Наряду с социальными проблемами бурно текущая жизнь такого сложного переломного периода, каким было пореформенное время для России, ставила перед людьми массу проблем психологического, нравственного и философского характера. Неизбежным было обращение к ним и крупных мастеров слова.
Особым решением социально-философских вопросов отмечены романы Достоевского 60-70-х годов. Исследуя насущные проблемы русской жизни, писатель в то же время обращался к общечеловеческим исканиям — смысла и идеала в жизни
Конец первой половины XIX века стал в какой-то степени переломным этапом в мировоззрении писателя. Бывший участник антиправительственного кружка Петрашевского, разделявший увлечение его идеями социализма, отбывший каторгу, Достоевский, подобно Герцену, тяжело пережил кризис революционной буржуазной демократии после революции 1848 года, поражение которой им было расценено как доказательство несбыточности идей западных социалистов-утопистов. Утратив веру в идеи утопического социализма, материалистические учения русских и западноевропейских просветителей, писатель не смог отказаться от излюбленного идеала «высшего братства», основу которого теперь полагал в христианском самоотречении и любви к ближнему. Потребность в подобной нравственной путеводной идее становилась особо важной в пореформенный период, который, по мнению его, сопровождался «хаосом понятий». «Прежний мир, прежний порядок — очень худой, но все же порядок, — писал Достоевский в «Дневнике писателя», — отошел безвозвратно. И странное дело: мрачные нравственные стороны прежнего порядка — эгоизм, цинизм, рабство, разъединение, продажничество не только не отошли с уничтожением крепостного быта, но как бы усилились, развились и умножились».
«Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода». Эта слова из Евангелия от Иоанна (глава XII, 24) Ф. М. Достоевский выбирает в качестве эпиграфа к своему роману «Братья Карамазовы». Увидевший свет в 1879 – 1880 гг., этот роман стал последним крупным произведением писателя и сосредоточил в себе все итоговые размышления Достоевского о человеке и о мире. Понять концепцию, раскрыть «посыл» автора нам помогает эпиграф к произведению. Что значат слова Иоанна Богослова? На первый взгляд, они парадоксальны – для того чтобы полноценно жить, нужно умереть? Однако это послание апостола, конечно же, метафорично. Думаю, святой под смертью подразумевал не физическое, а духовное умерщвление, ту смерть, которая ведет к возрождению и обновлению. Как эта мысль проявляется в «Братьях Карамазовых»? Тема смерти здесь ведущая – сюжет строится на отцеубийстве: один из четырех сыновей убивает своего отца Федора Павловича Карамазова. Однако в его смерти оказываются замешаны все четыре брата — Иван Карамазов подал идею убийства, реализовал ее внебрачный сын Федора Павловича Смердяков, а наказание принял на себя брат Митя.
Исследование лексико-фразеологических средств характеристики ...
... психологические черты характеров, писатель делал острее конфликтность отношений людей, подготавливал драматическое развитие событий. В повествовании у Достоевского исключительную роль ... Достоевский любил резкое, отчетливое обнаружение свойств характера, когда личность раскрывается, привлекая всеобщее внимание, становясь в центре общего интереса. В монастыре публично обнаруживает себя Федор Павлович ...
Алеша же Карамазов, ближе всего стоящий к самому писателю, духовно страдает за каждого из своих близких, пытается облегчить им участь, направить их на истинный путь – путь Бога. Каждый из братьев переживает в романе свою духовную смерть, но не у всех она заканчивается возрождением. Очень сложен и крайне противоречив образ Ивана Карамазова. Этот герой — атеист, материалист. Он не может принять мир таким, каков он есть, с безвинными страданиями миллионов людей. Именно поэтому Иван ненавидит все человечество, считая людей жалкими низменными существами, достойными лишь призрения: «Чтобы полюбить человека, надо, чтобы тот спрятался, а чуть лишь покажет лицо свое – пропала любовь». Беда Ивана в том, что он требует от людей абсолютной безгрешности, и поэтому не может принять и полюбить «ближних своих», таких несовершенных. Он убежден, что помогать им можно только «с надрывом лжи, из-за заказанной долгом любви, из-за натащенной на себя епитимии». «Легенда о Великом Инквизиторе» полностью раскрывает рациональные убеждения героя. Трагедия Ивана Карамазова заключается в том, что он чувствует насущную потребность близости с людьми, огромную потребность любить, однако его разум не позволяет ему сделать это.
