Арутюнова — прагматика

метки: Пресуппозиция, Говорить, Значение, Слово, Смысл, Предложение, Вопрос, Логик

Арутюнова, Н. Д. Истоки, проблемы и категории прагматики [Текст] / Н. Д. Арутюнова, Е. В. Падучева // Новое в зарубежной лингвистике / общ. ред. Е. В. Падучевой. – М. : Прогресс, 1985. – Вып. 16. Лингвистическая прагматика. – С. 21–38.

ИСТОКИ, ПРОБЛЕМЫ И КАТЕГОРИИ ПРАГМАТИКИ

Термин «прагматика» (от греч. ‘дело’, ‘действие’) был введен в научный обНход одним из основателей семиотики — общей теории знаков—Ч. Моррисом. Следуя идеям Ч. Пирса, Моррис разделил семиотику на семантику — учение об отноше­нии знаков к объектам действительности, синтактику —учение об отношениях между знаками, и прагматику—учение об отно­шении знаков к их интерпретаторам, то есть к тем, кто пользу­ется знаковыми системами. Прагматика, таким образом, изучает поведение знаков в реальных процессах коммуникации. «По­скольку интерпретаторами большинства (а может быть. и всех) знаков являются живые организмы,— писал Ч. Моррис,— достаточной характеристикой прагматики было бы указание на то, что она имеет дело с биотическими аспектами семиозиса, иначе говоря, со всеми психологическими, биологическими и со­циологическими явлениями, которые наблюдаются при функциони­ровании знаков» ‘. В качестве основной предшественницы прагма­тики Ч. Моррис назвал риторику.

Приведенная характеристика, возможно, достаточна для пост­роения общей семиотической теории, но не для определения области, конкретных задач и проблем прагматических исследо­ваний естественных языков, которые, постепенно расширяясь,

‘ М о р р и с Ч. Основания теории знаков. — В кн.: «Семиотика». М., 1983, с. 63. В настоящее время имеется большая литература по вопросам прагматики. Обзор проблематики см. в кн.: «Le langage en contexte (Etudes philosophiques et linguistiques de pragmatique)». Amsterdam, 1980. Библиография по прагматике приложена в кн.: Levinson St. Pragmatics. Cambridge UP, London—N. Y., 1983; Leech 0. N. Principles of pragmatics. London—N. Y., 1983. См также обзоры и библиографию в сб.: «Языковая деятельность в аспекте лингвистической прагматики (сборник обзоров) >. М., 1984. По прагматике предложения ii текста см. сб.: <Коммуникативно-прагматические и семантические функции рече­вых единств». Калинин, 1980; «Семантика и прагматика синтаксических единств». Калинин, 1981; «Прагматические аспекты изучения предложения и текста». Киев, * 1983; см. также цикл статей по прагматике в журнале: «Известия АН СССР», Серия литературы и языка, 1981, № 4.

Понятия синтактика, семантика, прагматика.

... грамматика разных знаковых систем.     Прагматика занимается отношением знак – человек (коммуникант или реципиент). Прагматика – отношения между знаками и говорящими или слушающими. Под ... Морриса прагматикой, как мы уже сказали, называют и отношение пользователя к используемым им знакам, и соответствующий раздел семиотики.     При объяснении понятия «прагматика» ...

3

обнаруживают тенденцию к стиранию границ между лингвисти­кой и смежными дисциплинами (психологией, социологией и этно­графией), с одной стороны, и соседствующими разделами лингви­стики (семантикой, риторикой, стилистикой) — с другой. Прагма­тика отвечает синтетическому подходу к языку.

Что же дало импульс столь мощной волне прагматических ис­следований, начавшейся в 70-е годы? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно вспомнить о состоянии зарубежной лингвистики, предшествующем увлечению прагматикой.

