познания.

Второе. Обращение к концепту социальной идентичности стимулировало изучение проблемы устойчивости/изменчивости структур самосознания, исследования которой отошли от узкогенетического аспекта анализа к постановке гораздо более многообразного спектра проблем: временных и средовых аспектов социальной идентичности, множественности Я-структур, потенциальности самоидентификационных характеристик.

Третье. Междисциплинарная востребованность как самого понятия идентичности, так и изучения феноменологии, им определяемой, определила для социальной психологии личности более широкие границы своей предметной рефлексии: необходимость содержательных «пересечений» практически со всеми областями современного гуманитарного знания — философией, социологией, этнопсихологией

Рекомендуемая литература

Агеев В. С. Межгрупповое взаимодействие. М., 1990. С. 201—211. Андреева Г. М. Психология социального познания. М., 2000. С. 181—205. Белинская Е. П., Стефаненко Т. Г. Этническая социализация подростка. М.;

Воронеж, 2000. С. 30-51. Кле М. Психология подростка: психосексуальное развитие. М., 1991. С. 133—

158. Социальная идентификация личности/Под ред. В. А. Ядова. М., 1993.

¹ Цит. по: Кле М. Психология подростка: Психосексуальное развитие. М., 1991. С. 152.

Андреева Г. М. Психология социального познания. М., 2000. С. 183.

Человек оказался неспособен адаптироваться к тем изменениям в созданной им среде, которые сам же и вызвал.

А. Печнеи

Глава 14 Личность и современная информационная среда

14.1. Социализационное влияние

новых информационных технологий

В главе, посвященной институциональному уровню социального влияния на личность, мы уже останавливались на анализе средств массовой информации, отмечая возрастание их социали-зационной роли в настоящее время. Рассмотрим проблемы социализации и новой информационной среды’ более подробно.

Как уже отмечалось, ведущей особенностью современных информационных технологий, во многом определившей возможность перехода от индустриального к информационному обществу, является их интерактивный характер. Дело не только в том, что сегодня мир не представляем без все большей интенсификации информационных потоков: значимое влияние информационной компоненты на социум в целом и на процессы социализации в частности стало возможным лишь с момента их качественного изменения, а именно появления для пользователей информации возможности активно участвовать в информационных потоках. В силу этого информация как ценность общества нового типа определена не только и не столько своей массовостью или общедоступностью, экономическим или политическим потенциалом, сколько возможностью персонализации, определяя для ее обладателя новые грани самоидентификации. Наиболее полно эта возможность представлена в коммуникации посредством сети Интернет.

В силу ряда объективных технологических особенностей (анонимности, дистантности, отсутствия маркеров телесности) виртуальная коммуникация задает для пользователя максимальные возможности в самоопределении и непосредственном самоконст-

¹ В данном случае мы будем понимать под новой информационной средой только такую ее часть, как Интернет.

руировании. По сути, новые информационные технологии поставили человека в позицию эксперимента над самим собой: в порожденном им мире искусственного человек стал играть со своей новой, искусственной, природой, не умея предвидеть — ни с обыденной, ни с научной точки зрения — возможные социальные следствия этой игры.

Представляется, что проблема социализации личности в условиях новой информационной среды предполагает, как минимум, две основные логические линии анализа:

• изучение виртуальной среды как нового ресурса социального развития личности (т.е. влияния новых информационных техноло гий на процессы социализации в целом);
• изучение трансформаций основных социализационных про цессов при условии их протекания в виртуальной среде (т.е. изме нений параметров социального развития личности, взятых исклю чительно в своей виртуальной представленности).

При условии объединения данные две линии анализа представляют, по сути, тезис о том, что новая информационная среда является одновременно и средством и средой социального развития личности.

В развернутом виде это утверждение может быть представлено и доказано через исследования, во-первых, новой информационной среды как социокультурного феномена, а во-вторых — через исследования особенностей основных социализационных процессов в новой информационной среде в сравнении с «реальной» социализацией.

Однако оговоримся сразу: научная рефлексия социально-психологических проблем компьютерно-опосредованной коммуникации еще только начинается. И зарубежные, и тем более отечественные исследователи отмечают недостаточную разработанность в гуманитарном знании проблем, связанных с влиянием новых информационных технологий на процессы социального развития личности. Однако уже очевидны «выгоды» их эмпирического исследования: помимо прямого накопления опыта анализа специфической для виртуальной коммуникации фактологии, они определяются возможностью дополнения уже имеющихся в социальной психологии данных о закономерностях протекания процессов социализации (рефлексивных механизмах, формирования моделей поведения в неопределенных социальных ситуациях, констру-

ирования элементов образа социального мира, стратегиях самопрезентации и др.),

14.2. Социокультурный подход к исследованиям Интернет-коммуникации

Хотя первые гуманитарные исследования виртуальной реальности датируются всего лишь началом 90-х годов, на сегодняшний день эта проблематика активно «завоевывает пространство» и в социологии, и в общей психологии, и в социальной психологии’.

Исследовательский интерес специалистов самых разных дисциплинарных принадлежностей к проблематике виртуальной реальности имеет, как представляется, причины, выходящие за рамки собственно предметного содержания той или иной науки. С нашей точки зрения, он обусловлен, прежде всего, характеристиками той макрокулътурной ситуации, в которой эти исследования разворачиваются, а именно «созвучностью» самой феноменологии виртуальной реальности соционормативному канону человека и мира, который утверждается эпохой постмодерна.

Представляется, что определенное соответствие базовых особенностей виртуальной реальности этосу разворачивающегося проекта постмодерна может быть раскрыто следующим образом.

Во-первых, многократно отмечаемая анонимность виртуальности (Интернет никому не принадлежит и не контролируется, следовательно, не управляется; не случайно основа всех социальных конфликтов вокруг Интернета — неподконтрольность и уход от надзора социальных институтов) соответствует общему кризису рационализма сегодня, утверждению иррациональности социального бытия, утрате социальной реальностью своей определенности и устойчивости.

Во-вторых, построенное по принципу гипертекста виртуальное пространство, возможность «игры» с ролями и построением множественного «Я» в Интернете во многом напоминают принципиально множественную реальность постмодерна, следовательно, требующую от человека постоянных переключений на различные социальные ситуации.

‘ Интересный анализ различных аспектов виртуальной коммуникации, в частности ее влияния на личностные переменные, представлен в сборнике зарубежных и отечественных исследователей Интернет-психологии [Гуманитарные исследования в Интернете/Под ред. А. Е. Войскунского. М., 2000J.

В-третьих, единственная реальность личности в виртуальности суть реальность самопрезентации — сегодня, как отмечается многими исследователями социальных реалий постмодерна, «Я» как регулирующая и смыслообразующая структура становится избыточным. Нередко социально необходимой остается лишь инсценировка своей индивидуальности, в результате личность проявляет себя лишь через «фасад» «Я».