Убеждения героя, основанные, по мнению Достоевского, на гордыне (Иван отвергает Бога и приходит к выводу, что «все дозволено»), приводят его к душевной болезни и «встречи» с чертом. Погибает, духовно и физически, и Смердяков, с самого детства носящий в своей душе ненависть и разрушение. Не признанный отцом, никогда не знавший любви, этот несчастный, по сути, человек, живет одним – попыткой восстановить свое человеческое достоинство, самоутвердиться. Однако для этого он выбирает «дьявольские» способы – насилие, издевательство, наконец, убийство собственного отца. Важно, что когда Смердяков совершает убийство, Иван Федорович Карамазов, по сути, оказывается соучастником этого преступления. Между этими братьями устанавливается связь, усиленная тем, что все связи с другими людьми у них прерываются. Достоевский снова утверждает мысль, прозвучавшую у него еще в «Преступлении и наказании», — когда человек переступает через жизнь другого человека и уничтожает божественное в нем, в то же миг он убивает и свою душу, обрекает себя на смерть. Таким образом, к Ивану и Смердякову применима первая часть эпиграфа – отринув Бога, эти герои оборвали все связи с людьми, остались одни.
Это привело их к безумию или смерти (мы помним, что Смердяков повесился) и не дало шанса на перерождение. Идея нравственного возрождения через «смерть» — духовные и физические страдания — связана в романе с образом Мити Карамазова. Он решает принять вину за убийство отца на себя, пойти на каторгу, чтобы душевно очиститься, искупить свои грехи, начать новую жизнь. Можно сказать, что до убийства отца Митя стоял на нравственном распутье – он был способен и на добро и на зло. Глубокие чувства и сильные страсти, кипевшие в этом человеке, не были подчинены какому-то духовному постулату, высшему ориентиру. Однако смерть отца и развернувшиеся после этого события утвердили героя в том, что нужно выбрать добро, идти по пути Бога, а не Дьявола. Вера Мити, утверждает Достоевский, – это истинная вера, потому что герой пришел к ней осознанно и свободно. Эта вера основана на любви, и поэтому несет в себе спасение. Важно, что идея перерождения самым непосредственным образом связана у Достоевского с религией, с верой в Бога. Только истинно уверующие достигнут спасения, говорит писатель. В его романе такими людьми стали Алеша и Митя Карамазовы. К ним относится вторая часть эпиграфа – «а если умрет, то принесет много плода». Таким образом, эпиграф к роману Достоевского «Братья Карамазовы» является концентрацией идейного смысла романа, повествующего о возможности нравственного возрождения и спасения человека путем внутреннего воссоединения его с человечеством, принятия и следования божественным истинам.
Инфернальные женщины в романах Достоевского
... взаимную на всю жизнь. На примере двух романов «Идиот», «Преступление и наказание» Достоевского мы проанализировав образ инфернальных женщин, в каждом нашли разные качества. ... иначе и лучше, что им просто нужно иметь веру: в Бога или в себя и свои собственные силы. Безусловно, такие ... она совершенно меняется, не потеряв при всем этом веры в Бога. Она не сломалась и осталась такой же сильной и красивой ...
В лице Достоевского мы имеем не только бесспорно гениального художника, великого гуманиста и народолюбца, но и выдающийся философский талант. Из всех наших писателей по- четное звание художника-философа принадлежит по праву Достоевскому; даже Толстой, поставленный рядом с ним, в этом отношении теряет в своих колоссальных размерах. И эта сторона-к стыду нашей литературы-осталась всего менее разъясненной и оцененной нашей критикой. Ввиду этого, невзирая на всю огромную трудность оценки Достоевского как философа, я чувствую непреодолимую потребность остановиться на этой именно его стороне. И в таком случае всегда естественнее остановиться на том произведении, которое и в философском, и в художественном отношении является наиболее гениальным у Достоевского, Братья Карамазовы, а в этом романе выбрать самую Яркую в философском отношении точку — образ Ивана Карамазова.
