УДК 81’23
МЕТАФОРА В ФИЛОСОФСКОЙ ПАРАДИГМЕ
© 2010 О. С. Зубкова
канд. филолог. наук, докторант каф. проф. коммуникации
и иностранных языков
Курский государственный университет
Статья посвящена философскому анализу феномена метафоры. Рассмотрены основные теории и концепции, определившие дальнейшее изучение этого феномена.
Ключевые слова: метафора, теории метафоры, логика, риторика.
Тема метафоры волнует человечество со времен античности, и по мере его развития и постижения им окружающего мира и себя в этом мире интерес к роли метафоры лишь возрастает, расширяя сферу ее обитания. Сегодня не только философия, лингвистика и психология, но и целый ряд других наук пытаются – каждая со своей стороны – найти ответы на вопрос о том, что современная наука понимает под метафорой, поскольку от ответа на него, от понимания природы этого феномена в первую очередь будет зависеть то, как его изучать. Однако, по справедливому замечанию В. А. Канке, любое
[Полозова 2003: 19].
Первая философская трактовка метафоры связана с именем одного из самых известных философов Древней Греции – Аристотеля, обратившего внимание на функциональный аспект обсуждаемого феномена. Метафора представлялась как субститут (замена одного слова на другое), который относится исключительно к сфере риторики или поэтики и не затрагивает способы мышления об объекте или предмете, подчиняющиеся правилам формальной логики. Аристотель отмечал, что метафоры нужно заимствовать из области предметов сходных, но не явно сходных, подобно тому как в философии считается свойством меткого ума видеть сходство и в вещах, далеко отстоящих одни от других [Аристотель 1981; 1984]. Смысл метафоры, по Аристотелю, заключается в присвоении объекту такого имени, которое изначально принадлежит другому объекту. Таким образом, обсуждаемый феномен предстает как риторическая фигура, основой которой является аналогия. При этом метафора, по мысли философа, не имеет никакой связи с контекстом. Суждения Аристотеля о метафоре (в современном значении термина) легли в основу последующих «риторик» и «поэтик». В то же время теория метафоры, как и учение о тропах в целом, постепенно развивалось, появлялись новые положения, уточнения. В рамках изучения метафоры во времена античности были конкретизированы типы переносных значений и предложена их классификация. Аристотель указывал на место переносных имен в ряду имен (слов)
ТЕОРИИ МЕТАФОРЫ ХХ ВЕКА в философии
... к сфере риторики и поэтики. В своей работе “Поэтика” Аристотель дает определение метафоре, где трактует ее как феномен своеобразной замены слов, как обмен, осуществляющийся на уровне лексики. ... Для Аристотеля “метафора – это несвойственное имя, перенесенное с рода на вид, с вида на ...
вообще, отмечая, что всякое имя есть или общеупотребительное, или редкое, или переносное, или украшательное, или сочиненное, или удлиненное, или укороченное, или измененное. Очевидно, что данная классификация фактически делит имена (слова) на общеупотребительные и «все остальные», среди которых далее выделяются подклассы редких, переносных, украшательных и других имен. Аристотель называет «все остальные» имена «необычными» и прямо противопоставляет их «общеупотребительным», подразумевая под необычными (словами) редкие, переносные, удлиненные, все прочие, кроме общеупотребительных. Таким образом, метафора попадала в класс «необычных» слов, который противопоставлялся классу «общеупотребительных» слов, то есть все не «общеупотребительные» слова автоматически попадали в класс «необычных». Общеупотребительным же словом Аристотель называл такое слово, которым пользуются все. В «Поэтике» и «Риторике» философ рассматривал метафоры с позиций описания связанных с ней явлений (феноменов).
Отметим, что вопрос о сущностях, определяющих существование этого языкового феномена, был поставлен только через две с половиной тысячи лет после Аристотеля — в ХХ веке.