В-четвертых, виртуальная реальность предлагает человеку максимум возможностей для любого рода конструирования: как СМИ — в конструировании новостей, как средство коммуникации — в конструировании образа партнера по коммуникации, как сообщество — в конструировании норм взаимодействия. В реальности же постмодернистское состояние неопределенности вызывает к жизни креативного субъекта: в силу актуальной потери социальных ориентиров возрастает необходимость конструирования социальных отношений и собственной идентичности.

Отметим, что данная социокультурная «рамка» реинтерпрета-ции имеющихся на сегодняшний день исследований виртуальной реальности (как взаимосвязи отражения в виртуальности общих социальных закономерностей и конструирования в ней новых образов мира и человека) не столько задает какие-то новые возможности, сколько отражает основные, уже существующие на сегодняшний день «линии» социально-психологических исследований Интернета. Каковы же они более конкретно?

Что касается изучения виртуальности с точки зрения отражения в ней общих социальных закономерностей, то для социальных психологов это выражается в анализе двух основных проблем— социальных норм коммуникации и социальной идентичности.

Так, достаточно большое количество исследований Интернета посвящается изучению особенностей виртуальной коммуникации с точки зрения наличия/отсутствия девиантных способов поведения; норм взаимопомощи/агрессии; жесткости/пермиссивности тех или иных виртуальных сообществ и т.д. Заметим, что данная проблематика вообще «активно играет» сегодня, а не только при изучении Интернета: анализ факторов ситуативной изменчивости социального поведения человека и особенностей интерпретации им окружающего микросоциального контекста (что, в общем-то, и выражается в дихотомии «нормативное—активное») является одной из ведущих тем современной социальной психологии [РоссЛ., Нисбет Р., 1999].

Прежде чем обратиться к изложению имеющихся на сегодняшний день результатов исследований Интернет-коммуникации, отметим ряд их характерных особенностей.

Во-первых, в большинстве случаев они носят сугубо описательный характер. С одной стороны, это, несомненно, связано с тем, что исследование деятельности человека в Интернете является относительно новой областью гуманитарного знания, с другой — достаточно яркая феноменология поведения человека в Сети (достаточно упомянуть хотя бы феномен Интернет-аддикции, изучение которого сегодня представляет собой, пожалуй, наиболее популярную область исследований компьютерно-опосредованной коммуникации) заставляет исследователей обращаться именно к такому способу анализа.

Во-вторых, определить дисциплинарную принадлежность большей части работ по Интернет-коммуникации достаточно затруднительно: «социальная виртуальная реальность» привлекает сегодня культурологов, экономистов, социологов, психологов, педагогов, лингвистов, специалистов в области рекламы и маркетинга и многих других, не говоря уже о журналистах. С одной стороны, подобная «полидисциплинарность» может быть оценена как залог будущей реальной междисциплинарное™ гуманитарного изучения Интернета, однако с другой — является, скорее, отражением начального этапа исследований в данной области.

В-третьих, работы психологического профиля, посвященные Интернет-коммуникации, как правило, центрированы вокруг проблемы воздействия опыта компьютерно-опосредованной коммуникации на личность пользователя, причем в рамках преимущественно игровой деятельности [подробно об этом см.: Бабаева Ю. Д., Войскунский А. Е., Смыслова О. В., 2000]. С одной стороны, это вызвано максимально яркой эксплицированностью игровой деятельности человека в Интернете в ущерб познавательной и собственно коммуникативной, с другой, как справедливо отмечает А. Е. Войскунский, «если исследование связано с анализом деятельности людей, оно не может быть проведено при отсутствии в русскоязычном секторе Сети «критической массы» занятых такой деятельностью пользователей Интернета»¹: хотя количество пользо-

¹ Войскунский А. Е. Гуманитарный Интернету/Гуманитарные исследования в Интернете. М., 2000. С. 8.

вателей Рунета увеличивается по экспоненте, оно еще неизмеримо мало по сравнению с «населением» Интернета в целом.

Итак, каковы же основные результаты, полученные в рамках в основном зарубежных и отчасти отечественных исследований, посвященных анализу Интернет-коммуникации?

Основное, что следует отметить, это их достаточно противоречивый характер, причем это касается и особенностей самой компьютерно-опосредованной коммуникации, и ее влияния на личность пользователя, и динамических характеристик сетевых сообществ. Так, в частности, отмечается, что:

• развитие сетевых сообществ с точки зрения групповой дина мики обусловлено в первую очередь интенсификацией процессов обмена информацией внутри них, что, однако, не сопровождает ся демократизацией процессов выработки и принятия решений и не ведет к более быстрому принятию их участниками общегруппо вых целей;
• многократно отмечающиеся исследователями большая «дру желюбность» Интернет-коммуникации, большая толерантность к межгрупповым различиям у ее участников и преобладание у них ориентации на сотрудничество не сопровождаются наличием ус тановок на конструктивное разрешение конфликтных ситуаций;

• отмечающаяся в ряде работ большая раскрепощенность чело века и уменьшение социальной дистанции в Интернет-коммуни кации по сравнению с реальным общением не коррелируют с лич ностной открытостью в этом типе взаимодействия¹.

Представляется, что подобная амбивалентность реально полученных данных об Интернет-коммуникации не только ставит под сомнение широко распространенные (в основном благодаря СМИ) резко оценочные — как позитивные, так и крайне негативные — суждения о ее свойствах и возможных следствиях. Она отражает реально существующую многофакторную зависимость особеннос-

¹ Подробные обзоры современных психологических и социально-психологических исследований Интернет-коммуникации можно найти в работах: Аресто-ва О. Я., Бабанин Л. П.. Войскунский А. Е. Коммуникация в компьютерных сетях: психологические детерминанты и последствия//Вестн. МГУ. Серия 14. Психология. 1996. № 4. С. 14-20; Бабаева Ю. Д., Войскунский А. Е., Смыслова О. В. Интернет: воздействие на личность//Гуманитарные исследования в Интернете. М., 2000. С. 11—39; Шапкин С. А. Компьютерная игра: новая область психологических иссле-дований//Психол. журн. 1999. Т. 20. № 1. С. 86-102.

265

тей Интернет-коммуникации, причем ядром данной зависимости являются личностные особенности самого пользователя (его мотивация, ценностные ориентации, Я-концепция, идентичность).