В начале XX в. лингвистика восприняла и развила основные принципы семиотического подхода к языку. Они определили дол­гий и в ряде отношений плодотворный период ее развития, про­шедший под знаком идей Ф. де Соссюра. В то же время и семан­тическая, и прагматическая «главы» семиотики оставались вне поля ее внимания. Более того, в кредо структурной лингвистики входил тезис о нерелевантности для языкознания всякого рода внешних по отношению к языку и неустойчивых явлений, связан­ных с психологическими, стилистическими и даже собственно ком­муникативными аспектами речи. Лингвистическая мысль была под влиянием так называемой прагматической максимы Ч. Пирса, суть которой сводится к тому, что подлинное различие (а не просто словесная или эмотивная разница) должно обладать спо­собностью различаться на деле, то есть иметь некоторые прак­тические следствия (practical bearings), причем совокупность этих практических следствий образует концепт объекта ². Максима различительности стала краеугольным камнем структурной лингви­стики, сосредоточенной на моделировании языка как самодоста­точной системы инвариантных единиц — фонем и морфем, обра­зуемых дифференциальными признаками, и только ими. В боль­шинстве работ, выполненных в русле структурализма, семантика приравнивалась к энциклопедическим знаниям, а прагматика не упоминалась вообще. Обращение к внеязыковой действительности, процессам коммуникации и ее участникам считалось противным духу (если не букве) семиологии.

Теоретическая лингвистика становилась все более абстракт­ной и замкнутой дисциплиной, охваченной идеей самоопределе­ния. Она порывала связи с психологией, социологией, историей и этнографией. Внутри структурной лингвистики ущемлялись ин-

² Р е i г с е Ch. How to make our ideas clear. — In: «Collected Papers of Ch. S. Peirce», v. 5. Cambridge (Mass.), 1960, p. 258; ср. также в этом же томе статью «Pragmatism: the normative science» (p. 13—28), в которой Пирс приво­дит первоначальную версию прагматической максимы: «Рассмотрите практиче­ские ‘ эффекты, которые, по нашему мнению, могут производиться данным объ­ектом. Представление о совокупности этих эффектов и дает полный концепт объекта» (р. 15).

4

тересы семантики. Язык жестко членился на уровни, каждый из которых рассматривался как ‘замкнутая система. Структурной лингвистикой владело стремление к отъединению и разделению. Расстояние между языком и жизнью росло. Естественный язык сближался с искусственными знаковыми системами (например, дорожной сигнализацией), принимаемыми за его упрощенную модель. Можно было предположить, что структурную лингви­стику ожидает судьба логики, которая, начав с изучения форм речи, отдалилась от предмета своих первоначальных наблюдений, а потом и вовсе о нем забыла, став наукой о формах и законах теоретического мышления. В логических записях естественный язык сменился языком символов. Переход логиков от естественного языка к символическому был обусловлен вотумом недоверия чело­веческой речи (ее адекватности структуре логически правильной мысли).

Логика развития лагерной смены 2

Постарайтесь в своей работе ориентироваться именно на таких ребят. Если для них за три дня лагерь станет привычным и приятным, то для тех, кто не испытывает проблем с адаптацией, он тем более превратится в "дом родной". Задачи орг.периода: 1.Знакомство детей друг с другом, со взрослыми и с условиями проживания; 2.Адаптация в коллективе, обеспечение детям чувства защищенности, самостоятельности; ...

Он был предопределен также необходимостью ограничить объект логики утверждениями, имеющими истинностное значение.

Следуя этому направлению, концепция языка, предложенная крайними версиями структурализма, могла развиться в общую теорию знаковых систем. Этого не произошло. Приблизившись к пику, расстояние между языком и жизнью стало сокращаться. Прежде всего были восстановлены связи между языком как объ­ектом лингвистических исследований и отображенной в нем дейст­вительностью. Началась эпоха семантики, вслед за которой воз­ник острый интерес к явлениям прагматики. Дистанция, отде­ляющая язык от жизни, сократилась. Более того, речевая деятель­ность стала рассматриваться как одна из форм жизни. Если структурализм стремился освободить язык от внешних контактов, ‘ то в последующий период изоляция была нарушена, а отношения жизни и языка получили не однонаправленное, а взаимное осмыс­ление. Было вновь и заново осознано, что не только язык рисует эскиз мира (ср. гипотезу лингвистической относительности), но и жизнь дает ключ к пониманию многих явлений языка и речи. Это второе направление отношений и стало определяющим для прагматических исследований.

