Гуманистическая ориентация в психологии

метки: Психология, Понятие, Задача, Вопрос, Познание, Прежде, Сторона, Методологический

Раздел 1

Мировоззренческие и методологические ориентиры человековедения

Введение

О статье Ю. Шрейдера «Наука — источник знаний и суеверий» (письмо в ре­дакцию «Нового мира»)

Проблемы взаимодействия психологии с формализованными научными дис­циплинами

Противоречит ли материалистическое мировоззрение религиозному?

Наука как специфическая подсистема культуры в контексте диалогического подхода в образовании

К анализу идейных основ гуманистически ориентированного образования (соавтор — А.Г. Волынец)

Научная школа Г.С. Костюка: методологические уроки

Категория диалога в академической и практической психологии

Главные аспекты применения понятия диалога

Значение и смысл как психологические понятия

Актуальные проблемы психологической эпистемологии

Рациогуманизм как мировоззренческий и методологический принцип

Предпосылки адекватности междисциплинарного исследования нравственно­го поступка

 

 

Раздел 2

Пути совершенствования понятийного аппарата психологии и

Педагогики

Введение

О психологическом содержании понятия «задача»

 

О понятии учебной задачи

Категория модели и ее роль в педагогических исследованиях (соавтор — В.И. Войтко)

Понятие задачи в исследовании и проектировании педагогического процесса Учебный материал и его психологическая структура (соавтор — М.В. Рычик) «Мотив»: уточнение понятия

 

Раздел 3

Проблемы психологии личности и личностно ориентированной

Педагогики

Введение

Понятие адаптации и его значение для психологии личности

Об особенностях основных направлений воспитания (соавтор — Л.Н. Тара­нов)

Нормы деятельности и творческая активность личности

Уплощение систем нормативной регуляции деятельности как феномен тота­литарного и посттоталитарного сознания

Психологическое содержание личностной свободы: сущность и составляю­щие

Гуманизация образования как источник личностной свободы Личностная надежность и ее соотношение с личностной свободой Гуманизация образования в контексте категорий «личность» и «культура»

Антропологический принцип в современной психологии. Понятие психологической ...

... понимает человека в его тотальности и самоценности, как творческую и свобоную личность Понятие “педагогическая антропология” в научный обиход ввел К.Д.Ушинский. Он использовал его ... обоснованиюцелей и средств воспитания. Определению целей воспитания должны способствовать философия, психология, история. Знания средств достижения педагогических целей содержатантропологические науки, т.е. науки, ...

Раздел 4

Гуманистическая ориентация в психологии

Введение

Гуманистическая психология

Концепция самоактуализации личности в гуманистической психологии

 

Анализ психологических воздействий и его педагогическое значение (соав­тор -М.С. Бургин)

Диалогические универсалии современного гуманизма как ориентиры соци­ального поведения

Некоторые проблемы социального управления в свете диалогических уни­версалий современного гуманизма

К анализу исходных позиций, роли и перспектив гуманистических направле­ний современной психологии

О мировоззренческих ориентирах гуманистической психологии

Принцип рациогуманизма и его значение для психологии

 

Заключение

http://georgyball.narod.ru/

ПРЕДИСЛОВИЕ

 

Предлагаемая вниманию читателей книга представляет собой сборник, состоящий из четырех разделов и содержащий (не считая «Введений» к каж­дому разделу и «Заключения») 35 работ (из них 5 написаны в соавторстве).

Они разнятся по конкретной тематике, по объему (от одностраничных тези­сов до брошюр), по стилю (который, естественно, различен в статье, предна­значаемой для научного журнала, в популярной брошюре и в записи устного выступления); наконец, по времени написания. Интервал между самой ран­ней и самой поздней из включенных в сборник работ составляет 36 лет; надо ли напоминать о произошедших за эти годы переменах в социальной и ду­ховной сферах? Позволив себе кое-где внести в публикуемые тексты редак­ционные уточнения, я не пошел на модернизацию старых работ. Ведь они принадлежат не только автору (или авторам), но и своему времени и, воз­можно, представляют некоторый интерес и в этом отношении. Необходимые комментарии я дал в сносках (отмеченных — в отличие от перенесенных из оригинальных текстов — как «примечания 2006 г.»).

Я надеюсь, что — при всей признанной выше многоаспектной разно­шерстности включенных в книгу текстов — она всё же обладает необходимой цельностью. Проблематику всей книги можно было бы охарактеризовать словами, использованными в заголовке 1-го раздела, — «Мировоззренческие и методологические ориентиры человековедения», так что распределение ма­териала между разделами в известной мере условно. Вместе с тем ориентиры, намечаемые в 1-ом разделе, в последующем тексте конкретизируются. Во 2-ом разделе направлением такой конкретизации служит совершенствование понятийного аппарата психологии (а также педагогики).

В 3-ем разделе это совершенствование продолжается, причем внимание сосредоточивается на категории личности — с учетом того, что данная категория играет централь­ную роль в психологии (особенно, практической) и в гуманистически ориен­тированной педагогике. Наконец, в 4-ом разделе конкретизация мировоз­зренческих и методологических ориентиров человековедения находит выра­жение в разработке актуальных вопросов гуманистической ориентации в психологии.

Впрочем, данная в предыдущем абзаце характеристика проблематики книги несколько формальна: она абстрагируется от центральной проблемы, с которой могут быть соотнесены составившие книгу работы. В широком

 

мировоззренческом ракурсе это проблема соотношения двух начал: гумани­стического (суть которого, если говорить коротко, — в убежденности в нали­чии у человеческих индивидов, общностей, человечества в целом конструк­тивного потенциала развития) и рационального (охватывающего интенцию и инструментарий постижения истины рефлексирующим разумом и опору на такое постижение в разных областях деятельности).

В методологическом ас­пекте указанная проблема предусматривает выяснение возможностей, путей и перспектив рационального познания человека и опоры на результаты тако­го познания в гуманистически ориентированной деятельности.

Сущность реализуемого в книге направления разработки очерченной проблемы может быть обозначена как принцип рациогуманизма (отсюда и на­звание книги «Психология в рациогуманистической перспективе»).

Этот принцип предполагает в мировоззренческом плане признание рационально ориентированной интеллектуальной культуры (и науки как ее основного сре­доточия) одним из важнейших достояний человечества, а в плане методоло­гии человековедения — требует максимального использования этого богатст­ва, в его гармоничном взаимодействии с другими составляющими культуры, для расширения знаний о человеке и их гуманистически ориентированного практического применения. Правда, этот принцип в его явном, эксплицитном выражении рассматривается всего лишь в двух работах, включенных в сбор­ник (тезисах, которыми оканчивается 1-ый раздел, и статье, завершающей 4-ый раздел), а также в «Заключении», подводящем итог книге в целом. Но им­плицитно — как до поры до времени недостаточно отрефлексированная ра-циогуманистическая установка — он, как мне кажется, пронизывает всю кни­гу.

В составляющих ее работах эта установка проявляется, прежде всего, в усилиях, направленных на преодоление взаимного отторжения и налажива­ние конструктивного взаимодействия между соперничающими, в частности, на психологическом поле методологическими традициями (и шире — вариан­тами интеллектуальной культуры), характерными, с одной стороны, для есте­ствознания и, в особенности, для формализованных научных дисциплин, а, с другой, — для дисциплин гуманитарных, опирающихся на «идейно-интуитивное мышление», по выражению Р. Трача¹. Достижению указанных целей способствуют:

— опора на традиции (представленные, в частности, в научном наследии

 

моего учителя Григория Силовича Костюка), которые я считаю возможным определить как рациогуманистические;

См.: Трач Р. Нігілізм як виклик (Сучасна духовна криза і психологія) // Гуманістична психологія: Антологія в 3 т. / За ред. Р. Трача і Г. Балла. — Т. 2: Психологія і духовність. — К., 2005. — С. 33.