В силу вышесказанного представляется закономерным, что основное количество социально-психологических работ ориентировано на анализ закономерностей построения виртуальной идентичности пользователя, причем речь, как правило, идет о социальной ее ипостаси. Заметим, что конкретная проблематика исследований опять-таки вливается в общую логику социально-психологического анализа идентичности в целом, а именно — отражает на другом материале интерес к изучению способов поддержания позитивной социальной идентичности, к анализу процесса самокатегоризации через включение в него прототипических компонентов, к постановке проблемы множественной идентичности и рассмотрению социальной ее составляющей как иерархически организованной. Все эти вопросы, естественно, составляют сегодня «фокальные точки» не только исследований виртуальности. Каковы же основные направления исследований проблемы социальной идентичности на материале виртуальной коммуникации?

14.3. Проблема социальной идентичности и Интернет

Исследования социальной идентичности в условиях компьютерно-опосредованной коммуникации сконцентрированы сегодня на решении двух основных вопросов:

1. влияние опыта Интернет-коммуникации на социальную идентичность пользователя;
2. закономерности построения пользователем своего образа в виртуальном пространстве («виртуальная личность»).

Остановимся кратко на каждом из них.

Два основных способа, которыми использование Интернета вносит вклад в содержание социальной идентичности, определяются тем, что социальная природа Интернета в целом и отдельных сетевых сообществ делают возможным социальную идентификацию с пользователями Сети в целом или с отдельным сетевым сообществом. Как принадлежность к тому или иному сетевому сообществу в качестве составляющей социальной идентичности пользователя, так и принадлежность к пользователям Интернета в целом сегодня довольно подробно представлены в психологических исследованиях виртуальной коммуникации [Donath /., 1997; Frindte W., Kohler Т., Schubert Т., 1998]. В целом эти исследования показывают, что сте-

пень влияния Интернет-коммуникации на самоидентификационные структуры пользователя связана не с параметрами опыта виртуального общения (его продолжительностью, «технической» компетентностью пользователя и т.п.), а с характером личных целей, которым удовлетворяет Интернет-общение’.

Так, по результатам самоописаний У. Фриндте, Т. Келер и Т. Шуберт делят пользователей Интернета на «хакеров» («freak»), «любителей» («amateur») и «пользоватей-прагматиков», или «любителей одиночества» («loner»).

Отмечается, что «хакеры» в отличие от «любителей» и «прагматиков» особенно склонны воспринимать пользователей Интернета как социальную категорию и идентифицироваться с ними. «Прагматики» общаются через Сеть только эпизодически или интересуются ею по чисто техническим причинам. Межличностная коммуникация со сверстниками, активное участие и идентификация с различными сетевыми культурами играют для них второстепенную роль. «Любители» не идентифицируются с пользователями Сети в целом или же с конкретными виртуальными сообществами, но и не используют Интернет в узкопрагматических целях [Frindte W., Kohler Т., Schubert Т., 1998].

В этом же исследовании были получены данные об особенностях идентичности пользователей, относящихся к трем выделенным группам. «Хакеры» всегда, вне зависимости от условий эксперимента, идентифицируются с группой пользователей Сети. «Любители», напротив, с этой группой не идентифицируются ни в одной из экспериментальных ситуаций, а «прагматики» идентифицируются с этой группой в условиях компьютерного заполнения анкет в присутствии других пользователей.

Данная типология пользователей Интернета была использована и нами в исследовании, посвященном анализу взаимосвязи особенностей реальной идентичности пользователей и их самопрезентации в Сети [ЖичкинаА. Е., Белинская Е. Я, 2000]. На основании содержания самоописаний выделялись три группы пользователей:

1) те респонденты, у которых виртуальная коммуникация отражается в персональной идентичности, или «любители»²;

¹ Напомним, что подавляющая часть пользователей Сети находится в юно шеском и молодежном возрасте.

² Пользователи, интересующиеся Интернетом как возможностью общения, но при этом не включающие в свою идентичность принадлежность к сетевому сообществу.

267

2. те, у кого виртуальная коммуникация отражается в социаль ной идентичности, или «хакеры»’;
3. те, у кого Интернет-коммуникация никакого влияния на иден тичность не оказывает, или «прагматики»².

Анализ содержания самоописаний респондентов каждой из выделенных групп показал следующее:

• в идентичности «любителей» преобладает персональная иден тичность, а в идентичности «хакеров» и «прагматиков» — социальная идентичность. В идентичности «хакеров» по сравнению с остальны ми пользователями больше характеристик, связанных с использова нием компьютера в широком смысле, причем все эти характеристи ки социоролевые («хакер», «геймер», «дитя Интернета» и т.п.);
• большая по сравнению с «хакерами» доля общих социальных ролей отмечается в идентичности «любителей» и «прагматиков», а также большее количество семейных ролей в идентичности «праг матиков». При этом, поскольку у «прагматиков» в отличие от двух других групп пользователей в идентичности нет характеристик, имеющих отношение к виртуальной коммуникации, было сделано предположение о наличии реципрокного «торможения» этих ви дов социальных идентичностей.

Представляется, что эта тенденция на макросоциальном уровне может быть связана с быстрым темпом социальных изменений в обществе в целом и с различиями функций семьи и группы сверстников в современных условиях. Как уже отмечалось, подростки склонны принимать родительские модели в тех ситуациях, когда культурные нормы стабильны, в то время как группа сверстников служит источником моделей поведения, которые соотносимы с изменчивыми социальными и культурными нормами. В условиях быстрых социальных изменений сильная идентификация с семейными ролями, возможно, означает «выключенность» из подростковой субкультуры с ее недавно (буквально только что) появившейся социальной нормой компьютерной грамотности. На уровне структуры социальной идентичности это проявляется в том, что социальная идентичность «сына» или «дочери» тормозит станов-

ление социальной идентичности «современного киберподростка» [Жичкина Л. Е., Белинская Е. П., 2000].

Группа «прагматиков», анализируемая с точки зрения особенностей самоописания, предстает в этом исследовании крайне интересной. Имея самое маленькое по сравнению с «хакерами» и «любителями» общее количество самоописаний, относимых к персональной идентичности, она в основном использует в них самохарактеристики в терминах личностных черт, одновременно отличаясь максимальной представленностью социоролевых самокате горизаций. Образно говоря, на фоне «любителей» и «хакеров» группа «прагматиков» предстает более «взрослой», структура ее Я-концепции в большей степени соответствует критериям более старшего возрастного этапа [Жичкина Л. Е., 2000].

Особенности Интернета как среды коммуникации позволяют пользователю не только принадлежать к тому или иному сетевому сообществу¹, но и дают возможность экспериментировать с собственной идентичностью, создавая виртуальные личности, часто отличающиеся и от реальной идентичности, и от реальной самопрезентации пользователей.