Разделение Аристотелем логики и риторики, слов и мысли, «обусловило и возникновение двух линий по отношению к метафоре <…> логической и риторической» [Полозова 2003: 21]. Ученик и последователь философского учения Аристотеля Аристид Квинтилиан выдвинул собственную версию, сводившую метафору фактически до уровня сокращенного, или эллиптического сравнения. Именно этому философу принадлежит авторство типологии метафоры, в рамках которой выделялись следующие типы переносов: 1) с живого предмета на живой, 2) с неживого объекта на неживой, 3) с живого на неживой и 4) с неживого на живой [Quintiliani 1963;
Анализ различных направлений использования метафоры в практике ...
... особенность предопределяет социальную значимость нашего исследования. В психологии и психотерапии метафора – это неотделимый элемент консультативного, терапевтического процессе работы терапевта с ... в процессе консультационной работы. Предмет исследования – различные направления использования метафоры в практике психологического консультирования. Задачи: 1. Провести комплексный анализ литературы ...
Деметрий Фалерский впервые обратил внимание на более точное и ясное выражение некоторых вещей с помощью метафор, нежели в виде четких определений [Деметрий 1978]. Он также впервые определил значимость этого тропа в повседневной речи, на значимость стертых метафор: «<…> в употреблении метафор наставницей служит обиходная речь. Ведь переносное значение почти всех ее выражений скрыто благодаря устоявшимся метафорам. Так, и “чистый звук”, и “горячий человек”, и “крутой нрав”, и “большой оратор”, и другое в этом роде – столь искусные метафоры, что кажутся почти буквальными выражениями. Обиходная речь так удачно использует некоторые метафоры, что пропадает нужда в словах в прямом смысле, и метафора, занимая их место, так и остается в языке, например: “глазок виноградной лозы” и пр. в таком роде» [Деметрий 1978: 251]. Далее философ тонко замечает, что метафора и сравнение
Серьезную альтернативу аристотелевской концепции могла составить
уровне слов, но и в области мыслей» [Полозова 2003: 32]. Этот философ отмечал, что эффект этого языкового тропа касается как знаков, так и значений. Он является автором «двухслойной» модели метафоры, в которой на первом уровне взаимодействуют слова, а на втором уже пересекаются семантические значения. «В теории Гермогена на первом уровне метафора представлена словом, объединившем в себе два понятия, на втором она представляет собой идею, вобравшую в себя смыслы двух вещей» [Там же]. Однако эта концепция не получала должного развития на протяжении двух тысяч лет, и лишь в ХХ веке она становится одним из магистральных направлений когнитивной лингвистики.
В период Средневековья Ансельм Кентенберийский и грамматисты
Споры модистов о взаимоотношениях вещей и названий были частью теологических дискуссий. Тропы занимали важное место среди таких универсалий, в особенности метафора, благодаря ассоциациям сходства, которые она вызывала в душах (в психике) говорящих [Larochelle 1999]. Античной риторике средневековая наука противопоставляет свою теорию метафоры, построенную на признании онтологической значимости этого риторического тропа, его способности являть собой некий прообраз чувственного мира. Бытие метафорических структур полагается изначально заданным мышлению (см., напр.: [Августин 2000; Augustin 1996]).
В метафоре соприкасаются божественный логос и человеческое слово. Метафора предполагает нечто правдоподобное и близкое человеческому разуму, не противоречащее Священному Писанию. Как и в эпоху античности, по своей природе она отождествляется с аналогией, со сравнением. Однако если в концепции Аристотеля метафора соизмеряет бытие человека и Космоса, то в средневековой философии метафоpa – «перенос слова с тварей на Творца» (см., напр.: [Ермоленко 2000]).
Основные качества речи
... разговор. Отсюда предупреждение, определяющее отношение к слову, речи, языку: «Когда говоришь — думай», «Слово не зря молвится», «Не бросай слов на ветер», «Не следует слова тратить попусту», «Коня на вожжах ... Наличие в языке паронимов приводит к тому, что в устной и письменной речи одно слово ошибочно употребляется вместо другого. Вот какие факты смешения паронимов приводит А. ...