И структурная лингвистика, и занятые анализом языка логико-философские школы следовали одной линии развития. В 50-е годы Р. Карнап писал: «Настоятельная потребность в создании системы теоретической прагматики имеется не только для психологии и лингвистики, но и для аналитической философии» ³.

Желание принимать за отправной пункт своих исследований явления и понятия обыденной жизни настолько сблизило усилия занятых анализом языка философов, логиков и лингвистов, что современная прагматика может считаться полем их совместной

* Каркап Р. Значение и необходимость. М„ 1959, с. 356.

5

деятельности. Наблюдения представителей смежных гуманитар­ных профессий иногда выявляют такие черты речевой деятель­ности, мимо которых проходят языковеды, отделенные от своего предмета призмой сложившихся концепций. Поэтому в состав настоящего сборника вошли статьи не только лингвистов, но также логиков и философов, представляющие интерес для науки о языке и теории коммуникации. Читатель легко убедится в том, что многие авторы, занимаясь вопросами философии, стремясь через механизмы речи проникнуть в природу мышления и пове­дения человека, не могут обойтись без углубленного лингвисти­ческого анализа, к которому в ряде случаев и сводится основное содержание их исследования. Познание языка становится не сред­ством, а целью. В этом, по-видимому, отдают себе отчет и сами представители лингвистической философии. Дж. Урмсон, например, предвидел упреки в том, что он «провел скорее грамматическое, чем философское исследование» (наст. сборник, с. 214).

Обращение логиков и философов к теоретическим проблемам прагматики проистекало из расширения круга явлений, вошедших в компетенцию логики. Оно обернулось перестройкой концепта значения и изменением общего подхода к языку. Этим вопросам посвящен 1-й раздел вступительной статьи. В остальных разделах рассматриваются наиболее важные и устойчивые из многочислен­ных тем, затрагиваемых в прагматических исследованиях: пробле­ма дейксиса (разд. 2), особенности практической речи, составляю­щей основной материал для прагматических наблюдений (разд. 3), правила речевого поведения и их роль в образовании неявных смыслов высказывания (разд. 4), пресуппозиции и другие виды имплицитных значений (разд. 5).

Этический аспект устной и письменной речи

... воспроизводится этот факт в речи образованных людей — носителей ли­тературного языка. Талантливый педагог В.А. Сухомлинский писал:[3] Слово — тончайшее прикосновение к ... gt;/>1. Языковыеособенности устнойречи Среди функциональных разновидностей языка, особоеместо занимает разговорная речь. Разговорной является такая речь носи­телейлитературного языка, которая реализуется спонтанно в ...

1.

Увлечение прагматикой не случайно наступило после периода интенсивной разработки вопросов семантики, приведшей к гипер­трофии семантического анализа. Исследовательская практика вы­двигала задачу разгрузки описания значений слов и высказы­ваний. Было необходимо освободить его от контекстно обусловлен­ных частей смысла, упорядочить эти последние, подведя их под действие немногих правил. Семантика начала прорастать прагма­тикой, а потом и уступать ей некоторые из своих позиций.

Почва к этому уже была подготовлена опытом изучения не­дескриптивных слов (логических связок, кванторов, дейктических местоимений и наречий, модальных частиц, оценочных предикатов, перформативов, глаголов пропозиционального отношения) и тесно с ними связанных предложений мнения, переключивших внимание с пропозиции на субъективную часть высказывания, связывающую

6

его с личностью говорящего. Анализ названных категорий не мог миновать внешних по отношению к предложению и меняющихся факторов. Дейксис и оценочные предикаты акцентировали связь значения с переменной величиной из области внеязыковой дейст­вительности, идентифицируемой через субъекта речи: местоимения указывали на переменные предметы, оценочные предикаты — на переменные признаки. Служебные слова не позволяли отвлечься от другой переменной величины — речевого контекста, экспли­цитного и имплицитного. Наконец, коммуникативная установка связывала высказывание с меняющимися участниками коммуни­кации — субъектом речи и ее получателем, фондом их знаний и мнений, ситуацией (местом и временем), в которой осуществляется речевой акт.