Исследования данной феноменологии в основном центрированы вокруг проблемы мотивации подобных «игр с идентичностью»² и сегодня достаточно многочисленны [Reid E., 1996; Suler /., 1997; Turkle Sh., 1996; Donath J., 1997; Sempsey D., 1997]. В них прежде всего отмечается, что само создание виртуальной личности обеспечивается возможностью «убежать из собственного тела» — как от внешнего облика, так и от индикаторов статуса во внешнем облике, а следовательно, от ряда оснований социальной категоризации: пола, возраста, социально-экономического статуса, этнической принадлежности и т.п. Соответственно считается, что именно возможность максимального самовыражения вплоть до неузнаваемого самоизменения является одной из распространенных мотиваций виртуальной коммуникации у наиболее активных ее участников.

На основе анализа литературы можно выделить две группы причин создания виртуальных личностей: собственно мотивацион-

¹ Пользователи, в чью идентичность включаются характеристики, отражаю щие принадлежность к «продвинутым» пользователям или к тому или иному сете вому сообществу.

² Те, кто не идентифицируется с социальной категорией пользователей и не общается по Сети, используя Интернет только по необходимости.

¹ Очевидно, что сама по себе эта возможность не отличается от возможностей социальной принадлежности в реальном социальном окружении.

² Необходимо отметить, что под виртуальной личностью понимаются обычно только случаи осознанного создания некоторой сетевой «персоны» — по сути, это есть максимально управляемая самопрезентация, существенно отличающаяся от реальной личности.

ные (удовлетворение уже имеющихся желаний) и поисковые (желание испытать новый опыт как некоторая самостоятельная ценность).

В первом случае создание виртуальной личности выступает как компенсация недостатков реальной социализации. Во втором случае виртуальная личность создается для того, чтобы расширить уже имеющиеся возможности реальной социализации.

Анализ собственно мотив ационных детерминант создания виртуальной личности показывает:

• что она может представлять собой реализацию «идеального Я»;

• виртуальная личность может создаваться с целью реализации свойственных личности агрессивных тенденций, не реализуемых в реальном социальном окружении, поскольку это социально неже лательно или небезопасно;
• создание виртуальной личности может отражать желание кон троля над собой у пользователей с наличием ярко выраженных деструктивных желаний;
• виртуальная личность может создаваться для того, чтобы про извести определенное впечатление на окружающих, причем в этом случае она может соответствовать существующим нормам¹ или, наоборот, противоречить им²;
• виртуальная личность может отражать желание власти [ Young К., 1996; Reid К, 1996; Suler /., 1996]³;

¹ Так, «нормативная» виртуальная личность наделяется яркими позитивными атрибутами внешности, социального статуса и т.п. [Reid А., 1994].

² Антинормативная виртуальная личность наделяется яркими негативными характеристиками. Мотив создания явно антинормативной виртуальной личнос ти — также манипуляция окружающими. Как правило, «плохие» виртуальные лич ности рассматриваются в рамках анализа девиантного поведения в Сети. Согласно этой точке зрения в виртуальной реальности люди выражают агрессивные тенден ции, которые в принципе для них характерны и которым особенности виртуаль ной реальности (анонимность и физическая недоступность) просто позволяют проявиться. Однако Дж. Сулер [Suler J., 1997J дает несколько другую трактовку влиянию анонимности на девиантное поведение. По его мнению, никто не хочет быть полностью анонимным — абсолютно невидимым, без имени, идентичности или межличностного воздействия вообще. Девиантное поведение — это способ реакции на анонимность, отражающий стремление быть замеченным, хотя бы даже в негативной форме. Соответственно «плохая» виртуальная личность пред ставляет собой самоопределение через противопоставление социальным нормам, аспект негативной социальной идентичности.

³ Так, например, создание мужчинами виртуальной личности женского пола может отражать желание власти или манипуляции, поскольку под женским име нем в виртуальной коммуникации значительно легче привлечь к себе внимание [Suler J., 1996].

• виртуальная «смена пола», чаще предпринимаемая мужчина ми, чем женщинами, также мотивирована особенностями соци ального, а не сексуального поведения: в силу значимо меньшего количества женщин-пользователей на них больше обращают вни мание в Интернет-коммуникации, следовательно, добровольное принятие женской роли может быть отражением желания власти над другими мужчинами [Suler J., 1996; Sempsey Z)., 1997J.

Однако создание виртуальной личности не всегда детерминировано некими определенными мотивами, так же как и поведение человека не всегда детерминировано его прошлым опытом. Многие исследователи виртуальной коммуникации отмечают, что основной причиной создания пользователями виртуальных личностей может быть получение некоего нового опыта как самоценное стремление. Именно в этом контексте наиболее часто употребляется определение данного вида поведения в Сети как «игры с идентичностью».

Анализ «поисковых» детерминант создания виртуальной личности свидетельствует о том, что:

• виртуальная личность в данном случае оказывается не соот носима ни с «идеальным», ни с «реальным» «Я»; она прежде всего выражает стремление испытать нечто, ранее не испытанное [Turkle Sh., 1996; Sempsey D., 1997];
• создание виртуальной личности в данном случае не является компенсаторным стремлением по преодолению объективных или субъективных трудностей реального общения и взаимодействия [Frindte W., Kohler Т., Schubert Т., 1998; Жичкина А. Е., 2000];
• в старшем подростковом и юношеском возрасте чаще всего виртуальная личность создается именно с целью испытать новый опыт, что может быть объяснено возрастным стремлением к само выражению, реализуемому через «примерку» на себя различных ролей [Жичкина А. Е., Белинская Е. П., 2000].

Таким образом, создание виртуальной личности может представлять собой не попытку реализации идеала «Я», не стремление компенсировать трудности в реальном общении через получение признания в виртуальной коммуникации, а отражать стремление человека к самовыражению в различных, в том числе и социально нежелательных, формах.

Итак, большинство исследователей виртуальной коммуникации отмечают, что между виртуальной самопрезентацией и реаль-

Т71

ной идентичностью существуют отношения взаимовлияния. Подчеркнем, что оценка потенциальных следствий этого взаимовлияния (психологических, социально-психологических, социальных), как и любая оценка вообще, неотделима от ценностного выбора самого исследователя. Так, например, возможность экспериментирования с собственной идентичностью в Сети можно оценивать с точки зрения расширяющихся перспектив самопознания, но можно — с позиций «ухода» от реального социального взаимодействия в бессознательном страхе потери самого себя. Мы же намеренно избегали подобных глобальных интерпретаций именно в силу их неминуемой ценностной «окраски», пытаясь лишь представить актуальные психологические исследования Интернет-идентичности, памятуя о классическом предупреждении Макса Вебера, согласно которому наука может дать ответ на все вопросы, кроме единственно важных для нас: что делать и как жить.

Итак, современные исследования виртуальной реальности как новой среды социализации значительно «перекошены» в сторону проблематики идентичности, как если бы по своему характеру данная среда была бы не столько коммуникативной, сколько «идентификационной».

Причины столь значительной представленности проблематики идентичности в исследованиях виртуальной реальности стоит искать не в рамках самой психологии, а в более широком социокультурном конктесте.