— внимание к ценностным, духовным характеристикам научной дея­тельности (прежде всего, к ее «ведущему нормативному смыслу» — стремле­нию к постижению истины рациональными средствами) и к специфике их проявления в человековедении;

— стремление к совмещению ясности используемых понятий и логиче­ской четкости рассуждений с обеспечением их должной содержательности;

— построение понятийного инструментария, помогающего такому со­вмещению и «наведению мостов» между психологией и формализованными дисциплинами (ведущую роль в этом инструментарии играют широко трак­туемые понятия модели и задачи);

— разработка категории диалога как особо значимой для реализации ра-циогуманистической установки, внимание к принципам и механизмам диало­га в его социокультурных, психологических, педагогических и методологи­ческих функциях.

Идея совмещения гуманизма и рационализма, на первый взгляд, может показаться даже банальной — с учетом, в мировоззренческом плане, того, что разумность является определяющим атрибутом вида homo sapiens, а в мето­дологическом — хотя бы того, что в самом возникновении и развитии психо­логии как самостоятельной науки можно усмотреть реализацию указанной идеи. Но такой взгляд (который был, возможно, уместен в конце ХІХ века) ныне предстает весьма поверхностным. Об этом свидетельствует и возрас­тающая острота глобальных проблем (а также подозрение в том, что именно разум заводит человечество в тупик), и (если говорить о психологической науке) ее раздробленность на школы, часто не способные взаимодействовать, и, мягко выражаясь, перманентное методологическое неблагополучие.

Сказанное никак не должно служить отказу от рациогуманистической установки (и принципа рациогуманизма), но подтверждает необходимость серьезной работы по их обоснованию и реализации. В данной книге я попы­тался собрать то, что кажется наиболее интересным из сделанного в этом на­правлении мною (частично — вместе с коллегами, в соавторстве с которыми написаны некоторые вошедшие в книгу статьи).

Завершению книги способствовала благоприятная для творческой ра­боты атмосфера в Институте психологии им. Г.С. Костюка АПН Украины. За всестороннюю поддержку я искренне признателен своим коллегам и руково­дству института во главе с академиком Сергеем Дмитриевичем Максименко.

Благодарю кандидата психологических наук Н.В. Бастуна за помощь в подготовке книги к печати.

http://georgyball.narod.ru/ ⁸

Раздел 1

 

 

Мировоззренческие и методологические ориентиры

человековедения

http://georgyball.narod.ru/ ВВЕДЕНИЕ

 

Поскольку принципиальные для всей книги установки охарактеризова­ны в «Предисловии» и поскольку в 1-ом разделе собраны работы более об­щего характера по сравнению с вошедшими в последующие разделы, — здесь уместно ограничиться краткими вступительными замечаниями.

Начну с содержания раздела. В его названии речь идет, во-первых, о мировоззренческих и, во-вторых, о методологических ориентирах. Разумеет­ся, первые и вторые тесно связаны. Говоря о мировоззренческих ориентирах, я уделяю основное внимание установкам относительно роли рационального (прежде всего, научного) познания в жизни человечества; соответственно, методологические ориентиры говорят о том, как именно такое познание сле­дует осуществлять (в особенности, познание человека, включая его высшие духовные проявления).

В работах, составивших данный раздел, обсуждаются и методологически значимые вопросы, относящиеся, в первую очередь, к сфере человековедческой теории. Я имею в виду, в частности, установление (в написанной совместно с А.Г. Волынцом статье «К анализу идейных основ гуманистически ориентированного образования») соответствия между типом трактовки истины, господствующей социальной идеей и приоритетной стра­тегией целенаправленных психологических воздействий, а также статью «Актуальные проблемы психологической эпистемологии».

Второе вступительное замечание касается отраженной в работах данно­го раздела (да и всей книги) общефилософской позиции автора. В дополне­ние к тому, что сказано по этому поводу во включенной в данный раздел ра­боте «Противоречит ли материалистическое мировоззрение религиозному?», отмечу следующее. Я воспитывался на идеях диалектического материализма и не вижу оснований отказываться от него — равно как и сводить к конъюнк­турным соображениям мотивы приверженности ему выдающихся советских психологов (кстати, я полностью согласен с тем, что «творческий потенциал базовых положений советской психологии далеко не исчерпан» ).

Разумеет­ся, диалектический материализм трактуется при этом не как набор сакрали-зованных догм, а как попытка синтеза философского знания, оказавшаяся, помимо прочего, способной творчески

 

ассимилировать многие важнейшие результаты, полученные в рамках идеа­листически ориентированных учений.

Вообще, привычное противопоставление материализма и идеализма, на мой взгляд, чрезмерно. В самом деле, материализм, основывающийся на ши­роком понимании материи как объективной реальности, по сути, не проти­воречит идеализму, усматривающему идею (опять-таки, в широком понима-

 

 

Психологическая наука в России ХХ столетия: проблемы теории и истории / Под ред. А.В. Брушлинского. — М., 1997. — С. 154. В пользу процитированного утверждения говорит неослабе­вающий интерес к упомянутым положениям на Западе.

нии, берущем начало от Платона) в любой повторяющейся и воспроизводя­щейся структуре (атомного ядра, молекулы ДНК и т. п.).

Если же предметом рассмотрения становятся принципиально более сложные идеи, связываемые с категорией духа, и, соответственно, пара «материя — дух», то для материа­лизма как философского направления основополагающим (в соответствии с принципом развития «от более простого — к более сложному») является при­знание онтологической (бытийной) первичности материи, что никак не ис­ключает учета сколь угодно мощных обратных воздействий духа на материю и предпочтения, отдаваемого духовным ценностям в аксиологических рассу­ждениях и в ориентации практической деятельности. Между тем, именно та­кое предпочтение чаще всего наиболее значимо для приверженцев идеали­стического мировоззрения. В этом у меня с ними нет расхождений.

Третье вступительное замечание касается принципиальной гносеологи­ческой установки, которой я руководствуюсь. Ее прекрасно выразил Альберт Эйнштейн в шуточном по форме, но очень серьезном по содержанию афо­ризме: «Der Herr Gott ist raffiniert, aber boschaft ist er nicht» («Господь Бог изощрен, но не злонамерен»; Бог трактуется здесь пантеистически, т. е. ото­ждествляется с природой).

Суть дела в том, что природа, в том числе природа человека (надеюсь, читатель простит мне игру со значениями слова «приро­да», не мешающую здесь нашему рассуждению), с одной стороны, в принци­пе доступна познанию, а, с другой стороны, — очень сложна, причем не толь­ко количественно, но и качественно («ist raffiniert»), она отвергает неадекват­ные модели не только исследуемых объектов, но и исследовательских дейст­вий.

Приведу характерный пример. В упомянутой уже статье «Актуальные проблемы психологической эпистемологии» цитируются слова Карла Род­жерса (в письменном диалоге с Ролло Мэем): «В психологическом климате, поощряющем [личностный] рост и выбор, мне ни разу не встретился инди­вид, который избрал бы жестокий или деструктивный путь». Эти слова вы­зывают удивление, но не верить Роджерсу нельзя. Мэй в письме к Роджерсу предлагает свое объяснение: «Я охотно верю в невозможность

 

для кого бы то ни было провести в качестве пациента терапевтический час с Вами и не поддаться воздействию идущего от Вас добра». Но возникает практический вопрос: сохранится ли это воздействие, когда Роджерса не бу­дет рядом? И вопрос методологический: что (или кто) является в данном слу­чае реальным объектом изучения — пациент или система (диада) «пациент плюс психотерапевт (в частности, Роджерс)»?