Из всей галереи типов этого романа этот образ нам, русской интеллигенции, самый близкий, самый родной; мы сами болим его страданиями, нам понятны его запросы. Вместе с тем образ этот возносит нас на такую головокружительную высоту, на которую философская мысль поднималась в лице только самых отважных своих служителей. Но обратимся к самому роману.
Иван Карамазов представляет одну из центральных фигур в этой грандиозной эпопее русской жизни, в которой последняя отразилась от самых высших до самых низших своих проявлений. Он есть один из трех братьев Карамазовых, которые, быть может, в глазах Достоевского символически изображали все русское общество, всю русскую жизнь. Но вместе с тем Иван есть эпизодическая фигура в романе, ему не принадлежит в нем никакого действия. Отношение Ивана к трагедии, разыгравшейся в стенах Карамазовского дома, может быть, характерно самое большее как попустительство. Хотя сам Иван впоследствии мучится мыслью, что он есть нравственный виновник убийства, но это бред его больной души, скорее характерный для состояния этой последней, нежели для определения действительного участия Ивана в убийстве.
Шмид Вольф. «Братья Карамазовы» — надрыв автора, или роман о двух концах
... — это автор, проповедующий настоящую веру и преследующий по всему роману Ивана Карамазова. Достоевский II — это сомневающийся автор, рупором которого является ... опровергается речью господней из бури. Но господь, собственно говоря, не дает ответа на жалобу Иова.12 Создатель только хвалит ... мне теперь эта жажда верить, которая тем сильнее в душе моей, чем более во мне доводов противных» (28/I, 176). ...
— Не ты убил, — говорит ему Алеша, устами которого говорит и сам автор. И правда, нетрудно видеть, что кровавое событие в романе надвигается с фатальной силой, что трагедия неотвратима и все равно разыгралась бы и без всякого участия Ивана. Смотря на дело объективно, можно считать и Алешу таким же попустителем, как и Ивана.
Быть может, с точки зрения архитектуры романа, покажется неудачным, что одна из центральных фигур вместе с тем является как бы эпизодической и лишней для развития действия.
Бесспорно, что все почти романы Достоевского страдают большими недостатками, даже неряшеством архитектуры и выполнения, и фанатикам формы есть отчего прийти в справедли- вое негодование.
Но как-то странно и неуместно говорить о недостатках формы, когда речь идет о таких колоссальных произведениях, как «Братья Карамазовы».
После сказанного относительно места Ивана в романе легко понять, что душевный мир Ивана характеризуется в романе всего менее его поступками. Главный и основной источник для понимания его души суть его собственные слова о себе. Сравнительно второстепенное значение имеют отзывы о нем действующих лиц, но они получают значение только в связи со словами Ивана. Характеристика Ивана сделана в драматической форме, большею частью форме монолога, реже диалога. Это как бы драматический эпизод в романе; хотя сам Достоевский избегал формы драмы, но многие страницы его романов возвышаются до истинно шекспировского драматического пафоса. По драматической форме многое из диалогов и монологов Ивана может быть скорее всего сопоставлено с первыми, философскими сценами Фауста. Заслуживает особого упоминания как виртуозный технический прием, доступный в нашей да и во всей мировой литературе одному Достоевскому, это характеристика души Ивана его бредом. Мы разумеем удивительную главу — «Черт. Кошмар Ивана Федоровича». Благодаря бреду, сопровождающемуся галлюцинацией и болезненным раздвоением сознания, мы имеем здесь как бы монолог в диалогической форме. Чорт Ивана Федо- ровича не метафизический Мефистофель, изображающий собою абстрактное начало зла и иронии, это произведение собственной больной души Ивана, частица его собственного я.
Все, что мучает Ивана, что он презирает в себе и ненавидит, притом не только в настоящем, но и в прошлом, все это получает как бы персонификацию в чорте. Предоставляем психиатрам анализировать с мало интересной здесь психиатрической точки зрения этот эпизод, для нас он является драгоценным как характеристика состояния души Ивана. Это высший пункт нервного и умственного раздражения, в котором находится Иван,-момент, когда силы его рвутся и им овладевает, наконец, болезнь. Появление его в суде на последних страницах романа мало прибавляет к его душевной драме.