Прежде всего следует иметь в виду сам факт становления информационного общества. Характерные для него экономические (реструктурализация экономических ресурсов, переход к информационной экономике), политические (трансформация природы власти — от власти капитала к владению информационными кодами) и социальные (появление в социальном взаимодействии сетевых форм связи, создание виртуальных образов социальных структур¹) изменения задают персонифицированный и интерактивный характер информации в целом.

Но сегодня это еще именно становление, собственно переход от индустриального общества к информационному, и потому субъективно для человека он представлен в определенной «разор-

Подробнсе об этом см.: Иванов Д. В., 1998.

ванноспш» двух разных миров: реального социального бытия и бытия информационного.

Первый, социальный, мир традиционно относительно жестко объектен и структурирован, он исходно задает человеку достаточно определенные рамки для самокатегоризации, ограничивая его как социальный объект (границами пола, возраста, национальности, профессиональной принадлежности и пр.).

Второй же — информационный — принципиально безграничен, и, следовательно, необходимым условием существования в нем является решение задачи самоопределения, поиска идентичности. В нем установление «границ Я» возможно двумя путями:

1. через перенос в виртуальное пространство уже известных и наработанных в социальном мире символов (пола, возраста и пр.), т.е. через виртуальную реконструкцию социальной идентичности;
2. через осмысление ценностных ориентиров своей деятель ности, через формирование себя в виртуальном пространстве как активного субъекта, т.е. через виртуальную реконструкцию персо нальной идентичности. Решение именно этой двойной задачи и позволяет человеку стать субъектом не только социального, но и информационного мира¹.

Что же касается непосредственно возможности исследования взаимосвязи идентичности и самопрезентации пользователя в виртуальной среде, то она определяется прежде всего спецификой самой этой среды. Ведь информационное пространство в своем виртуальном выражении есть (на сегодняшний день, по крайней мере) пространство вербальное, в котором на первый план соответственно выступают именно самоописания, самопрезентации. Именно информационное общество делает реальность самопрезентации «истиной в последней инстанции», своего рода окончательной реальностью, все более транслируя этот принцип в реальное социальное взаимодействие.

Таким образом, распространение культуры виртуальной реальности заставляет современное общество все более и более структурироваться вокруг противостояния сетевых систем (net) и личности (self), что в определенном смысле отражает противостояние

¹ Неслучайно в одной из последних работ, посвященной наступающей информационной эре, подчеркивается, что поиск идентичности есть столь же важный источник социального развития, как и технико-экономические изменения. Символично также название одной из частей данной работы — «Власть идентичности» \Castells М., 1998].

Т71

процессов самопрезентации и идентичности, вновь обращая исследователей к данной проблематике [Castells М., 1998].

Наконец, как уже частично отмечалось нами в начале данной главы, актуализация подобного исследовательского интереса связана с ведущими особенностями самой культуры постмодерна. Характерный для нее этос незавершенности, открытости личности и, следовательно, выделение потенциальности как отличительной черты человеческого существования ставят для любого гуманитарного знания задачу изучения не только актуального, но и возможного бытия.

В этом смысле Интернет-коммуникация оказалась технологией, максимально созвучной данной культурной парадигме. Потенциальная множественность виртуальной идентичности стала привлекательна не только в силу меньшей объективной социальной фиксированности самопредставлений, существующих сегодня в обществе, но и в силу нового соционормативного канона человека, для которого момент обретения настоящей идентичности есть момент отказа от установившегося в пользу нового. Согласно же известному замечанию, психология всегда такова, каков образ человека в культуре, и потому сегодня психологическое изучение как множественной идентичности, так и «потенциальных Я» все чаще смыкается с исследованиями виртуальной реальности. Проблема же взаимосвязи самопрезентации и идентичности пользователя является лишь одним из частных выражений этой тенденции.

Рекомендуемая литература

Бабаева Ю. Д., Войску некий А. Е., Смыслова О. В. Интернет: воздействие

на личность//Туманитарные исследования в Интернете. М., 2000.

С. 11-40. Белинская Е. П., Жичкина А. Е. Современные исследования виртуальной

коммуникации: проблемы, гипотезы, результаты//Образование и

информационная культура. М., 2000. С. 395—431. Иванов Д. В. Критическая теория и виртуализация обществах/Социологи —

ческие исследования. 1999. № 1. С. 32—40. Романовский Н. В. Интерфейсы социологии и киберпространства//Социо-

логические исследования. 2000. № 1. С. 16—23. Собкин В. С., Хлебникова М. В. Старшеклассник и компьютер: проблемы

социального неравенства//Образование и информационная культура.

М., 2000. С. 284-329. Фриндте В., Келер Т. Публичное конструирование «Я» в опосредованном

компьютерном общении//Гуманитарные исследования в Интернете.

М., 2000. С. 40-55.

Качества социальных систем выступают и посредниками, и продуктами практик, ими же воспроизводимых. Их не следует приравнивать к ограничениям, они и ограничивают, и вдохновляют.

Э. Гидденс

Глава 15

Изменения содержания социализации в условиях социального кризиса

15.1. Возможные уровни анализа

В интересующем нас аспекте — анализе актуальных трансформаций процесса социального развития личности — определенный интерес представляет изучение его в ситуации радикальных социальных перемен. Ускорение темпов социальной динамики, преобразование старых и возникновение новых социальных структур, трансформация общественных идеалов и ценностей неминуемо задают новые параметры хода социализации, предъявляя к его субъекту повышенные требования в формировании новых моделей социального поведения, конструировании персональной системы ценностей и идентификационных структур личности. Остановимся поэтому на возможных уровнях анализа актуального социального кризиса.

Представляется, что социальные изменения и ценностно-нормативный кризис нашего общества могут быть рассмотрены на трех взаимосвязанных уровнях: на уровне общества в целом, на уровне социальной группы и на уровне личности. В свою очередь, на каждом из этих трех уровней социальные изменения могут быть определены двояко: как совокупность некоторых объективных изменений и как их субъективная представленность в рамках общественного или индивидуального сознания.

Рассмотренный на первом, наиболее высоком уровне общности — уровне общества в целом — социальный кризис связан прежде всего с изменениями (как естественно возникающими, так и инициированными) существующих форм социальной организации.

97S

Сама по себе подобная «перестройка» в обычных условиях, вероятно, еще не влекла бы за собой явлений дестабилизации общества. Однако следует заметить, что в наши дни протекающие в стране трансформации наличных форм социальной организации происходят при весьма своеобразных обстоятельствах.