Не буду далее развивать эту тему; упомяну лишь, что здесь напрашива­ется аналогия с ситуацией в квантовой физике. Необычность неклассических объектов удивила физиков, но была учтена ими и не остановила их исследо­ваний. Последуем же их примеру.

Впрочем, если говорить об объектах, обладающих субъектными каче­ствами (а именно такие объекты характерны для человековедения), то име­ются две стратегии преодоления возникающих трудностей: одна — совершен­ствование познающего разума, другая — «переход от познающего к взаимо­понимающему разуму» (цитирую В.С. Библера, отмечающего, что такой пе­реход наметил М.М. Бахтин) . Я, как правило, руководствуюсь первой стра­тегией, но, признавая значимость второй, пытаюсь внести свой скромный вклад в их диалог.

 

Наследие Бахтина и история науки и культуры (интервью с В.С. Библером и А.В. Ахутиным) // АРХЭ: Труды культуро-логического семинара. — М., 2005. — Вып. 4. — С. 198.

О СТАТЬЕ Ю. ШРЕЙДЕРА «НАУКА — ИСТОЧНИК ЗНАНИЙ И СУЕВЕРИЙ» (ПИСЬМО В РЕДАКЦИЮ «НОВОГО МИРА»)⁴

 

Уважаемая редакция!

Я с большим интересом прочел содержательную статью Ю. Шрейдера⁵ «Наука — источник знаний и суеверий», опубликованную в № 10 «Нового мира» за 1969 год. Многие мысли автора безусловно заслуживают внимания и поддержки. Я имею в виду, в частности, высказанные в статье соображения о месте научных знаний в системе культурных ценностей человечества, о со­отношении требований достоверности и содержательности, предъявляемых к научным утверждениям, о необходимости использования в науке как стро­гих, так и «размытых» понятий. Особенно интересен проводимый автором анализ суеверий, порождаемых неверной интерпретацией или неправомер­ным обобщением положений, выдвинутых наукой.

Вместе с тем Ю. Шрейдер высказывает некоторые идеи, с которыми, на мой взгляд, нельзя согласиться.

Серьезные возражения вызывает прежде всего понятие догмата, как его трактует Ю. Шрейдер. Он определяет догмат как «априорное положение, в которое мы именно верим, хотя и не рассчитываем найти никаких доказа­тельств». Это определение, может быть, и приемлемо <…> Невольно удивля­ешься, однако, когда знакомишься с примерами догматов, приводимыми Ю. Шрейдером. Это, с одной стороны, догмат о непогрешимости римского папы, выступающего ex cathedra, а с другой стороны, — основные положения мето­дологии науки, начиная с тезиса об объективности существования мира и за­кономерностей, которым он подчиняется.

Чтобы разобраться в поставленной проблеме, обратим внимание на то, что, как справедливо отмечает Ю. Шрейдер, в науке приходится иметь дело с разными категориями утверждений. Но при этом важно, что утверждения, относящиеся к разным категориям, доказываются совершенно различным образом.

4 Опубликовано в журн.: Новый мир. — 1970. — № 1. — С. 277-279. Здесь воспроизводится в не­сколько сокращенном виде. (Примечание 2006г.) 5 Шрейдер Юлий Анатольевич (1927 — 1998) — известный математик, кибернетик и философ. (Примечание 2006 г.)

 

 

Теоремы, то есть утверждения, высказываемые в рамках некоторой формальной системы, доказываются чисто дедуктивным путем — в конечном итоге путем их сведения к заранее принятым аксиомам. Гипотезы, высказы­ваемые в эмпирических науках (как естественных, так и общественных), до­казываются подтверждающими их экспериментами или наблюдениями, при­чем доказательство всегда содержит индуктивные компоненты, а доказывае­мое положение (если оно выражает некоторое общее положение, а не конста­тирует единичный факт) всегда представляет собой относительную истину: всегда сохраняется возможность того, что последующие эксперименты заста­вят внести в это положение изменения и уточнения. Существует и третий тип утверждений, а именно методологические принципы, используемые в науч­ном исследовании. Ю. Шрейдер не отрицает их важности для науки, но по­чему-то относит их к догматам, то есть к недоказуемым утверждениям. Меж­ду тем эти принципы, конечно, доказываются, но, разумеется, не так, как теоремы, и не так, как гипотезы. Они доказываются (или опровергаются) практикой научных исследований, то есть состоятельными следует считать лишь те принципы, использование которых способствует успехам познания. Здесь находит применение общее положение марксизма о практике как глав­ном критерии истины, которое, кстати, само является примером весьма по­лезного методологического принципа⁶.

Как бы то ни было, методологические принципы, о которых идет речь, не имеют ничего общего с положениями, принимаемыми на веру только по­тому, что они подкреплены признанным авторитетом. Положения первого типа относятся к науке или научной философии, положения второго типа — к религии того или иного толка. Они совершенно различны и даже противопо­ложны и по гносеологической природе, и по социальному значению, так что вряд ли имеет смысл объединять те и другие под общим названием «догмат».

Ныне я критически отношусь к этому положению, что вовсе не означает, однако, недооценки практики. Практика, безусловно, служит критерием — но, вообще говоря, не истинности, а именно полезности любых используемых средств, в том числе методологических принципов. Но, при этом уточнении, я и ныне придерживаюсь важнейших идей публикуемого письма, а именно: 1) научные положения принципиально отличаются от принимаемых на веру догматов тем, что подлежат ра­циональному обоснованию; 2) способы такого обоснования для разных типов научных положений различны. (Примечание 2006 г.)

 

Второй вопрос, по которому я хотел бы возразить Ю. Шрейдеру, каса­ется соотношения между этикой и наукой. Ю. Шрейдер полагает, что суще­ствует опасность «подчинения этики науке», и предостерегает против такой опасности. «Речь, разумеется, не идет, — оговаривается он, — об отказе от ло­гического анализа соотношений между этическими нормами, но основные принципы, лежащие в основе этики, следовало бы полагать априорными». Что значит «априорными» — остается неясным. Если имеется в виду априор­ность по отношению к формализованному логическому анализу, то про­цитированное высказывание представляет собой трюизм, а содержащийся в нем союз «но» вызывает недоумение. Действительно, чтобы можно было хо­тя бы поставить задачу доказательства тех или иных теорем, необходимо прежде всего иметь некоторую систему аксиом. Без аксиом, или, если хотите, «априорных принципов», проводить логический анализ вообще бессмыслен­но.

Если же имеется в виду априорность этических принципов по отноше­нию к науке вообще, включая сюда результаты социологических, историче­ских, этнографических, психологических, медицинских исследований, то от­куда же в таком случае можно черпать эти принципы?..