Башляр научное призвание и душа человека
... и показать, что их восприятие предполагает, несомненно, расширение человеческой души. Говоря о недоверии к науке и обесценении научного духа, ... причину указанного искажения человеческих ценностей? Чтобы ответить на эти вопросы, я думаю, нам следует прежде всего разобраться в ... дискуссий, я предпочел бы не рассматривать в своем докладе вопрос об иерархических ценностях науки с позиций зла. Мне ...
Мало прибавляет для характеристики Ивана и любовная интрига, его роман с Екатериной Ивановной, который Достоевский присоединил скорее всего ради внешней связи, да, может быть, слабости чересчур усложнять фабулу романа. Роман с Екатериной Ивановной есть совершенно внешний эпизод в жизни Ивана; он не играет ровно никакой роли в его душевном мире и потому является излишним, не отвечающим художественным целям автора, в сущности также излишним, прибавим мы, как из- лишним эпизодом для трагедии Фауста является интрижка Фауста с Маргаритой, которая могла бы быть отлично уступлена любому из второстепенных персонажей и которая нисколько не характеризует Фауста. Иван ведет, по выражению нашего Герцена, огический, скажу даже, метафизический роман, который заслоняет для него все остальное. В душевной жизни Ивана все действующие лица романа, отец, Алеша, Митя и в особенности Смердяков, имеют свое значение, и его не имеет только Екатерина Ивановна да Грушенька. Мы не будем поэтому более останавливаться на этом эпизоде.
Добавлю к этому, что Достоевский дает только, так сказать, моментальную фотографию души Ивана. Он очень кратко и отрывисто говорит об его прошлом, об его детстве и юности — в романе Ивану 23 года — и ничего не говорит об его будущем. Рассказ круто обрывается. Внешней причиной тому была смерть автора, унесшего с собой в могилу столько невысказанных слов.
Но едва ли и в дальнейшем Иван занял бы видное место в романе, — в предисловии Достоевский говорит, по крайней мере» только об Алеше, как герое будущего романа, который должен был, по плану автора, составить продолжение «Братьев Карамазовых».
Характерно, что в романе нигде нет описания внешности Ивана, хотя описывается внешность всех главных действующих лиц.
Мне кажется, что в этом не случайность, не неряшливость, а внутренний художественный инстинкт. Иван — дух, он весь отвлеченная проблема, он не имеет внешности. Кому в самом деле придет в голову требовать описания внешности Фауста, относительно которой также не имеется никакой ремарки в трагедии.
Таким образом весь талант автора направлен к тому, чтобы раскрыть и осветить состояние души Ивана в данный момент; оно находится как бы в фокусе электрического солнца таланта Достоевского.
Иван принадлежит к тем высшим натурам, для которого последние проблемы бытия, так называемые метафизические вопросы о Боге, о душе, о добре и зле, о мировом порядке, о смысле жизни, представляются не праздными вопросами серой теории;
но имеют самую живую, непосредственную реальность. Такие натуры не могут жить, не поставивши и не разрешивши этих вопросов. С психологической точки зрения не имеет значения, каковы те выводы или ответы, которые получены тем или другим лицом на эти вопросы. Важно то, что они не могут быть поставлены и отвечены. Характерной особенностью состояния, в котором находится Иван в романе, является неверие, утраты веры в старое, которое не заменилось еще новым. Такое переходное состояние в высшей степени болезненно; болезнь роста грозит иногда смертельным исходом. Я напомню вам то место Исповеди этого драгоценнейшего психологического памятника, где Толстой рассказывает, как он, находясь на высоте личного счастья, прятал от себя орудие самоубийства, так сильно его к нему тянуло. Подобное же состояние описано в автобиографии Милля, где рассказана болезнь неверия, нравственный кризис, постигший его при переходе от юности к более зрелому возрасту.
Принципы этической жизни: нигилизм
... проблема - как выжить в быстро меняющихся условиях жизни. Перед современной этической наукой возникают вопросы, неизвестные ей ранее. Возникла необходимость переосмысления классических этических ... некий прорыв устоявшегося, традиционного этического фронта ». Несмотря на актуальность рассматриваемых вопросов, исследования ученика Гуссерля и Хайдеггера в отечественном дискурсе остается недостаточно ...