Совокупность названных факторов образует мозаику широко понимаемого контекста, который как раз и открывает вход в праг­матику смежных дисциплин и обеспечивает ей синтезирующую миссию.

Контекст находится в отношении дополнительности к дру­гому центральному для прагматики понятию — речевому акту. Взаимодействие речевого акта и контекста составляет основной (стержень прагматических исследований, а формулирование пра­вил этого взаимодействия—ее главную задачу. Неудивительно .поэтому, что прагматические интересы начинаются там, где связь контекста и речевого акта максимально напряжена. Анализ зна­чения дескриптивных слов «тянет» в сторону семантики, а оп­ределение недескриптивных значений—в сторону прагматики. Для первых характерна семантическая чувствительность, вторые чув­ствительны к контексту». Чтобы правильно употребить слова лампа или зеленый, главное — не ошибиться в выборе внеязыкового объекта. Для того чтобы корректно пользоваться словами та­кого типа, как ты, даже, сегодня, здесь, ведь, же, еще, только и т. п., сведения о прагматическом окружении очень важны.

Формирование связной речи у детей с умственной отсталостью

... //М., "Просвещение", 1967. - 95 с. 22. Леонтьев А.А. Язык, речь, речевая деятельность // М.: Просвещение, 1969. - 214с. 23. Лисина ... 1.2. Нарушение всех компонентов языка у детей с УО затрудняет формирование у них связной речи. Эти трудности усугубляются ... интеллектуальной деятельности испытывают трудности при овладении связной речью, их речь развивается аномально, запаздывает в своем развитии и ...

Различение слов, ориентированных на денотат, и слов, лишен­ных такой направленности, было одним из отправных тезисов логической семантики. Б. Рассел пользовался для обозначения этих категорий терминами указательные (indicative) и неуказательные слова⁵.

Если значению конкретных (индикативных, идентифицирую­щих) имен может быть дано остенсивное или дескриптивное

⁴ В последнее время возродилась тенденция вообще отрицать существование контекстно независимых значений; см., например: S е а г 1 е J. R. Expression and meaning. Cambridge (Mass.), 1979, ch. 5: Idem. The background of meaning.— In: «Speech Act Theory and Pragmatics». Dordrecht, 1980.

⁵ Рассел Б. Человеческое познание. М., 1957, с. 139; в этой книге перевод indicative как ‘изъявительный’, пс нашему мнению, неудачен.

7

определение, то раскрытие смысла недескриптивных слов неотъем­лемо от их употребления в контекстно и ситуативно обусловлен­ном высказывании. «Когда вы хотите объяснить слово лев,— писал Б. Рассел,— вы можете повести вашего ребенка в зоопарк и сказать ему: ,,Смотри, вот лев!». Но не существует такого зоо­парка, где вы могли бы показать ему если, или ‘этот, или тем не менее, так как эти слова не являются индикативными» ⁶.

Наряду со служебными элементами языка, о которых упоми­нает Рассел, тонкой контекстной чуткостью обладают слова, свя­зывающие смысл предложения с говорящим. Понятие субъекта речи объединило, возможно, наибольший комплекс прагматически релевантных вопросов ⁷. Именно обращение к автору высказыва­ния знаменовало собой переход от анализа, стабильного значения слова к рассмотрению изменчивого содержания высказывания. ?Если логика, а также структурная лингвистика первой половины ‘ нашего века стремились освободиться от говорящего субъекта и 1 свести все свои содержательные категории к отношениям предло­жений к действительности и к отношениям между предложениями, то начиная с середины века организующим центром «смыслового ^пространства» стал человек со всеми его психологическими комп­лексами.