Ю. Шрейдер дает только один пример априорного этического принци­па. Это представляющееся ему несомненным положение о том, что ценность человеческой личности бесконечна и потому измерять ее недопустимо. Но приходится признать, что, при всей эмоциональной привлекательности этого положения, оно как раз не может быть выдвинуто в качестве исходного эти­ческого принципа, соблюдение которого обязательно при всех условиях. Возьмем простейший пример: действия военачальника. Разве он не обязан считать человеческие жизни, часто сознательно планируя потерю какого-то числа жизней, но вместе с тем стремясь достичь поставленной цели с наи­меньшими потерями? Если бы он отказался от таких подсчетов, то не только нарушил бы воинский долг, но поступил бы явно безнравственно, ибо в ре­зультате потери оказались бы большими⁸. Можно возразить, правда, что вой­ны — это варварский вид деятельности,

__________________________________ 18_________________________________

 

который должен вскоре исчезнуть из человеческой практики. Конечно, мы надеемся на это, но пока, к сожалению, войны представляют собой реаль­ность. И даже если с войнами будет покончено, то всегда останется возмож­ность стихийных бедствий и иных чрезвычайных обстоятельств, когда при­дется, как это ни тяжело, измерять ценности человеческих жизней.

7 Этот риторический вопрос выражает сциентистскую позицию, которую я ныне не разделяю. Этические принципы следует, видимо, черпать из культуры в целом, а не только из результатов научных исследований, при всей их важности. (Примечание 2006 г.) 8 В годы, когда писалось это письмо, у нас не принято было вспоминать о склонности сталинских военных (и не только военных) начальников не считать жизни своих подчиненных. Сегодня, существенно уточняя свою изложенную в публикуемом письме позицию, я подчеркнул бы, что тезис, отстаиваемый Ю.А. Шрейдером, правомерен как аксиологическое утверждение, призванное определять ценностные установки деятелей (в том числе военных) и влиять благодаря этому на субъективные смыслы, которыми обладают для них объекты их действий (включая лю­дей, чьими жизнями они распоряжаются). Но в реальной действительности (где надо ориентиро­ваться прежде всего на значения ее компонентов; см. в настоящем издании статью «Значение и смысл как психологические понятия») деятель часто вынужден отходить от буквального следова­ния вышеуказанному тезису — но он каждый раз должен стремиться свести такие отходы к мини­муму. (В системе понятий Ф.Е. Василюка /см. его книгу «Психология переживания», М., 1984/ следует говорить о переходе от внутренне сложного и внешне легкого жизненного мира к также внутренне сложному, но внешне трудному.) Результат выглядит несколько парадоксально: чело­век, принципиально настроенный против измерения ценностей человеческих жизней, будет лучше их считать… (Примечание 2006 г.)

Ю. Шрейдер пишет: «Будем сознавать свою нравственную ответствен­ность в каждом конкретном поступке, будь то поступок врача, ученого, сол­дата, учителя или кого угодно». Это совершенно правильно. Но сознавать от­ветственность мало. Надо еще уметь принять правильное в этическом отно­шении решение. И если расчет помогает принять такое решение, то именно отказываться от расчета было бы безнравственно.

Наконец, последнее. «Многие ученые, — пишет Ю. Шрейдер, — считают бесспорным, что для науки нет запретных областей. Что не существует явле­ний, куда ученый не вправе вмешаться с инструментом научного исследова­ния». Судя по всему, Ю. Шрейдер не вполне согласен с таким взглядом. Я же думаю, что он является одним из основополагающих методологических принципов, которыми должны руководствоваться ученые. Другое дело, что инструменты исследования должны выбираться с учетом не только сугубо научных, но и этических требований. Поэтому, скажем, в медицинских ис­следованиях (я не говорю о фашистской Германии) не применяются опыты на людях. Столь же верно, что в определенных общественно-исторических условиях работа ученых над определенными проблемами может быть упот­реблена во вред многим людям и человечеству

в целом, причем последствия, как известно, могут быть крайне тяжелыми. Ученые должны в полной мере сознавать свою ответственность в этом отно­шении. Всё это так. Но все это ни в коей мере не колеблет того принципиального положения, что для науки, для рационального человеческого познания нет запретных зон. Многовековой опыт показывает, что никто не в силах установить такие зоны и попытки, предпринимаемые в этом направлении, способны вызвать лишь усмешку потомков. Подобные попытки всегда были характерны для поборников фидеизма и прямого обскурантизма, а передовые мыслители всегда противопоставляли им лозунг рационализма, лозунг неисчерпаемых возможностей научного познания. Нет никаких оснований ставить этот лозунг под сомнение.

ПРОБЛЕМЫ ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ ПСИХОЛОГИИ С ФОРМАЛИЗОВАННЫМИ НАУЧНЫМИ ДИСЦИПЛИНАМИ⁹

 

Раскрывается роль, которую играют в рассматриваемом взаимодействии общенаучные и межнаучные категории. Подчеркивается значение психологии при разработке этих категорий. Отмечается, что для характеристики изучаемых в психологии недизъюнктивных процессов необходимо учитывать условия, при которых возможно эффективное применение теорий, идеализированным объектам которых свойственна дизъюнктивность.

 

Интегративные процессы, развертывающиеся в современной науке, проявляются, в частности, в усилении взаимосвязи психологии с формализо­ванными научными дисциплинами: математикой, формальной логикой, тео­рией систем, кибернетикой, информатикой¹⁰ и т. д. Часто предметом анализа и оценки (одобрительной или критической) служит влияние этих дисциплин на психологическую науку. Психология является не только сферой приложе­ния результатов указанных дисциплин, но и одним из источников их про­гресса. Это дает основание рассматривать взаимодействие психологии с формализованными научными дисциплинами.

Прежде всего нужно сказать о взаимодействии психологии и киберне­тики [8]. Одной из предпосылок успешного развития кибернетики как общей теории систем управления и в особенности ее разделов, находящих примене­ние в работах по искусственному интеллекту, является использование ре­зультатов изучения совершенных процессов управления. Развитие киберне­тики, обращение к исследованию и практическому построению все более сложных систем управления укрепляют связи психологии с другими наука­ми. При этом следует подчеркнуть, что давно прошло время,

Опубликовано: Психол. журн. — 1989. — Т. 10. — № 6. — С. 34-39. (Примечание 2006 г.) 10 Предметы кибернетики и информатики и соотношение между этими науками определяются по-разному. Мы ориентируемся на точку зрения, согласно которой кибернетика «акцентирует внима­ние на общих законах движения информации в целенаправленных системах любой природы (био­логических, технических, социальных)»; информатика же, «опираясь на этот теоретический фун­дамент, изучает технологию — конкретные способы и приемы переработки, передачи, использова­ния информации», причем «не в любых кибернетических системах, а в социальных системах» [22, с. 36].

 

когда с кибернетикой взаимодействовала преимущественно бихевиористиче-ская психология, ориентированная на изучение внешнего поведения. Иссле­дования в области искусственного интеллекта и смежных проблем на Западе всё в большей мере опираются на отвергнувшую бихевиоризм когнитивную психологию и всё теснее переплетаются с нею в рамках «когнитивной нау­ки». В нашей стране важные разработки в области кибернетики и информа­тики (см., например, [10, 14, 15, 24, 25]) проводились благодаря непосредст­венному сотрудничеству с психологами.

Применение результатов психологических исследований в разработках по кибернетике обычно затрудняется как из-за неточности указанных резуль­татов, так и из-за неразработанности самого языка, который используется для их описания, и недостаточно подробного анализа процессов решения тех или иных задач и т. п. Для оказания действенной помощи разработчикам систем искусственного интеллекта требуется проведение психологического экспе­римента [5]. Однако кибернетика не только воздействует на психологию, но и сама нуждается в ее влиянии. Осознание этого должно помочь психологам в преодолении своеобразного комплекса неполноценности — не важно, про­является ли он в стремлении «призвать варягов» или в обостренной чувстви­тельности к «чужеродным» влияниям¹¹.