Общеизвестно, что в процессе развития человеческого общества исторически выявилось всего два способа социальной регуляции: это сила, понимаемая как основная функция властных структур, и социокультурные факторы, сводимые в основном к существующим ценностям и нормам, содержащим в себе стереотипы социально одобряемого поведения, систему запретов, образцы деятельности и форм взаимодействия. При этом в мировом процессе, как правило, происходило постепенное усиление роли второго способа социальной регуляции при условии все большей трансформации первого, его реализации в превращенном, «снятом» виде. Особенностью же большинства отечественных изменений форм социальной организации было их проведение именно с позиций силы — по причине насильственного слома почти всех социокультурных регуляторов. Однако в настоящий момент можно наблюдать фактическое отсутствие не только социокультурных, но и силовых факторов социальной регуляции. Вследствие этого попытки сознательной трансформации тех или иных форм социальной организации как бы «зависают в воздухе», составляя первый, объективный и наиболее общий план явлений социальной нестабильности.

Такой план субъективно представлен на уровне общественного сознания кризисом нормативных представлений об отношениях личности и общества. Осмысление «изжитости» существовавших в прошлом социальных воззрений на их взаимосвязь само по себе еще не ведет к реальному появлению каких-либо конструктивных предложений в настоящем. Подобные предложения существуют лишь в залоге долженствования, причем в зависимости от приверженности властно-силовому или ценностно-нормативному способу социальной регуляции их авторы симпатизируют «сильной руке» или «общечеловеческим ценностям»¹.

¹ Заметим, что наблюдается определенная зависимость между характером политических ориентации и оценкой причин кризиса: так, среди учителей прокоммунистической ориентации более 70% считают, что причиной нынешних трудностей системы образования является «ослабление порядка в стране».

Однако и в том, и в другом случае преодоление существующего кризиса общественного сознания представляется сомнительным, ибо каждый из предлагаемых способов решения проблем нацелен на общественное развитие «по образцу», и разница между ними лишь в том, из какой социальной действительности берется этот образец — прошлой и отечественной или настоящей и зарубежной. В то же время более перспективный путь, возможно, связан с отказом от привнесения целей общественного развития извне и с честными попытками социального самоопределения, т.е. с ответом на вопрос «кто мы», а не с ностальгией о том, «какие мы были», или же старательным подражанием тому, «какие они», чтобы поскорее стать такими же.

Вторым объективным проявлением социальной нестабильности на уровне общества представляется резкое усиление социальной стратификации. Мы далеки от иллюзии существования, когда бы то ни было, социальной однородности советского общества, но события десятилетия «перестройки», связанные с государственно-политическим самоопределением бывших союзных республик, ростом этнической идентичности всех народов нашей страны, а также с особенностями становления рыночных отношений, как никогда раньше обострили разделение различных социальных слоев по двум основным критериям — этнической принадлежности и материальной обеспеченности.

Думается, что существенной особенностью актуальной социальной стратификации нашего общества выступает осознание этого явления самими его субъектами. В результате на уровне общественного сознания данная стратификация субъективно переживается как кризис целого ряда социальных ценностей и идеалов, в частности идеалов справедливого общественного устройства, когда каждому «по труду», или же идеалов «дружбы народов». Таковы, на наш взгляд, основные проявления актуального социального кризиса на уровне общества, имеющие значение для социализации, особенно когда речь идет о ее подростковом этапе.

Не менее существенными оказываются проявления социального кризиса и нестабильности на социально-психологическом уровне — на уровне группы. Их объективный план имеет, как представляется, две составляющие. Это, во-первых, возрастание числа неопределенных социальных ситуаций, в которых конкретная социальная группа еще не имеет нормативных предписаний о целях и результатах своей деятельности — ни идущих «сверху», со стороны групп более высокого уровня общности, ни лежащих в собственном групповом опыте.

Во-вторых, подобные изменения социальной действительности сопровождаются возникновением новых видов социальной деятельности и появлением новых социальных ролей. Это ведет к соответствующим альтернативным проявлениям на уровне «группового сознания» — возникновению специфических, не существовавших ранее групповых норм и одновременной представленное™ множества различных социальных норм, в том числе и антагонистичных по своему характеру.

Таким образом, можно констатировать, что рассмотренный на социально-психологическом уровне процесс социализации протекает сегодня в ситуации гораздо большей, чем ранее, социальной вариативности — неопределенных социальных ситуаций, многообразия принципов организации социальных общностей, видов деятельности, социальных ролей и групповых норм. Сама по себе подобная вариативность в ее развитом виде не свидетельствует о социальном кризисе, а скорее является необходимым атрибутом развитого гражданского общества. Однако в настоящих условиях места и времени, в своей становящейся неразвитой и не подкрепленной изменениями на макросоциальном уровне форме данная социальная вариативность становится, как представляется, фактором социального кризиса.

Наконец, проявления социальной нестабильности и ценностно-нормативного кризиса общества могут быть рассмотрены на собственно психологическом, личностном уровне. Отметим сразу, что этот пласт ее проявлений особенно нуждается в научном исследовании, причем если два предыдущих плана анализа могут удовлетвориться социально-философским и социологическим осмыслением феномена, то личностные проявления ситуации социальной нестабильности, несомненно, требуют психологического изучения. В самом общем виде сегодня можно говорить о возможных личностных изменениях, связанных с нарушениями временной перспективы («жизнь в прошлом»), с повышенной тревожностью, с актуализацией специфических защит, т.е. с тем комплексом явлений, которые иногда объединяют термином «социальный невроз»¹.

¹ В этой связи интересно отметить особенности социальных представлений современных российских подростков о своем социальном будущем. Так, в начале 90-х годов более 60% из них выражали сомнения в том, что их жизнь сложится удачно, более 60% — сомневались в успешности своей будущей профессиональной деятельности, а более 50% — хотели бы сменить страну проживания [Соб-кин Б. С., Писарский П. С., 1992].

Таким образом, ведущей особенностью социального кризиса, имеющей сегодня определяющее влияние на ход социализации личности, является не столько динамизм социальной ситуации в целом, сколько разнонаправленность социализационных влияний. Как справедливо отмечает Г. М. Андреева, сущность социальной нестабильности составляет:рассогласованность социальных перемен, «смена направления и темпа изменений, несовпадение меры радикальности их в различных сферах общества (экономике, политике, культуре, формах человеческих отношений)»¹.

Прямым психологическим следствием подобного рассогласования социальных ориентиров в ходе социализации является усложнение для человека ситуации социального выбора — «для обыденного человека нестабильность общества воспринимается прежде всего как абсолютная неопределенность ситуации и, следовательно, невозможность даже ближайшего прогнозирования своей судьбы»². Особое значение это имеет для молодого поколения, для которого реализация целой совокупности социальных выборов (профессионального, идеологического, ценностного) составляет основное содержание возрастных задач развития. Отсутствие четко структурированных нормативных моделей ставят взрослеющего человека в ситуацию, когда, оказавшись на традиционном возрастном «перекрестке» множественных социальных выборов и самоопределений, он обнаруживает, что установленные на нем общественные «светофоры» дают противоречивую информацию, а то и не работают вовсе.