Пропозициональное отношение (или установка), введенное в философскую логику Б. Расселом, противополагавшим постоянное ядро предложения подвижной его части ⁸, соответствует целой се­рии варьирующихся понятий, выдвигавшихся логиками и фило­софами разных времен. Истоки этой темы можно видеть в разли­чении модуса и диктума в логике схоластов, оказавшем глубокое влияние на развитие логической и лингвистической мысли⁹. Важной для современных логико-синтаксических идей явилась концепция Декарта, который считал, что одни мысли представ­ляют собой образы вещей, другие же включают, кроме того, и нечто иное: когда человек желает или боится, утверждает или отрицает, он всегда представляет себе предмет мысли, но в то же время присоединяет к идее предмета нечто еще. В зависимости от психологического фона Декарт различал разные виды мыслей: воления, аффекты (чувства), суждения и др.¹⁰

Ключевые слова в современной литературе по консультативной психологии: ...

... в параграфе 2 «Выделение ключевых слов»). Вероятно, первое употребление термина ключевое слово относится области информатики (информационного поиска) и ... где дан анализ семидесяти трёх ключевых слов: прослеживается значение по разным толковым и терминологическим словарям, ... какого-либо документа в терминах информационно-поискового языка. Благодаря индексированию появляется возможность быстро находить ...

⁶ Рассел Б. Человеческое познание. М., 1957, с. 140.

⁷ Степанов Ю. С. В поисках прагматики (проблема субъекта).—«Изве­стия АН СССР», Серия литературы и языка, 1981, № 4.

⁸ Там же, с. 139.

⁹ Bally СП. Syntaxe de la modalite explicite. — In: «A Geneva School Reader in Linguistics» Bloomington — London, 1969; Алисова Т. Б. Очерки синтак­сиса современного итальянского языка. М., 1971. ч. II, с. 161 и ел.

¹⁰ Ср. следующее ключевое для концепции Декарта рассуждение: <Я — вещь мыслящая, то есть сомневающаяся, утверждающая, отрицающая, знающая весь­ма немногое и многое не знающая, любящая, ненавидящая, желающая, нежелающая, представляющая и чувствующая. Ибо, как я заметил выше, хотя вещи, которые я ощущаю и представляю, может быть, не существуют сами по себе и вне меня, я тем не менее уверен, что виды мышления, называемые мною чув­ствами и представлениями, поскольку они виды мышления, несомненно встре­чаются ч пребывают во мне» (Декарт Р. Метафизические размышления. — В кн.: Декарт Р. Избранные произведения. М., 1950, с. 352).

8

В представление о модусе Декарт вводил, таким образом, не только ментальные категории, но и сферу чувств—жпропозици-ональные страсти», как их позднее, перефразируя выражение «страсти души» Декарта, назвал 3. Вендлер «.

Разработка пропозиционального отношения определила одну из магистральных линий прагматических исследований. Наибо­лее значимым результатом, полученным непосредственно на этом пути, было установление изоморфизма между предикатами мышления и речи (см. указ. работу 3. Вендлера).

Анализ пропо­зициональных глаголов продемонстрировал координацию выска­зывания с «эмоциональным, социальным, логическим и эвиденциальным фоном» (см. работу Урмсона в наст. сборнике, с. 210).

Он, кроме того, позволил сформулировать некоторые презумпции общения (например, презумпцию истинности и обоснованности •сообщаемого) и вскрыть принципиальное различие между употреблением пропозициональных глаголов в первом и других лицах. Заметим, что проблема пропозиционального отношения в высказываниях о собственных психических свойствах и состояниях, мало разработанная в сравнении с проблемой сообщений о внутреннем мире других лиц¹², представляет немалый интерес.

Основной прием анализа пропозициональных глаголов и дру­гих недескриптивных значений состоял в выявлении типичных для них контекстов, условий, противопоказанных для их исполь­зования, то есть создающих прагматическую аномалию, и форму­лировании правил употребления. Сосредоточенность на опреде­ленном материале стала сказываться на самом концепте значе­ния: значение связало себя с употреблением.

Понимание языка прежде всего как орудия осуществления не­которой целенаправленной деятельности, имевшее в разные вре­мена многих приверженцев среди философов, лингвистов и осо­бенно психологов, возбуждало интерес к инструментальным воз­можностям высказываний и придавало значению «поведенческий» характер ¹³.