Как же влияют формализованные дисциплины на психологию и как от­носятся к этому психологи? Как правило, не вызывает сомнений правомер­ность применения понятий и методов, заимствованных из этих дисциплин, для осуществления конкретно-методических целей, например для планиро­вания экспериментов или обработки эмпирических данных. (Поскольку нас интересует взаимодействие наук, необходимо напомнить, что запросы пси­хологии способствовали развитию математической статистики. Известный пример — разработка факторного анализа.) С большей осторожностью отно­сятся обычно к формальным моделям, претендующим на описание тех или иных изучаемых в психологии процессов. Дискуссионным является вопрос о правомерности использования понятий и методов формализованных дисцип­лин в психологической теории при построении объяснительных схем, приме­няемых в психологии. Некоторые ученые считают, что в этих случаях имеет место лишь «видимость того, что строгость психологических понятий усили­вается», поскольку «реальность, на которую указывают эти понятия,

По мнению А.П. Назаретяна, «слабая вовлеченность профессиональной психологии в обще­научные процессы во многом объясняется… застарелым комплексом «вторичности» предмета» [23, с. 7].

 

не высвечивается, а затемняется, когда на нее проецируются схемы, сложив­шиеся при исследовании явлений других порядков» [36, с. 443]. В качестве методологического принципа данное утверждение уязвимо: ведь проециро­вание, или, иначе говоря, использование аналогий между разнородными яв­лениями, — один из приемов, полезность которых подтверждена историей науки. Конечно, им нельзя ограничиваться. М.Г. Ярошевский прав в том, что «успех следует ожидать там, где психологическая мысль будет взаимодейст­вовать «на равных» с другими направлениями, а не растворяться в них» [36, с. 443-444]. Как отметил Л.М. Веккер, «единый научный аппарат современной психологии складывается в результате взаимодействия пограничного, вне-психологического и собственно внутрипсихологического научного развития» [7, с. 6].

Данный тезис подтверждается опытом использования в психологии ре­зультатов, полученных в области информатики и искусственного интеллекта. Необходимо уточнить: развитию концептуального и методического аппарата психологии способствует в одних случаях применение этих результатов, а в других — противопоставление им специфики человеческой деятельности, не­достаточно раскрывавшейся ранее самими психологами [30].

При использовании схем, заимствованных из формализованных дисци­плин, психологическая реальность «затемняется» чаще всего потому, что наиболее важные ее характеристики с трудом поддаются формализованной оценке. В таких условиях высвечивается лишь «некоторая поверхностная, легче всего поддающаяся проникновению точных методов сторона явлений» [34, с. 77-78]. Возникает опасность свести математическую психологию «к описанию машин, которые человек в силу своих уникальных приспособи­тельных возможностей способен конструировать в себе самом» [16, с. 45].

Как же добиться эффективного взаимодействия психологии с формали­зованными дисциплинами, не поддаваясь опасным соблазнам упрощенчест­ва? На помощь здесь могут прийти общенаучные (а также работающие в не­скольких науках — так называемые региональные или межнаучные) категории [11]. Охватывая понятия связываемых областей знания, данные категории позволяют соотнести эти понятия между собой. Так, например, психические образы не охватываются логико-математическим понятием модели, произ­водным от строгих понятий об изо- и гомоморфизме. Именно это было пока­зано в свое время А.Н. Леонтьевым и Э. Джафаровым [21]. Но данное об­стоятельство отнюдь не исключает правомерности рассмотрения понятия психического образа как специфического

 

воплощения общенаучной категории модели . По отношению к этой катего­рии вышеупомянутое логико-математическое понятие выступает как одна из ее формальных экспликаций, не адекватных, однако, большинству ее психо­логических применений.

В более поздней работе А.Н. Леонтьев признал, что под достаточно широкое определение модели «подпадает, в частности, и чувственный образ» [20, с. 125], но вместе с тем высказал мнение: трактовка образа как модели не дает возможности отразить его существенную черту — «принадлежность дея­тельному субъекту» [там же, с. 126]. Однако аналогичное (хотя, конечно, ме­нее конкретное) свойство может быть выделено и при анализе общенаучной категории модели. Согласно интерпретации, обоснованной в статье [9], сис­тема В является моделью системы А для активной системы С (в качестве ко­торой могут выступать человек-индивид, коллектив, животное, робот и т. п.), если структурное подобие систем А и В позволяет системе С определенным образом использовать систему В — или как источник информации о модели-

 

 

Сходной точки зрения придерживается Н.И. Губанов [12].

руемой системе А, или как ее заменитель. При этом подчеркивается, что нет смысла говорить о модели, если отсутствует активная система, которая мо­жет ее использовать. В статье [1] предложен формализованный вариант рас­сматриваемой интерпретации, используемый, в частности, в психологии и включающий характеристику количественных параметров содержащейся в модели информации: ее объема, адекватности и полноты.

Общенаучные и межнаучные категории, а также базирующиеся на них подходы и методы исследования формируются в ходе взаимодействия раз­ных дисциплин и вместе с тем являются фактором, усиливающим такое взаимодействие. В этой связи следует подчеркнуть роль психологии как од­ного из источников разработки указанных категорий. Так, результаты психо­логических исследований, прежде всего касающихся структуры деятельности (А.Н. Леонтьев), формирования умственных действий (П.Я. Гальперин), раз­вития произвольных движений (А.В. Запорожец), внесли (наряду с работами нейрофизиологов П.К. Анохина, Н.А. Бернштейна и др., трудами Т. Котар-бинского и др. по праксеологии — дисциплине, изучающей условия эффектив­ности человеческой деятельности) важнейший вклад в разработку межнауч­ной категории целенаправленного действия (подробнее об этом см. в работе [2]).

Заметим, что последняя имеет ныне, особенно в связи с конструирова­нием так называемых интеллектуальных роботов, важное значение для ки­бернетики.

____________________________________ 24_______________________________

 

Концептуальные средства, сформированные в рамках психологии, яви­лись (вместе с результатами, полученными в логике, науковедении, педаго­гике и других областях знания) основой для разработки межнаучной катего­рии задачи. В результате построена система понятий, пригодных для описа­ния задач, относящихся к любой предметной области и решаемых человеком-индивидом, коллективом, компьютером и т. д. Многие из компонентов ука­занной системы представляют собой обобщения соответствующих психоло­гических понятий. Так, в предложенной С.Л. Рубинштейном [27, с. 152] и А.Н. Леонтьевым [19, с. 7] психологической характеристике задачи как сово­купности цели субъекта и условий, в которых она должна быть достигнута, отражено свойство задач, имеющее фундаментальное значение для их общей теории, которое обычно игнорировалось кибернетиками. Мы имеем в виду (подробнее см. [3]) неоднородность структуры задачи: один из основных компонентов последней («условия» по С.Л. Рубинштейну и А.Н. Леонтьеву) выражает реальность, а другой представляет собой модель желаемого со­стояния (цель можно рассматривать как частный вид такой модели).

Подоб­ным же образом в общей теории задач обобщается положение, сформулиро­ванное С.Л. Рубинштейном применительно к человеческому мышлению и состоящее в том, что «в проблемной ситуации всегда имеется нечто, импли­цитно — через свои отношения с тем, что в ней дано, — в нее включающееся, ею предполагаемое, но эксплицитно не определенное…» [26, с. 14].