Постоянное страдание, жгучая боль неразрешенных сомнений заставляет Ивана внимательно относиться только к своему внутреннему миру; на участие во внешней жизни у него не хватает сил. Иван болен не в конце только романа, когда у него делается уже настоящая нервная горячка, но он болен с самого начала, болен с того времени, когда стали со всей ясностью перед ним мучащие его вопросы, которые ему нужно разрешить или нравственно умереть.
Софист и диалектик в Иване иногда заслоняет мученика идеи, но последний виден проницательному взору старца Зосимы, который с пророческою прозорливостью после памятного разговора о церковном суде говорит Ивану:»идея эта (о бессмертии души) еще не решена в нашем сердце и мучает его. Но и мученик любит иногда забавляться своим отчаянием, как бы тоже от отчаяния. Пока с отчаяния и вы забавляетесь и журнальными статьями, и светскими спорами, сами не веруя своей диалектике и с болью сердца усмехаясь ей про себя… В вас этот вопрос не решен, и в этом наше великое горе, ибо настоятельно требует разрешения»… В этих вещих словах дан верный ключ к душе Ивана. Какой же вопрос или, лучше сказать, какие вопросы не решены у Ивана и их неразрешенность составляет его великое горе?
Петр Александрович Миусов в той же сцене в монастыре рассказывает про Ивана следующую вещь: «Не далее как пять дней тому назад в одном здешнем, по преимуществу дамском обществе, он торжественно заявил в спор, что на всей земле нет решительно ничего такого, что заставляло людей любить себе подобных, что такого закона природы, чтобы человек любил человечество, не существует вовсе, и, что если есть и была до сих пор любовь на земле, то не от закона естественного, а единственно потому, что люди веровали в свое бессмертие. Иван Федорович прибавил при этом в скобках, что в этом-то и состоит весь закон естественный, так что уничтожьте в человечестве веру в свое бессмертие, в нем тотчас же иссякнет не только любовь, но и всякая живая сила, чтобы продолжать мировую жизнь. Мало того: когда ничего уже не будет безнравственного, все будет дозволено, даже антропофагия. Но и этого мало, он закончил утверждением, что для каждого частного лица, не верующего ни в Бога, ни в Бессмертие свое, нравственный закон природы должен немедленно измениться в полную противоположность прежнему религиозному и что эгоизм даже до злодейства не только должен быть дозволен человеку, но даже признан необходимым, самым разумным и чуть ли не благороднейшим исходом в его положении». Иван вполне подтверждает верность передачи его мысли «нет добродетели, если нет и бессмертия». А Иван в романе не верит или еще не верит в бессмертие души. Ту же мысль повторяет ему его страшный двойник-чорт. Он говорит о будущем царстве свободы и науки, когда человек, окончательно упразднив веру в Бога, станет человекобогом. Но «вопрос теперь в том, думал мой юный мыслитель (высмеивает Ивана черт) : возможно ли, чтобы такой период наступил когда-нибудь или нет? Если наступит, то все решено, и человечество устроится окончательно. Но так как ввиду закоренелой глупости человеческой, это, пожалуй, еще и в тысячу лет не устроится, то всякому,сознающему уже и теперь истину, позволительно устроиться совершенно как ему угодно, на новых началах. В этом смысле ему «все позволено».
Древнегреческая натуРФилософия. Вопрос 1 философия милетцев, ...
... вещей, оно, согласно Ницше, выражает три философские идеи: вопрос о материальной основе всех веществ; требование рационального ответа ... оставить мирскую суету и объединиться в божественном (“вернуться к Богу”). Суть и актуальность учений Фалеса, Анаксимандра и Анаксимена. К ... т.д.). Тетрада и открытие тетрактиса. Троичность человека и Бога, заключённая в Монаде, образует Тетраду, которая есть ...