В основе средневековой метафорики лежит стремление философии к познанию идеальной реальности, к чуду. Модальность метафоры отражает предположительность и теоцентричность средневекового познания. Содержанию метафоры присуща также семантическая динамика и диалектическая многоуровневость. При этом смысл в метафоре представлен в свернутом виде, допускающем широкий спектр толкований. Таким образом, средневековая теория метафоры демонстрирует, с одной стороны, неразрывную связь с античной традицией, с другой – комплекс своеобразных представлений о способах вербализации результатов познания, манифестирующие специфику средневекового философского мышления.
Вплоть до начала эпохи Просвещения (до XVIII века) метафора в соответствии с аристотелевскими традициями рассматривалась исключительно как риторическая фигура. В период классицизма и барокко существование метафоры в устной и письменной речи (главным образом в теологическом дискурсе) признавалось лишь признаком украшательства [Larochelle 1999]. В период раннего Возрождения постепенно нивелируется распространенное в средневековой традиции противопоставление риторики и действительности. Эффектность и наглядность метафорических структур находит свое применение и в процессе познания: она позволяет более достоверно выразить индивидуальные суждения о непосредственно воспринимаемой реальности. Достоверность этого выражения прослеживается в способности метафор избегать удаленных от повседневности формулировок, уходить от необоснованных абстракций. Мысль и слово приобретают самостоятельный статус в познавательном процессе. Не менее важной считается в эпоху раннего Возрождения и психологическая функция метафоры, облегчающая понимание. В период Возрождения метафоры активно применяются в создании новых лексических конструкций. По замечанию Г.А. Ермоленко, в эпоху раннего Возрождения в Италии под влиянием
рефлексии над предшествующими
Метафора становится приемлемой конструкцией лишь для художественной речи. Ее присутствие в языке научной рефлексии считается необоснованным.
Л.С.Выготский о соотношении мысли, речи и языка и о психологической ...
... жизни человека; его психические Функции (восприятие, память, внимание, мышление) из элементарных становятся высшими. Трактуя язык как систему «психологических орудий», которые, в отличие от орудий труда, изменяют ... в виде различных форм межфункциональных связей (между мышлением и памятью, мышлением и речью). В построении систем главная роль придавалась первоначально знаку, затем значению как « ...
Однако философы Нового времени, представляющие логическое направление, считали метафору ненужным и недопустимым украшением мысли и речи, источником двусмысленности и заблуждения, искажающим буквальные смыслы и не имеющей когнитивного значения. Философ Т. Гоббс отмечал, что, когда люди употребляют слова в ином значении, нежели им предназначено свыше, они обманывают и себя, и других. Т. Гоббс, считал, что речь служит в первую очередь для выражения мысли и передачи знания и что для выполнения этой функции пригодны только слова, употребленные в их прямом смысле, поскольку только буквальное значение поддается верификации. Он видел в метафоре, равно как и в переносных значениях вообще, препятствие к выполнению этого главного назначения языка [Гоббс 1991: 62]. Философ подчеркивал, что «светом человеческого ума» могут быть только вразумительные слова, предварительно очищенные от всякой двусмысленности точными дефинициями. Рассуждение является шагом, рост знания – путем, а благоденствие человеческого рода – целью. «Метафоры же и двусмысленные слова, напротив, суть
Британский эмпирик Дж. Локк говорил о несовместимости научных теорий и определений с метафорой и полагал, что при пользовании языком необходимо стремиться к точным дефинициям, к однозначности и определенности, что является краеугольным камнем объективистского направления современной западной философии [Локк 1985]. Продолжая традицию эмпиризма, в своей инвективе против несовершенства языка он также выражал презрение к образной речи, которую он рассматривал как орудие риторики и врага истины. Образное употребление слов, по его мнению, «имеет в виду лишь внушать ложные идеи, возбуждать страсти и тем самым вводить в заблуждение рассудок и, следовательно, на деле есть чистый обман» [Там же: 567]. Склонность человека к метафоре представлялась Дж. Локку противоестественной.