Объективное отсутствие должного количества согласованных «внешних» ориентиров для социального самоопределения с необходимостью заставляет больше опираться на ориентиры «внутренние» — систему персональных ценностей, «идеальное Я», идентичность. Однако именно эти личностные образования на определенном этапе социализации (старшем подростковом и юношеском) еще находятся в стадии формирования, что, в свою очередь, существенно осложняет процесс формирования социальной идентичности как одного из центральных элементов образа социального мира в целом. Неслучайно именно подростковый возраст в качестве «естественной лаборатории» преимущественно выбирается как объект изучения исследователями кризиса идентичности в ситуации социальной нестабильности [Авдуевская Е. П., Баклушин-

¹ Андреева Г. М. Психология социального познания. М., 2000. С. 257.

² Там же. С. 260.

ский С. А., 1995; Андреева Г. М., Хелкама К., Дубовская Е. М., Стефа-ненко Т. Г., 1997; Тихомандрицкая О. А., 2000]. Остановимся поэтому на исследованиях подросткового этапа в развитии идентичности в условиях актуальных радикальных социальных перемен.

15.2. Исследования идентичности подростка в ситуации социального кризиса

Как уже отмечалось, кризис социальной идентичности рассматривается как одна из ведущих психологических проблем, которые встают перед человеком и обществом в целом в ситуации социальной нестабильности наряду с глобальной ломкой устоявшихся социальных стереотипов и изменением системы ценностей. Отмечается, что кризис идентичности «можно определить как особую ситуацию сознания, когда большинство социальных категорий, посредством которых человек определяет себя и свое место в обществе, кажутся утратившими свои границы и свою ценность»¹. При этом интересно не только определенное изменение содержания идентификационных характеристик, но и их субъективное оценочное значение. Для конкретных исследований этот интерес выражается в изучении возможных путей поддержания позитивной социальной идентичности, в анализе связи структур идентичности с системой персональных ценностных ориентации, а также в исследованиях проспективной («обращенной в будущее») социальной идентичности современных подростков. Таким образом, основной фокус проблемы— это выяснение закономерностей и критериев выбора социальной группы, с которой стремится идентифицироваться подросток.

В целом по ряду исследований отмечаются следующие тенденции [Баклушинский С. А., 1996; Белинская Е. П., Куликова И. В., 2000]. В ситуации социальной нестабильности и кризиса, несмотря на объективные нарушения межпоколенной трансляции норм и представлений о жизни общества, семья остается для подростка важным фактором построения образа социального мира в целом и социальной идентичности в частности. Так, за период с начала до середины 90-х годов общие характеристики социальной сети подростка фактически не претерпели изменений: с начала социальной нестабильности семья составляет для подростка наиболее зна-

¹ Андреева Г. М. Психология социального познания. М., 2000. С. 266.

чимую часть его социальной сети, и ранги значимости ее отдельных членов практически не изменились. Таким образом, сегодня семья выступает своеобразным «буфером» для подростка, ограничивающим влияние на него макросоциальных изменений. Излишне, наверное, говорить о том, что подобная тенденция противоречит традиционным представлениям о данном возрастном этапе как периоде автономизации от родительской семьи.

Интересно также и то, что в исследовании, специально посвященном анализу особенностей восприятия подростком ситуации социальной нестабильности, выяснилось, что вне зависимости от половой принадлежности и уровня материального благополучия семьи большинство современных подростков склонны воспринимать актуальную ситуацию социальных перемен как стабильную. Подобный несколько парадоксальный результат может быть интерпретирован двояко. С одной стороны, в силу того, что источник происходящих социальных изменений лежит вне данной возрастной группы¹, набирающие силу данные социальные изменения еще не затронули сколько-нибудь существенно подростковую страту. С другой стороны, принимавшие участие в исследовании подростки были в полном смысле слова «детьми перестройки», время их сознательного взросления совпало со временем радикальных социальных перемен — прошлая, стабильная общественная ситуация была им просто не известна, а потому актуальная ситуация нестабильности воспринималась как единственно возможная [Андреева Г. М. и др., 1997].

Недавние исследования проспективной идентичности подростка показали, что, помимо очевидно возрастающей роли средств массовой информации в формировании «будущей социальной идентичности», данный вид подростковой идентичности является, по сути, некоторым социальным стереотипом — устойчивым образом «социального завтра», лишенным личностных особенностей. Представляется, что данный факт подтверждает отмеченные выше тенденции и в целом позволяет интерпретировать их более широко. Как известно, понятие константности восприятия, определенное как сохранение стабильности образа, несмотря на изменение объективных характеристик стимула, в настоящее время применяется и к социальной перцепции и самовосприятию [Слуцкий В. И.,

‘ В отличие, например. Oi «студенческих революций» конца 60-х годов, оказавших существенное влияние на процессы социальной идентификации западной молодежи в тот исторический момент.

1993J. В этом смысле полученные данные могут быть интерпретированы как общая тенденция к сохранению стабильного образа социального мира (и социальной идентичности в том числе), несмотря на идущие микро- и макросоциальные изменения.

Как уже отмечалось в главе, посвященной анализу современных социально-психологических исследований Я-концепции и, в частности, ее временных структур, выделение проспективной идентичности в качестве не только «самопрогнозирующей», но и интегрирующей личностной инстанции отмечается сегодня целым рядом исследователей [см., например: Sinnirella M., 1998]. В этой связи интересно выяснить ее роль в ситуации кризиса идентичности, когда «запрос» на подобного рода личностную интеграцию существенно возрастает.

15.3. Проспективная идентичность современного подростка

Очевидно, что одним из эмпирических референтов характера отношений подростков к актуальной социальной ситуации является их представление об особенностях своей собственной социальной жизни в будущем, прогноз своего личного «социального завтра» и своего места в нем. Именно этот аспект социальной идентичности обычно и суммируется концептом проспективная идентичность.

В одном из проведенных нами исследований проспективной идентичности современных российских подростков [Белинская Е. П., Куликова И. В., 2000] фиксировалась динамика их представлений о своем социальном будущем¹. И в том, и в другом случае старшеклассники писали свободные сочинения по темам «Один день моего «светлого» будущего» и «Один день моего «темного» будущего», которые обрабатывались методом контент-анализа. Опустив многие детали, отметим следующие интересные тенденции, выявившиеся в данном исследовании.

Прежде всего отметим, что и в начале, и в конце 90-х годов представления о будущем у подростков не только отражали особенности их половой и социальной принадлежности, но в основном определялись содержанием господствующих социальных стереотипов.