Мало того: если даже период этот никогда не наступит, то так как Бога и бессмертия все-таки нет, то новому человеку позволительно стать человекобогом, даже хотя бы одному в целом мире, и, уж конечно, в новом чине, с легким сердцем перескочить всякую прежнюю нравственную преграду прежнего раба человека, если оно понадобится. Для Бога не существует закона! Где станет Бог, там уж место Божие! Где стану я, там сейчас же будет первое место… «все позволено» и шабаш! Что «все позволено», является вообще излюбленной идеей или, лучше, излюбленным предметом разговора Ивана Карамазова: он развивает эту идею и Алеше, и Мите в тюрьме, и Смердякову, и вы знаете, какое роковое направление придается мыслям Смердякова этим воззрением.
Но оставляя в стороне эпизод с Смердяковым и останавливая внимание исключительно на философской стороне дела, мы видим, что здесь с безоговорочной решительностью ставится одна из самых главных, из самых центральных проблем философии всех времен и народов, проблема, поставленная уже Сократом и даже его предшественниками-антагонистами софистами, именно этическая проблема, вопрос о критериях добра и зла, об этической санкции. Думается, что в наши дни из всех философских проблем этическая проблема выдвигается на первое место и оказывает определяющее влияние на все развитие философской мысли. Но, конечно, эта проблема никогда вполне не устранялась и неустранима из философии и, я думаю, составляет самый главный, действительно первый по важности вопрос философии.
Иван с честной неустрашимостью и с жестокой последовательностью делает этические выводы из философии атеизма или, если позволено употребить философский термин наших дней, позитивизма, он приходит к безотрадному для себя выводу,что критерий добра и зла, а следовательно, и нравственности, не может быть получен без метафизической или религиозной санкции. Религиозной веры у него нет, но с ее потерей он с ужасом теряет и нравственность. Я намеренно отстраняю здесь от себя теоретическую оценку воззрений Ивана, следовательно, вопрос о том, прав или не прав он, связывая критерий добра и зла с религией, на этот вопрос люди разных мировоззрений ответят различно. Я подчеркиваю только общечеловеческое содер- жание этого вопроса, который ставит себе всякий человек, начинающий жить сознательной жизнью и переходящей от детской традиционной веры к сознательной вере или неверию.
Трагедия Ивана состоит не в том, что он приходит к выводам, отрицающим нравственность; мало ли людей, для которых теоретическое «все позволено» является только удобной вывеской для практической безнравственности; она состоит в том, что с таким выводом не может помириться его сердце «высшее, способное такой мукой мучиться», как охарактеризовал его старец. Достаточно вспомнить муки Ивана, считавшего себя виновным в убийстве отца. Теоретический разум приходит здесь в разлад с практическим, то, что отрицает логика, поднимает свой голос в сердце, существует, несмотря ни на какие отрицания, как факт непосредственного нравственного сознания, как голос совести.
150 вопросов с ответами по Философии
... - средневековая философия. - философия нового времени. Вопрос 16. Как называется философское учение, исключающее Бога из картины мира? - атеизм. - теизм. - деизм. - монизм. Вопрос 17. Какая основная черта русской философии: ...
Иван нерешительно и условно выражается относительно морали: он говорит: если нет Бога и бессмертия души, то все позволено. Но когда его спрашивают: есть ли Бог, то иногда он решительно отвечает: нет Бога, иногда он дает почти противополож- ный ответ. В том и состоит мучительность положения Ивана, что он не может прийти ни к какому окончательному выводу. Иван жадно ищет веры, он устал от сомнений. Ведь это про него говорит его насмешливый двойник-черт: моя мечта, «чтобы вопло- титься в душу семипудовой купчихи и Богу свечку ставить». Но достаточно поближе заглянуть в душу Ивана, чтобы понять, как далек он от спокойствия веры, как оно недоступно ему, как глубоки и широки его сомнения. Невольное смущение охватывает меня, когда мое изложение приближается к тем главам романа, где описывается разговор братьев Ивана и Алеши в трактире. Достоевский достигает здесь поистине титанической мощи и отваги, кровью написаны эти главы, единственные в своем роде во всей мировой литературе. И такой своеобразный замысел кроется даже в этой обстановке, где сходятся братья в первый раз для разговора о Боге и Его мире.