Взгляды философов Нового времени, последовательно выражающие позицию «логиков», позже нашли свое отражение в позитивизме, представителями которого метафора рассматривалась в качестве эмоционального украшения речи, «<…> и на этом основании она исключалась из языка положительной науки, предложения и слова которого считались находящимися во взаимооднозначном соответствии с фактами мира <…> Считалось, что метафоры также могут быть заменены буквальными
выражениями без всякой потери смысла и только в этом случае они могут соотноситься
среальностью» [Полозова 2003: 32].
Вотличие от философов Нового времени, заложивших основу позитивизма, философы романтического направления искали истоки языка в эмоциональных и поэтических импульсах человека, что привело к рассмотрению метафоры как фатальной неизбежности, единственным способом не только выражения мысли, но и самого мышления.
Социальные и психологические факторы в истории языков
... филогенезе Homo sapiens и восходит звуковой язык). Язык примитивного человека, в сущности говоря, есть двойной язык: с одной стороны, язык слов, с другой - язык жестов. Для языков первобытной поры характерно ... широчайшее табуирование слов и выражений (о природе ...
Особенно категоричны и последовательны в этом отношении высказывания Ф. Ницше. Он писал: «Он (творец) обозначает только отношение вещей к людям и для выражения их пользуется самыми смелыми метафорами. Возбуждение нерва становится изображением! Первая метафора. Изображение становится звуком! Вторая метафора. И каждый раз полный прыжок в совершено другую и чуждую область… Мы думаем, что знаем
Между тем романтики считают метафору принадлежностью лишь высокого языка философии, отвергая её выразительность и познавательный потенциал в наивном дискурсе. При этом использование лексем разговорного языка при формировании метафор основывается на желании точнее отобразить жизненность и подлинность познания за счет непосредственности и эмоциональности просторечья. Метафора позволяет отобразить индивидуальные восприятия в доступной и красочной форме.
Однако следует заметить, что отношение к метафоре оставалось в течение длительного времени настороженным и крайне противоречивым. Так, Вольтер [Voltaire 1963; Gouhier 1983] старался, как он сам признавал, воздерживаться в философских диспутах от метафорических аргументов, жестко разделяя когнитивную и эмоциональную функции языка. Напротив, теоретические изыскания французской риторики, представленные в работах П. Фонтанье [Fontanier 1977, 1979, 1980] и Н. Бозе [Beauzée 1974], вносят ощутимый вклад в последующее развитие лингвистической теории метафоры. Например, было осуществлено отделение аллегории от метафоры, различие между которыми имеет количественный характер [Там же]. Н. Бозе отмечал, что аллегория представляет собой развернутое высказывание, состоящее из некоторого множества предложений, в то время как простая (simple) метафора включает в себя
Функции метафор в лирике Н.Рубцова
... которой является звезда, и тема возможной смерти, философская тема, выраженная образами мглы заледенелой и полыньи. В этой метафоре отчетливо звучит и мотив тревоги, растерянности лирического ... России, или стихотворные тексты на философские темы – судьбы, земного пути человека, жизни и смерти. Кроме того, такими номинативными метафорами начинаются некоторые стихи, относящиеся к ...
одно или два слова, а непрерывная (prolongée) метафора – более двух слов. Н. Бозе и П. Фонтанье разработали классификацию тропов, в которой метафора впервые рассматривается в своей уникальности относительно других фигур речи. Происходит окончательное разделение последних и тропов. Тропы мыслятся как менее широкие понятия по отношению к фигурам речи [Fontanier 1979]. При этом, по мнению Н. Бозе, метонимия основывается на соположении, синекдоха на подчинении, а метафора на сходстве. П. Фонтанье обратил внимание на иную сторону фигур речи: он выделил языковые фигуры и фигуры мысли [Fontanier 1977]. Первые в свою очередь подразделялись на нетропы и тропы [Fontanier 1980]. Последние включали в себя фигуры значения (метафора, метонимия) и фигуры выражения (гипербола, литота, олицетворение, аллегория, ирония).