В рамках общей теории задач психологические понятия, конечно, не просто обобщаются, но в известной мере формализуются , четко выделяют­ся отношения между ними, их частные виды и т. п. От этого зависит успех применения понятий общей теории задач в психологии, а также в педагогике. Следует сказать о необходимости четкой классификации задач, позволяю­щей, во-первых, сопоставлять задачи, решаемые субъектом, с предложенны­ми ему извне или теми, которые требуется решать в определенных ситуациях [28]; во-вторых, совершенствовать обучающие воздействия путем тщатель­ного учета типов предлагаемых учащимся задач, обеспечения их достаточно­го разнообразия и рациональной последовательности [17, 31, 32].

Наряду с этим система понятий общей теории задач (подвергнутая до-
полнительной, более строгой формализации) успешно применялась при
_________________________________ 25_________________________________

 

проектировании диалоговых систем обучения и обслуживания пользователей ЭВМ [13, 14]. В информатике, как и, в психолого-педагогической сфере, ис­пользуются концептуальные средства, обогащенные в результате взаимодей­ствия со смежной областью, развернувшегося на основе разработки межна­учной категории — в данном случае категории задачи.

Одна из трудностей, осложняющих применение средств и методов формализованных дисциплин, — континуальный (недизъюнктивный) харак­тер изучаемых в психологии процессов, проявляющийся в том, что их стадии «непрерывно как бы проникают друг в друга, сливаются, генетически пере­ходят одна в другую и т. д.». По мнению А.В. Брушлинского, такие стадии «нельзя рассматривать как дизъюнктивно отделенные друг от друга элемен­ты множества, лишенные генетических связей» [6, с. 33]. Между тем фор­мальная логика, математика, кибернетика работают именно с такими элемен­тами, и в настоящее время предпринимаются новые попытки преодоления этой ограниченности (см. [6]).

Даже в том случае, когда психология участву­ет в формировании некоторой «пограничной» теории (как, например, упомя­нутая выше общая теория задач), рассматриваемые в ней идеализированные объекты носят дизъюнктивный характер; описываются они с помощью весь­ма определенных, четко отграниченных друг от друга понятий. Возникает вопрос: применима ли такая теория при анализе изучаемых психологией процессов? Не является ли «дизъюнктивизация» слишком дорогой платой за достигаемую четкость?

Мы полагаем, что теория подобного рода в принципе может быть при­менима для анализа недизъюнктивных процессов. Но вводимые в ней поня­тия непосредственно характеризуют дизъюнктивные идеализированные объ­екты. По отношению же к изменчивым и противоречивым реальным объек­там эти понятия выступают как своего рода вехи, упорядочивающие мышле-

 

Начальный этап формализации может осуществляться средствами естественного языка, но «в таком случае требуется, чтобы запись на нем была общепонятной, не допускающей различных толкований» [4, с. 451-452].

ние о таких объектах, а не как жесткие «полочки», по которым можно было бы разложить их.

Сформулируем некоторые требования к «дизъюнктивной» теории, предназначенной для анализа недизъюнктивных процессов. Во-первых, по­нятийная сеть такой теории должна быть достаточно «густой»¹⁴.

 

Уплотнение понятийной сети достигается с помощью известного в методоло­гии науки приема — «расщепления понятий (на два или большее их число) в соответствии с различными возможными оттенками смысла» [35, с. 11]. Применительно к понятию задачи первым этапом такого расщепления можно считать четкое разграничение, с одной стороны, проблемных ситуаций и, с другой — задач, рассматриваемых как их знаковые модели [32]. Следующим этапом [18] явилось расщепление второго из выделенных при этом понятий на два: собственно задачу, трактуемую в качестве системы специфической структуры, и знаковую модель такой системы (примером здесь может слу­жить словесная формулировка задачи: известно, что, не меняя содержания задачи, можно сформулировать ее по-разному).

Во-вторых, следует исполь­зовать разные варианты соотнесения четких понятий теории с одними и теми же реальными объектами, выделяя тем самым их различные стороны.

Например, при классификации познавательных задач [3] в качестве их простейшего вида выделяются так называемые задачи исполнения (известны начальное состояние некоторого объекта и произведенная над ним процеду­ра; требуется найти его конечное состояние).

Более сложными являются за­дачи восстановления (в такой задаче известны процедура и полученное в ре­зультате ее осуществления конечное состояние объекта; требуется найти его начальное состояние).

Рассмотрим теперь задачу, сформулированную сле­дующим образом: решить уравнение х — 5х + 6 = 0. Она может быть истол­кована как задача восстановления, где х есть неизвестное начальное состоя­ние некоторой числовой величины, а известны, во-первых, произведенная над этой величиной процедура, состоящий из операций возведения в квадрат, умножения, вычитания и сложения, и, во-вторых, ее конечное состояние -нуль. Но той же формулировке можно поставить в соответствие и задачу ис­полнения, где неизвестен результат решения уравнения (его корни), известен начальный вид уравнения и предполагается известной процедура его реше­ния.

14 Проведем аналогию с широко используемой в технической кибернетике теоремой отсчетов (теоремой Котельникова) [29, с. 109]. Смысл ее состоит в том, что с помощью дискретной после­довательности мгновенных значений непрерывного сигнала, взятых через достаточно малые про­межутки времени, можно с требуемой точностью передать заключенную в нем информацию.

Если описываемая задача рассматривается в абстракции от особенно­стей решателя, то обе указанные интерпретации равноправны. Предположим, однако, что нас интересует решение этой задачи школьником. Тогда ее, по всей видимости, следует трактовать как задачу исполнения, если этот школь­ник владеет общим методом решения квадратных уравнений, и как задачу восстановления, если такой метод ему неизвестен, но он понимает, что зна­чит «решить уравнение». Допустим теперь, что ученик только овладевает указанным общим методом — в этом случае альтернативные

представления, взятые из теории задач, являются как бы гранями, между ко­торыми находится развивающийся объект — реально решаемая задача. Рассмотренный пример, на наш взгляд, подтверждает пригодность чет­ких («дизъюнктивных») понятий для анализа противоречивых, «живых» процессов, в том числе тех, с которыми приходится иметь дело в психологи­ческих и педагогических исследованиях. В заключение следует подчеркнуть, что: а) важную роль во взаимодей­ствии психологии с формализованными научными дисциплинами играют общенаучные и межнаучные категории; б) психология вносит в разработку таких категорий существенный вклад; в) дизъюнктивный характер идеализи­рованных объектов теорий, формирующихся на основе указанных категорий, не препятствует применению этих теорий в психологической области, если их понятийная сеть является достаточно «густой» и в ней сочетаются разные способы соотнесения элементов сети с изменчивыми и противоречивыми ре­альными объектами. Опыт взаимодействия психологии с формализованными научными дисциплинами подтверждает истину о том, что «наука принципиально поли-фонична и диалогична» [33, с. 68]. Убежденно и последовательно отстаивая определенную методологическую позицию, каждый ученый должен вместе с тем учитывать возможность того, что некоторые существенные стороны ис­следуемых им объектов будут лучше «схвачены» представителями других дисциплин, направлений, школ. К диалогу с ними следует относиться со всей серьезностью, рассматривая их позицию не как мишень для критики, а преж­де всего как источник конструктивного обогащения знаний об изучаемой об­ласти действительности и повышения на этой основе социальной эффектив­ности науки. ЛИТЕРАТУРА 1. Балл Г.А. Система понятий для описания объектов приложения интеллекта // Ки­бернетика. — 1979. — № 2. — С. 109-113. 2. Балл Г.О. Цілеспрямована дія як психологічна і міжнаукова категорія // Філо­софська думка. — 1981. — № 6. — С. 81-90. 3. Балл Г.А. Об основных положениях и некоторых применениях теории познава­тельных задач // Вопр. психологии. — 1984. — № 3. — С. 34-41. 4. Бирюков Б.В. Синтез знания и формализация // Синтез современного научного знания. — М„ 1973. — С. 447-474. 5. Бондаровская В.М., Хоменко Л.В. Опыт использования результатов психологиче­ского исследования для совершенствования системы искусственного интеллекта // Кибер­нетика. — 1979. — № 3. — С. 77-81.