В такой-то обстановке братья впервые знакомятся между собою. Иван дает ответ на молчаливый вопрос Алеши «во что верует и чем живет его любимый брат». Сначала Иван в духе позитивизма говорит, что где моему «эвклидовскому земному» уму «про Бога понять» и решить, есть ли Он. Но затем продолжает:
«принимаю Бога и не только с охотой, но мало того, принимаю премудрость Его, и цель Его, нам совершенно уж неизвестные, верую в порядок, в смысл жизни, верую в вечную гармонию, в которой мы будто бы все сольемся, верую в слово, к которому стремится вселенная и которое «к Богу» и которое есть само Бог, ну, и прочее, и прочее, и т. д. в бесконечность. Слов-то много на этот счет наделано. Кажется, уж я на хорошей дороге — а? Ну, так представь же себе, что в окончательном результате я мира этого Божьего не принимаю, и хоть знаю, что он суще-
ствует, да не допускаю его вовсе. Я не Бога не принимаю, пойми ты это, я мира, Им созданного, мира Божьего не принимаю и не могу согласиться принять. Оговорюсь: я убежден как младенец, что страданья заживут и сгладятся, что весь обидный комизм человеческих противоречий исчезнет как жалкий мираж, как гнусненькое измышление малосильного и маленького как атом человеческого эвклидовского ума, что, наконец, в мировом финале, в момент вечной гармонии, случится и явится нечто до того драгоценное, что хватит его на все сердца, на утоление всех негодований, на искупление всех злодейств людей, всей пролитой ими их крови, хватит, чтобы не только возможно было простить, но и оправдать все, что случилось с людьми, пусть, пусть все это будет и явится, но я-то этого не принимаю и не хочу принять!»
Кривое зеркало души Ивана, его черт, с пошлой насмешливостью развивает ту же идею необходимости зла в мировой дисгармонии. Он противопоставляет себя Мефистофелю, который всегда хочет зла. «
Вопрос, который с такой трагической силой и безумной отвагой ставит здесь Иван, вопрос о происхождении и значении зла в мире и разумности мирового порядка, есть вековечный вопрос метафизики, старый как мир, вопрос, который со времени Лейбница, стал называться проблемой Теодицеи. На этот вопрос отвечали и богословы, для которых он формулируется в проблему промысла Божьего, и философы-и оптимисты, как Лейбниц, и пессимисты, как злой его критик Вольтер, или Шопенгауэр и Эд. Гартман, и спиритуалисты, и материалисты, и деисты, и атеисты. Не нужно думать, чтобы этот вопрос задавался только религиозным воззрением, он остается и для атеистического с еще большей силой подчеркивающего гармонию будущего, которая покупается однако дисгармонией настоящего.
Вопросы по дисциплине «Возрастная психология»
... естественность поведения ребенка, поэтому анализ и обобщение данных затруднены (именно поэтому отдельным вопросом встает необходимость разработки и использования скрытой аппаратуры вроде знаменитого зеркала Гезелла). Здесь ...
Примером такого мировоззрения может служить современное материалистическое понимание истории и основанное на нем учение социализма: будущая гармония социализма покупается здесь неизбежною жертвой страданий капитализма; «муки родов» нового общества, по известному сравнению Маркса, неустранимы. Следовательно, с полным правом и с полной силой и здесь можно поставить вопрос Ивана о цене этой будущей гармонии, и, конечно, его неизбежно ставит себе каждая сознательная личность.
Нет и не может быть универсальной философской системы, которая не посчиталась бы с этим вопросом в полном объеме. Это есть в полном смысле слова мировой вопрос; особеннность его в качестве такового состоит не только в его неотвязности, но и в неразрешимости в том смысле, что никакой прогресс науки, никакая сила мысли не может дать ему такого решения, которое уничтожило бы самый вопрос. Напротив, как бы совершенно он ни был, казалось, разрешен одним философом, он обязательно должен быть поставлен снова и другим. Каждым философом, вернее, каждым мыслящим и потому философствующим человеком вопрос этот должен решаться за собственный страх и счет, не от разума, не от логики только, а из всего существа. Даже в случае несамостоятельного его решения чужая мысль должна пройти через святая святых каждого человека и, таким образом, сделаться кровным достоянием усвоившего ее лица. Таково свойство всех мировых вопросов, которые составляют, вместе с тем, и основные проблемы метафизики, и таково, между прочим, свойство всех вопросов, мучивших Ивана Карамазова. Мы лично думаем, что проблема теодицеи, как она поставлена Иваном, неразрешима с точки зрения эвдемонистического понимания прогресса, видящего в последнем увеличение счастия наибольшего числа людей. Проблема эта разрешима или устранима только путем метафизического и религиозного синтеза.