В защиту метафоры в разные годы выступали такие выдающиеся мыслители, как Х.
М.
Представитель немецкого неокантианства Э. Кассирер говорил о том, что в языке выражены как логические, так и мифологические формы мышления. Рефлексы мифологических представлений о мире автор искал в метафоре, понимаемой им очень широко (он включал в это понятие также метонимию и синекдоху).
Краткое содержание Дон Жуан, или каменный гость Мольер
... и сценической терминологии эпохи названиями, лишь условно отвечавшими подлинному идейному и художественному содержанию того или иного произведения (Комедия плаща и шпаги, дворцовая комедия, комедия интриги, ...
Э Кассирер полагал, что метафора является той концептуальной формой, в которой выражается мифологическое, синкретическое восприятие мира. Философ характеризует метафору как «рефлекс мифологических представлений», а образование понятий осуществляется путем сведения некоторых представлений в одну точку. Возникновение метафоры Э. Кассирер связывает с фиктивным отождествлением части и целого. Однако, в
отличие от Ф. Ницше, Э. Кассирер не сводил к метафоре все способы мышления
[Кассирер 1990:
В ХХ веке в философской парадигме осуществился «лингвистический поворот» (см., напр.: [Полозова 2003]), благодаря которому язык становится центром философского анализа. На смену воззрениям «логиков» приходят идеи философов романтического направления. Смена дисциплинарной матрицы позволила выйти на качественно новый уровень понимания метафоры и процессов метафоризации, связывающихся на этом этапе с особенностями процессуальности мышления.
Развитие аналитической философии продемонстрировало, что риторические тропы, так называемые «излишества», не могут быть не только нередуцируемы, но являются тем, что формирует язык как язык, делая его средством описания и коммуникации. Французский философ П. Рикёр [Ricoeur 1975, Рикер 1990] изменил феноменологическую парадигму описания языка и в частности метафоры. Он предложил взглянуть на символы, существующие не на уровне сознания говорящего, а на более глубинном уровне. Однако следует заметить, что П. Рикёр, отмечая несомненную важность учета процессов ощущения и воображения, настаивает на семантической, а не психологической трактовке метафоризации. Предикативная ассимиляция обеспечивает семантическую близость сравниваемых понятий. Процесс взаимодействия состоит не просто в замене слова на слово, имени на имя – что определяет только метонимию, – а во взаимодействии между логическим субъектом и предикатом. Метафору, таким образом, следует описывать как отклоняющуюся предикацию, нежели как отклоняющееся название [Рикер 1990:
Появление нового взгляда на мышление, как не просто на формальнологический феномен, но обладающий творческим характером, повлекло изменение трактовки метафоры как когнитивного феномена. В начале ХХ века широкое распространение получили идеи интеракционистской концепции метафоры, введенной и разрабатываемой А. Ричардсом. В книге «The Philosophy of Rhetoric» (1936 г.) он впервые высказал, а впоследствии и развил вышеуказанную концепцию метафоры, которая получила, наряду с предложенными терминами tenor и vehicle, широкое распространение в
Философия жизни М. Мамардашвили и ее значение для психологии
... ему оказать на Франкла колоссальное влияние. Предметом данной статьи выступает философская концепция жизни, развернутая М. Мамардашвили в двух лекционных курсах, прочитанных им в Тбилиси в 1982 ... сообщить, не находится ни в философской терминологии, ни в обыденном языке. В этой связи вспоминается одна из многочисленных легенд, ходивших про Мамардашвили. Когда в начале курса ...
М. Блэк обратил внимание на то, что познание мира и его интерпретация в лингвистических терминах осуществляются человеком и обусловлены его способностью соотносить уже известное с вновь познаваемым. В этом смысле «продуктивность метафоры заключается в присущем ей свойстве сопоставлять, а затем
синтезировать сущности разных логических порядков. При этом сопоставление и синтез имеют своим результатом выбор того или иного основания метафоры» [Блэк 1990: 158]. Значение метафоры представляет собой результат взаимодействия двух мыслей, бьющих в одну точку. Таким образом, М. Блэк рассматривал метафору как результат семантического изоморфизма между двумя субъектами – вспомогательным и главным, происходящего на фоне определенного контекста. М. Блэк был одним из первых исследователей, связавших метафору с языком конкретной научной парадигмы – философии и обосновавших необходимость её включения в спектр философского интереса.