Так, в большинстве случаев в 1991 г. в качестве престижных достижений своего «завтра» фигурировали: наличие собственной фирмы или «дела», обладание определенной маркой автомобиля и

Сравнительные исследования проводились в 1991 и 1998 гг.

видеомагнитофона, возможность потребления импортных продуктов питания («из супермаркета»).

При этом вне зависимости от половой принадлежности фактически не упоминались характер профессиональной деятельности, желаемые уровень и качество образования, место проживания и характер досуга. Характерной и также не имеющей половых различий особенностью социального «будущего» подростков начала 90-х годов было наличие многодетной и «счастливой» семьи, как правило, многопоколенной (в большинстве случаев упоминалась активная роль в ней бабушек и дедушек).

В сочинениях подростков конца 90-х годов личное «социальное будущее» претерпело значительные изменения. В качестве престижных собственных достижений выступили обладание высокооплачиваемой профессией, предполагающей работу по найму в зарубежной фирме, наличие собственной квартиры и загородной виллы, мобильный образ жизни (регулярные поездки за границу) и возможность постоянного приобретения промышленных товаров импортного производства. В значительной степени оказались представлены характеристики уровня образования и особенности досуга, в частности, спорт. Семья при сохранении общего большого «удельного веса» в описаниях «светлого социального завтра» также описывалась иначе — практически исчезли указания на ее много-поколенность, снизилось общее количество желаемых детей, появились четкие половые и социальные различия в ее описаниях¹.

Различия в сочинениях подростков начала и конца 90-х годов отмечались и в описаниях «темного завтра». Прежде всего это касалось межполовых различий: описания своего «неудавшегося» социального будущего у юношей включали в себя значимо большее, чем у девушек, количество упоминаний о девиантных формах социального поведения (тюремное заключение, алкоголизм, наркомания, суицид).

Это было своего рода «все вокруг о’кей, а я — не о’кей». При этом в исследовании 1998 г. по сравнению с предыдущим в сочинениях юношей значимо увеличилось число отказов от написания подобных сочинений вообще, причем последние сопровождались мотивировками с элементами «магического мышления» («если об этом думать, то так и случится»).

«Темные» сочинения девушек и в начале, и в конце 90-х годов писались по принципу «я о’кей, а он — не о’кей»: сохранялись

¹ Так, для девушек из материально обеспеченных семей с высоким уровнем образования родителей будущая семейная жизнь выступала как своеобразный «компенсатор» неудавшейся профессиональной карьеры.

указания на определенный материальный достаток, наличие семьи и работы, достаточно широкого круга друзей и родственников при условии, что «он» (партнер) склонен ко всем вышеперечисленным формам девиантного поведения. Иными словами, девушки демонстрировали более высокие потенциальные возможности социально-психологической адаптации, что в целом соответствует данным других социально-психологических исследований полоролевой социализации [см., например: Алешина Ю. Е., Волович А. С, 1991]. Таким образом, и в случае проспективного «отражения» в идентичности ситуации социального кризиса можно отметить характерные особенности, свойственные в целом самоидентификационным структурам подростка нестабильного общества.

Итак, в ряде случаев отражение ситуации социального кризиса и нестабильности на личностном уровне сочетается с определенными особенностями индивидуального самосознания, в частности, характерными чертами персональной и социальной идентичности. От чего же они в конечном итоге зависят?

Представляется, что во многом они определяются характеристиками социальной сети подростка, т.е. его микросоциальным окружением. Как известно, основными микросоциальными структурами, оказывающими наибольшее влияние на самосознание подростка, являются семья и группа сверстников. Соответственно возможны как минимум два пути социализационного процесса в условиях, когда все социальное окружение претерпевает быстрые изменения.

Первый путь проходят подростки-мигранты, когда вся семья оказывается в условиях иного социального окружения и вся структура норм, ценностей и стандартов поведения изменяется практически скачкообразно. При этом, как показывают исследования, скорость, с которой подросток и взрослые члены семьи включаются в новый социальный контекст и адаптируются к нему, различна. А именно — подросток проходит этот путь намного быстрее, чем взрослые, что ведет к возникновению конфликтов в установках, ценностях и поведении между ним и взрослыми членами семьи. В этих условиях роль и значимость семьи в процессе социализации падает, в то время как роль и значимость группы сверстников возрастает: именно она становится фактически единственным источником формирования Я-концепции подростка [Phinney J. S., 1993, Баклушинский С. А., Орлова Н. Г., 1998].

Второй возможный путь связан, напротив, с повышением роли

семьи как одного из наиболее стабильных и консервативных социальных институтов. В этом случае восприятие и интерпретация социальных изменений осуществляются через призму семьи, роль группы сверстников в ходе нормативной социализации подростка снижается, а Я-концепция имеет в качестве основного источника своего формирования родительские представления и установки.

Именно эта тенденция как характерная особенность социализации российских подростков в ситуации актуального социального кризиса и была отмечена в ряде исследований, причем сравнение результатов начала и второй половины 90-х годов показало ее усиление [Авдуевская Е. П., Баклушинский С. А., 1995; Баклушин-ский С. А., Орлова Н. Г., 1998]¹.

Таким образом, современная социальная ситуация задает новые характерные особенности протекания процесса социализации. Очевидно, что они будут иметь свое отражение во всем содержании данного процесса. Но, как уже частично отмечалось выше, представляется, что в максимальной степени это касается особенностей самосознания, «стержневыми» составляющими которого являются персональная и социальная идентичность.

Рекомендуемая литература

Абельс X. Интеракция. Идентификация. Презентация. СПб., 1999. С. 201 —

244.

Андреева Г. М. Психология социального познания. М., 2000. С. 256—277. Кон И. С. Социологическая психология. М.; Воронеж, 1999. С. 399—416. Российское общество на рубеже веков: штрихи к портрету. М., 2000. С. 5—

17, 105-120. Социальная идентификация личности/Под ред. В. А. Ядова. М., 1993.

¹ Заметим, что ситуация, когда основой личностного и социального самоопределения подростка становятся установки и ценности родительской семьи, далеко не всегда является следствием его осознанного выбора. На основании результатов некоторых исследований можно утверждать, что во многом данная ситуация провоцируется определенным стилем детско-родительских отношений, а именно — делегирующим. У делегирующих родителей (не имеющих позитивного образа собственного социального будущего и переносящего ответственность за него на своего ребенка) обычно существует четкое представление о том, что должен делать их ребенок, чтобы быть успешным, причем точка зрения самого подростка на этот счет во внимание не принимается. Такие подростки имеют четкие представления о будущем и соответственно большую уверенность в себе, однако их идентификационные структуры содержат все черты «предрешенной» идентичности, провоцируя на объектное отношение к самому себе и, следовательно, блокируя способность быть субъектом своей жизни \Авдуевская Е. П., Араканцева Т. А., 1994].