Но мы не коснулись еще одного из самых мучительных сомнений, тревожащих сердце Ивана, мирового вопроса, ответ на который составляет веру и надежду наших дней; мы разумеем проблему всемирно-исторического развития человечества, или, что то же, проблему демократии и социализма. Нетрудно нам, детям 19 века, понять сущность этой проблемы. 19 век в умах многих разрушил или, по крайней мере, расшатал старое верование и старые представления об этой, земной, жизни как приготовлении к будущей, небесной. Он выдвинул воззрение, по которому наша жизнь действительно является приготовлением к будущей, но не небесной, а земной жизни. Место религии временно заняла теория прогресса, или, по-старому контовскому выражению, религия человечества. Вычислялось и научно доказывалось, что будущему человечеству суждено царство свободного и светлого развития, при котором будут воплощены в жизнь радостные принципы свободы, равенства и братства. Все тяжелое и мертвящее нашей теперешней жизни, все формы эксплуатации и порабощения человека человеком погибнут естественной смертью, и миру явится новый, свободный, научно владеющий природой человек, человекобог, по выражению Достоевского.
Философский роман Достоевского Братья Карамазовы — Стр 2
Независимо от того, молится или не молится новым богам душа, необходимо заметить, что в основе нового понимания жизни, невзирая на научное его облачение и даже иногда действительно научную постановку отдельных вопросов, в него входящих, лежит все-таки вера, которую для кратности можно охарактеризовать как вера в человекобога, заменившая прежнюю веру в Богочеловека. Да не подумают, что я говорю это в упрек новому миросозерцанию. Нет, но я вообще думаю, что на дне всякого миросозерцания, настолько широкого и действенного, что оно непосредственно переходит в религию (хотя бы и атеистическую), находится вера; в основе всякого религиозного мировоззрения лежит нечто, что недоказуемо и стоит даже выше доказательства. Верь тому, что сердце скажет, Нет залогов от небес.
Все проблемы, которые ставит Иван (и из которых мы коснулись лишь важнейших), как легко убедиться, находятся в органической связи между собою. Они касаются самых существенных сторон мировоззрения XIX века. Основная вера этого века-вера в бесконечный прогресс человечества; в этой вере сходятся все теории прогресса, как бы различны они ни были. Прогресс этот является сам себе целью, нет какого-либо внешнего императива, который бы эту цель оправдывал или превращал в средство для иной высшей цели. Смысл этого прогресса — возможно большее счастие возможно большего числа людей. Основное правило морали XIX века — альтруистическое служение этому прогрессу. Самым ярким и решительным выражением этого мировоззрения является теория так называемого научного социализма или вообще социализма. Оговорюсь, что учение социализма теоретически является лишь частным случаем теории прогресса вообще; возможны и другие способы представить себе будущее развитие человечества, но исторически это есть важнейшая, по крайней мере, в наши дни, почти единственная из распространенных теорий прогресса. В этом смысле между теорией прогресса вообще и социализмом в частности можно поставить для настоящего времени знак равенства. Поэтому, все сомнения Ивана, направленные против господствующего учения прогресса, направлены в то же время и против теории социализма, понимаемой не как экономическое только учение, а как общее мировоззрение, скажу шире, как религия. Иван выражает сомнение относительно трех основных верований этой религии:
относительно обязательности нравственных норм, повелевающих жертвовать этому безличному прогрессу или благу других людей свое личное благо и интересы, затем относительно того, что можно назвать ценой прогресса, в котором счастие будущих поколений покупается за счет несчастия настоящих (чисто эвдемонистическая версия теории прогресса), наконец, относительно будущего этого человечества, для которого приносятся все эти жертвы.