Еще один интересный подход в изучении метафоры представлен в работе выдающегося отечественного философа нашего времени М.К. Мамардашвили [2002], проанализировавшего особенности функционирования философской метафоры и проследившего их влияние на адекватность и эффективность философского знания. По мнению ученого, в философской метафоре ясность парадоксально сосуществует с трудностями понимания. Называя метафору «утруднением», М.К. Мамардашвили отмечает одну из её особенностей, превращающую очевидные преимущества метафорики в ее недостатки. Философ настаивает, что для интерпретации метафоры необходим навык понимания естественного языка, поскольку ее содержание опирается, прежде всего, на обыденную понятийную систему. Поэтому М.К. Мамардашвили пишет: «Язык метафоры – это всегда мускулистый язык, на котором хорошо сказано о сути дела. Только для понимающего, конечно» [Мамардашвили 2002: 54]. Исследователь сопоставляет философскую метафору и научную, отмечая, что в рамках выполнения своей разъясняющей функции философская метафора коррелирует с научной метафорой. Философская метафора, так же как и научная, опровергает полное тождество и ограничивается частным. В научном, равно как и в философском дискурсе роль метафоры выходит за рамки эстетической выразительности. Различие проявляется лишь на уровне практического применения исследуемого феномена. Научная метафора выражает некоторые предположения, гипотезы, имеющие отношение прежде всего к миру объективных фактов. Это позволяет соотносить её содержание с критериями научности. В философском дискурсе естественный язык выступает по отношению к содержанию метафоры в качестве определяемого контекста. Специфику функционирования метафоры в языке философии формирует сама особенность предмета философского знания и метафора подчиняется его законам. Следовательно, философская метафора имеет дело не с самими явлениями, а с их смыслами, не с действительностью самой по себе, а с её данностью относительно сознания человека. При этом сферой деятельности философской метафоры становится не сама реальность, а ее теоретическая модель, включающая избранные абстрактные объекты. Однако, отмечает М.К. Мамардашвили, философская метафора способна сама создавать контекст, который влияет на содержание философского языка. Опираясь на обыденную понятийную систему, она образует необходимый инструментарий понимания философских смыслов. Заметим, что ученый не абстрагируется в своем анализе от античной дихотомии «логическое – риторическое» и рассматривает философскую метафору не только в сопоставлении с научной, но и с поэтической. По мысли философа, философские метафоры оказываются лишенными эмпирического, научного смысла, что исключает возможность описания ими
«излучают красоту». Таким образом, основная задача поэтической метафоры заключается в эстетическом воздействии, а философской – в отождествлении отличных друг от друга предметов с целью разъяснения содержания философской терминологии и понимания сути философской проблематики. При этом обращение к естественному языку не умаляет познавательной ценности философских смыслов, поскольку их содержание остается философским в любом языке. М.К. Мамардашвили называет его «фоном», «нервом философии», который не зависит от способа выражения.