6. Брушшлинский А.В. Мышление и прогнозирование. — М., 1979.

7. Веккер Л.М. Психические процессы. — Л., 1974. — Т. 1.

 

8. Величковский Б.М. Психология познания и кибернетика // Кибернетика живого: человек в разных аспектах. — М., 1985. — С. 92-106.

9. Войтко В.І., Балл Г.О. Узагальнена інтерпретація поняття моделі // Філософська думка. — 1976. — № 1. — С. 58-64 ¹⁵.

10. Глушков В.М., Брановицкий В.И. и др. Человек и вычислительная техника. — К.,

1971.

11. Готт В С., Семенюк Э.П.. Урсул А Д. Категории современной науки. — М., 1984.

12. Губанов Н.И. Методологические аспекты проблемы соответствия между объек­том, нейродинамическим кодом и психическим образом // Психол. журн. — 1987. — Т. 8. -№ 3. — С. 118-129.

13. Диалоговые системы: Современное состояние и перспективы развития / Под ред. А.М. Довгялло. — К., 1987.

14. Довгялло А.М. Диалог пользователя и ЭВМ: Основы проектирования и реализа­ции. — К., 1981.

 

15. ЕфимовЕ.И. Решатели интеллектуальных задач. — М., 1982.

16. Журавлев Г.Е. Системные проблемы развития математической психологии. —

М., 1983.

17. Калягин Ю. М. Задачи в обучении математике. — М., 1977. — Ч. І, ІІ.

18. Костюк Г.С., Балл Г.А. Категория задачи и ее значение для психолого-педагогических исследований // Вопр. психологии. — 1977. — № 3. — С. 12-23.

19. Леонтьев А.Н. Автоматизация и человек // Психологические исследования. -1970. — Вып. 2. — С. 3-12.

20. Леонтьев А.Н. Деятельность. Сознание. Личность // Избр. психол. произведе­ния. — М., 1983. — Т. II. — С. 94-231.

21. Леонтьев А.Н., Джафаров Э. К вопросу о моделировании и математизации в психологии // Вопр. психологии. — 1973. — № 3. — С. 3-14.

22. Михалевич В.С., Каныгин Ю.М., Гриценко В.И. Информатика — новая область науки и практики // Кибернетика. Становление информатики. — М., 1986. — С. 31-45.

23. Назаретян А.П. Психология в системе наук: о роли теории в фундаментальной дисциплине // Вопр. психологии. — 1988. — № 2. — С. 6-8.

24. Поспелов Д.А. Логико-лингвистические модели в системах управления. — М.,

1981.

25. Решение задач обработки данных с помощью ЭВМ / Под ред. В. М. Глушкова и

др. — К., 1978.

26. Рубинштейн С.Л. О мышлении и путях его исследования. — М., 1959.

 

27. Рубинштейн С.Л. Проблемы общей психологии. — М., 1973.

28. Самойлов А.Е. Проявления привычной активности субъекта при оценке им си­туаций различной сложности // Новые исследования в психологии. — 1982. — № 1. — С. 24­28.

29. Советов Б.Я. Теория информации: Теоретические основы передачи информа­ции в АСУ. — Л., 1977.

 

30. Тихомиров О.К., Бабанин Л.Н. ЭВМ и новые проблемы психологии. — М., 1986.

31. Учебный материал и учебные ситуации / Под ред. Г.С. Костюка и Г.А. Балла. —

15 См. также в настоящем издании статью «Категория модели и ее роль в педагогических исследо­ваниях». (Примечание 2006 г.)

К., 1986.

32. Фридман Л.М. Логико-психологический анализ школьных учебных задач. — М.,

1977.

33. Шрейдер Ю.А. Взаимодействие наук и синтез знания // Природа. — 1979. — № 10. — С. 64-69.

34. Шрейдер Ю А. Единство и взаимодействие общественных и естественных наук // Методологические проблемы взаимодействия общественных, естественных и техниче­ских наук. — М., 1981. — С. 69-85.

35. Яновская С. А. Предисловие // Значение и необходимость. — М., 1959. — С. 5-21.

36. ЯрошевскийМ.Г. Психология в XX столетии. — М., 1974.

ПРОТИВОРЕЧИТ ЛИ МАТЕРИАЛИСТИЧЕСКОЕ МИРОВОЗЗРЕНИЕ РЕЛИГИОЗНОМУ?¹⁶

 

Введение

Прочтя заголовок, который я решился дать этим заметкам, читатель удивится. Разве ответ не очевиден? Всем известно, что материалистическое мировоззрение несовместимо с религиозным. Это подтвердил бы и лектор-атеист (фигура столь распространенная в нашем недавнем прошлом), и свя­щенник.

Правда, тому же лектору нередко задавали вопрос: как же так получи­лось, что некоторые известные ученые-материалисты были людьми верую­щими? Чаще всего вспоминали при этом академика И.П. Павлова. Но опыт­ного .лектора подобные вопросы не смущали: он всегда мог сослаться на особенности воспитания, противоречия индивидуального сознания и т. п. Да и впрямь, отдельные примеры ничего не доказывают. Однако заставляют за­думаться.

Вопрос, вынесенный в заголовок этих заметок, издавна волнует мно­гих. Ныне же он становится в государствах, составлявших до недавнего вре­мени Советский Союз, особенно актуальным. Это связано с решительной пе­ременой отношения к религии и церкви как со стороны официальных кругов, так и в общественном мнении.

В последние годы существования СССР его ведущие деятели стали го­ворить о том, что верующие и неверующие должны объединить свои усилия ради возрождения культуры и нравственности, «несмотря на серьезные ми­ровоззренческие расхождения». Вроде бы правильно. Но могут ли люди объ­единиться для решения не тактических, а стратегических задач, если они смотрят на мир, на жизнь очень по-разному, во многом с противоположных позиций?

Впрочем, некоторых атеистов — из тех, что долгие годы занимали руко­водящие посты, — эта проблема вряд ли особенно волновала. Рассуждали они примерно так: нравственность нынче в упадке, надо обратиться к помощи церкви. А со временем, как говорится, наша возьмет. В этой связи

 

можно вспомнить, как в начале двадцатых годов, ввиду развала экономики, призвали на помощь частника, а когда решили, что он свою миссию выпол­нил, уничтожили его. Правда, как впоследствии выяснилось, поторопились. Одним словом, какая уж тут нравственность!

Рукопись брошюры, подготовленная в 1992 г. для издательства «Знание» (Москва). В связи с организационно-финансовыми трудностями того периода брошюра не была издана. В сокращен­ном виде работа опубликована на укр. языке в журн.: Рідна школа. — 1993. — № 5. — С. 24-28. (Примечание 2006 г.)