Подводя итог философских исследований метафоры, важно отметить, что в античной традиции были сформированы два основных взгляда на природу и сущность метафоры, предопределившие дальнейшее развитие научного интереса к этому языковому феномену: логический и риторический. Если посмотреть на философскую практику в течение последних двух веков, то можно заметить, что философская мысль последовательно открывает для человека сферу возможного и доступного именно человеческим усилиям, при этом предполагая возможность определения метафоры как особого типа мировосприятия и миропонимания и соотношения между «логическим» и «нелогическим». Этот этап, бесспорно, легитимизирует вполне определенную смену парадигм в изучении метафоры. Расторгая прежнее тождество предметности и понятийности, метафора образует предпосылки нового, более свободного их единства. Объединение в сознании предмета и понятия осуществляется на основе той становящейся реальности личного опыта, которая постигается как нечто целостное. Следовательно, метафора сводит философские идеи к простым очевидным истинам, понимание которых не требует специальных знаний. Между тем, сама возможность метафоры прояснять содержание философских текстов обусловлена наличием в ментальных структурах человека надындивидуального смысла, что позволяет использовать более широкие ассоциативные комплексы. Метафорический перенос направлен на «схватывание» целостностей, на постижение философских идей во всей их полноте, на усмотрение общего в частном. В философских теориях ХХ века метафора приобретает статус когерентно достоверной мыслительной структуры, обладающей научной легитимностью.
Библиографический список
Августин А. Исповедь: пер. с лат. М.: Канон+, ОИ «Реабилитация», 2000. 464 с.
Аристотель. Соч.: в 4 т. М.: Мысль. Т.1. Ред. В. Ф. Асмус, 1976. 550 с.; Т. 2. Ред.
З. Н. Микеладзе, 1978. 687 с.; Т. 3. Перевод, вступ. статья и примеч. И. Д. Рожанский, 1981. 613 с.; Т. 4. Перевод с древнегреч., общ. ред. А. И Доватура, 1984. 830 с.
Блэк М. Метафора // Теория метафоры: сб. М.: Прогресс, 1990. С.
Ермоленко Г. А. Метафора в языке философии: дисс. … канд. философ. наук. Краснодар, 2000. 180 с.
Гегель Г.В.Ф. Наука логики / отв.ред. и авт.вступ.ст. М.М. Розенталь. М.: Наука, 1972. Т. 3. [Учение о понятии]. 374 с.
Гоббс Т. Левиафан, или Материя, форма и власть государства церковного и гражданского // Гоббс Т. Собр соч.: в 2 т.. Т. 2. М.: Мысль, 1991. С. 732.
Канке В. А. Формы времени. М.: Едиториал УРСС, 2002. 230 с.
Кассирер Э. Сила метафоры // Теория метафоры: сб. М.: Прогресс, 1990. С. 33–
43.
Локк Дж. Соч.: в 3 т. Т. 1. М., 1985. С. 567.
Мамардашвили М. К. Философские чтения. СПб.:
Ницше Ф. Об истине и лжи во вненравственном смысле (1873) // Ницше Ф.
Полн. собр. соч. Т.1. М., 1979. С. 396.
Прогресс, 1990. С.
Полозова И. В. Метафора как средство философского и научного познания. [Электронный ресурс]: дисс. …
Рикер П. Метафорический процесс как познание, воображение и ощущение // Теория метафоры: сб. М.: Прогресс, 1990. С.
Ричардс А. Философия риторики // Теория метафоры: сборник. М.: Прогресс, 1990. С.
Augustin, saint. Les Confessions, trad. de Joseph Trabucco. P.: Flammarion (GF), 1996. 380 p.
Beauzée N. Grammaire générale ou exposition raisonnée des éléments nécessaires du langage, pour servir de fondement à l`étude de toutes les langues. P.: J. Barbou, réédité en
236 p.
Fontanier P. Les Figures du discours. P.: Flammarion, coll. «Champs Classiques», 1977. 254 р.
Fontanier P. Manuel classique pour l’etude des tropes (1821).
LUX, 1979. 124 p.Fontanier P. Des figures autres que tropes (1827).
LUX, 1980. 105 p.
Larochelle Élaine. L’Imagination dans l’œuvre de
Quintiliani A. De Musica libri tres. R. P.
Ricoeur P. La métaphore vive. P.: Edition du Seuil, 1975. Pp.
Voltaire. Essai sur les moeurs el l’espirit des nations et sur les principaux faits de l’histoire depuis Charlemange jusqu’à Louis XIII. Essai sur l’histoire génerale et sur les moeurs et l’espirit des nations. Р.: René Pomeau, 1963. 123 р.