Но это коллизии прошлого, хотя и совсем недавнего. Ныне, в условиях банкротства КПСС и крушения коммунистической идеологии, вызывает бес­покойство другая сторона дела. Я имею в виду то нелегкое положение, в ко­тором оказались в современном общественном сознании научно-материалистические представления о мире. Ведь они числились краеуголь­ными камнями в рухнувшей идеологической постройке, и не так много же­лающих (и умеющих) извлекать их из-под развалин. Всё больше появляется публикаций, объявляющих материалистическую философию идейным ис­точником бедствий, обрушившихся в XX веке на народы бывшей Российской

империи . Одновременно подчеркивается положительная роль религии, ко­торая (это, повторим, всем известно) несовместима с материализмом. Стоит ли удивляться, что сплошь и рядом напрочь отбрасываются почерпнутые в школе и вузе знания, которые призваны были подкрепить материалистиче­ский взгляд на мир (ведь усваивались такие знания, как правило, формально и поверхностно, а зачастую они изначально были вульгаризованными).

В этих условиях торжествуют — нет, не религиозные идеи, — а самые нелепые суеверия, вроде воды, заряжаемой с экрана телевизора.

 

Материализм, идеализм и религия

Итак, попытаемся теоретически осмыслить поставленный вопрос. С этой целью обратимся к общеизвестному подразделению философских уче­ний на три больших класса: субъективно-идеалистические, объективно-идеалистические и материалистические. Правда, в Советском Союзе (в осо­бенности, в практике преподавания философии) это членение долгое время абсолютизировалось, а не укладывающиеся в него различия между философ­скими школами недооценивались. Но тем не менее оно отражает определен­ную реальность, и мы можем взять его за основу.

 

Начем с субъективных идеалистов. Для них исходной, первичной дан­ностью является сознание субъекта. При всей изощренности проводимого ими анализа и его несомненной ценности для профессионального — в рамках методологии науки и психологии — исследования процесса познания, данный подход не может претендовать на построение приемлемой научной картины мира в целом, хотя бы потому, что при последовательной реализации ведет к солипсизму — сомнению в существовании других субъектов, кроме самого рефлексирующего философа.

С такого рода трудностями не сопряжено построение картины мира с позиций объективного идеализма, считающего первичной идею как некую духовную субстанцию, не зависящую от сознания конкретного индивида. Здесь надо сказать следующее.. В той мере, в какой объективные идеалисты -от Платона до Гегеля, не говоря о более поздних школах, — стремились, опи­раясь на категорию идеи, выявить сущностные характеристики бытия, то

 

В действительности упрек должен быть адресован «материализму самого плоского образца, причудливо сочетавшемуся о прекраснодушным «идеализмом» утопической социальной веры» (цитирую Светлану Семенову — см.: Лит. газета. — 1991. — № 17. — С. 11).

«внутреннее вещей», по выражению Тейяра де Шардена, которое находит проявление в разнообразных материальных процессах, — их поиски и находки внесли несомненный вклад в построение научной картины мира и в значи­тельной мере ассимилированы современными материалистическими концеп­циями. Вместе с тем трудно вписать в эту картину допущение существования идеи, или, говоря современным языком, информации, вне и до какого-либо материального носителя вообще, равно как и предположение о порождении материальных тел не материализованной до того идеей.

Теперь обратимся к материализму. Сколь обоснованным ни было бы разочарование в господствовавших у нас до последнего времени представле­ниях (заметим, касавшихся в основном социальных процессов), — это вовсе не повод отказываться от материалистического взгляда на мир, если он со­гласуется с данными науки. Согласно такому взгляду, всё более сложные системы, вплоть до обладающих психикой (в том числе, возможно, гораздо более совершенной, чем человеческая) и способных благодаря этому генери­ровать идеи, формируются постепенно, в ходе естественного развития мате­риального мира. Разумеется, при этом никак не исключается сколь угодно сильное обратное воздействие психики, духа на материальный мир (и вместе с тем предполагается принципиальная возможность раскрытия материальных механизмов такого воздействия).

В связи с этим, кстати, гипотеза, согласно которой жизнь на Земле находится в поле влияния более могущественных, чем люди, разумных существ, в принципе не противоречит материалистиче­скому мировоззрению. И, само собой, ему не противоречит допущение суще­ствования информационных

 

процессов, не укладывающихся в современные научные теории и проявляю­щихся, например, в парапсихологических явлениях. Материализм опять-таки настаивает лишь на принципиальной возможности выяснения материальных механизмов подобных явлений.

Вернемся к нашей теме. Религиозные учения, в той мере, в какой в них присутствует философский план, являются объективно-идеалистическими, причем принимающими обычно тезис о сотворении, порождении материаль­ного мира Богом или иной воплощающей дух сущностью . Отсюда делают вывод о несовместимости материалистического мировоззрения с религиоз­ным. Но достоверен ли он?

Напомним, материализм и идеализм как философские направления раз­личаются в зависимости от того, какой компонент в связке «материя — дух» признается первичным, а какой — вторичным. При этом первичное ото­ждествляется с базовым, исходным, а вторичное — с производным, зависи-

 

Многие восточные религии обходятся без этого тезиса. Примером может служить буддизм. «Мы не признаем Бога как создателя, — говорит Далай-лама XIV, — а Будда и его преемники и ученики — лишь наставники, учителя духа» (см.: Коме. правда. — 1991. — 5 окт. — С. 4).

мым. Таким образом, понятия «первичное» и «вторичное» трактуются здесь в бытийном, или, как говорят философы, онтологическом смысле.

Вместе с тем эти же термины употребляются часто в ином, ценностном (на философском языке — аксиологическом) понимании. В этом случае под «первичным» имеется в виду нечто наиболее важное, а под «вторичным» -нечто, уступающее первичному по значимости.

Здесь уместно вспомнить, что слова «материалист» и «идеалист» при­меняются для обозначения не только представителей определенных фило­софских направлений, но и людей, отдающих предпочтение соответственно материальным или духовным ценностям. В последнем значении эти слова особенно часто встречаются в произведениях русских писателей XIX века. В советское время литераторы стали избегать такого словоупотребления. Их можно понять: ругнул материалиста, похвалил идеалиста, а потом доказывай, что не пытался осуществить идеологическую диверсию.

Как бы то ни было, можно считать, что материалист признает первич­ным материальное, а идеалист — идею, духовное. Но «первичное» можно трактовать либо в онтологическом, либо в ценностном смысле. Когда мы го­ворим о материалистическом мировоззрении, то имеем в вицу постулирова­ние именно онтологической первичности материального. (Правда, в

 

определенный исторический период некоторые материальные объекты, как, например, «великие стройки коммунизма», были отнесены к числу ценностей высшего ранга. Однако лиц, находившихся в то время у власти, мы уже не считаем выдающимися представителями материалистической философии.)

А применительно к религиозному мировоззрению о какой первичности духовного следует говорить: онтологической или аксиологической? Видимо, и о той, и о другой. Вместе о тем представляется, что онтологическая пер­вичность духовного начала по отношению к материальному значима, глав­ным образом, для богословов, религиозных философов — вообще, для теоре­тиков и идеологов религии. Для простых верующих и для священнослужите­лей, осуществляющих духовное руководство ими, религия — это в первую очередь средство утверждения основополагающей ценности духовного нача­ла, его аксиологической первичности. Из сказанного выше следует, что дан­ной своей функцией (а она, повторим, является важнейшей для верующих) религия не противостоит материалистическому мировоззрению.

Но можно ли оторвать эту функцию от целостного содержания того или иного религиозного учения, сохранить его приемлемые (для материали­стов) аксиологические компоненты, отбросив онтологические? Вопрос едва ли не риторический: настолько очевидным представляется поначалу отрица­тельный ответ. Что ж, трудность действительно значительная, но я постара­юсь показать ниже, что ее нельзя считать непреодолимой.

 

Бог как высшая этическая инстанция