Особенности усвоения и воспроизведения детьми новых слов в процессе ...

... детей. Она обращает внимание на правильное смысловое употребление слов и пополнение словаря, развитие структуры речи, чистое ... первых, обогащение словаря новыми словами, усвоение детьми ранее неизвестных слов, а также новых значений ряда слов, уже имеющихся в ... детской речи, формирования языковых обобщений, элементарного осознания явлений языка и речи. 35;7 Одновременно проводились исследования разных ...

¹¹Vendler Z. Res cogitans. Ithaca — London, 1972, p. 84.. Вендлер приме­няет этот термин к глаголам типа удивлять, поражать (shock), доставлять наслаждение (delight) и др.

¹² Austin J. Other minds. — In: Austin J. Philosophical papers. Oxford, Clarendon Press, 1961.

¹³ См., например: S k i n п е г В. J. Verbal behavior. N. Y., 1957.

9

В тот период, о котором идет речь, значение представлялось как член каузального отношения в модели «стимул — реакция». Оно рассматривалось с точки зрения его способности воздейство­вать на адресата, вызывая у него тот или иной психологический отклик. Такой подход к значению отражен в концепции Ч. Стивенсона (см. главу из его книги в наст. сборнике).

Зависимость значения от психологических и логических фак­торов показана в статье Э. Сэпира о градуировании (см. в наст. сборнике).

Если выше было отмечено, что прагматизацня значения вырастала на базе недескриптивных слов, то статья Сэпира открывает другой источник этого процесса — реляционные значе­ния, представленные степенями сравнения прилагательных. Изучение градуированных (скалярных) значений, начатое Сэпиром (его статья написана задолго до ее публикации в 1944 г.), было продолжено, с одной стороны, многочисленными работами, посвященными интенсификации значения и интенсификаторам (фундаментальным в этой области является исследование Д. Болинджера ¹⁴), а с другой — психолингвистическими опытами по измерению значения.

Инструментальный подход к языку, естественно вытекающий из самого определения языка как средства коммуникации, полу­чил новое теоретическое оформление в концепции Л. Витгенштейна, выраженной в посмертно опубликованных «Философских исследованиях», начальный фрагмент которых помещен в этом сборнике¹⁶. «Философские исследования» Витгенштейна построе­ны частью в жанре автодиалога, частью в афористическом стиле, вуалирующем логику рассуждения. Автодиалог Витгенштейна иногда сводится к сериям вопросов, направленных на выяснение сути того, что кажется очевидным. Витгенштейн апеллирует к фактам повседневной жизни, обычно принимаемым как данность или как дар. Его наивно-софистические вопросы пре­вращают трюизмы в парадоксы. Ответов на многие вопросы нет, но в каждом следующем вопросе выражено сомнение в том, что можно было бы счесть за тривиальный ответ на предыдущий воп­рос. Этим и достигается их связность. Вопросы Витгенштейна ка­саются функционирования языка. Чтобы можно было довериться языку, надо «вернуть слова от метафизического к повседневному употреблению», считает Витгенштейн: <Назад к целине» (§ 107).

¹⁴ В о linger D. Degree words The Hague—Paris, 1972. ¹⁶ 0 s g о о d Ch., Suci G., Tannenbaum P. The measurement of mean­ing. Urbana, 1967; Fillenbaum S., RapoportA. Structures in the subjective lexicon. N. Y.—London, 1971.

^le Анализ и критику философской стороны концепции Л. Витгенштеина cм. в. КозловаМ. С. Философия и язык. М., 1972.

Формирование звукового анализа слов у детей старшего дошкольного ...

... грамоте само выступает как один важнейших этапов развития и осознания звуковой стороны языка (слова). Опираясь на весь предшествующий путь фонематического развития, обучение грамоте является вместе с ... указывающих на важную роль и особенности овладения звуковым анализом слов в онтогенезе. Так, А.Р. Лурия (1979) подчеркивал значение познания ребёнком звуковой, материальной системы языковых средств, ...

10

Витгенштейн ничего не берет «из вторых рук». Он занят пря­мыми наблюдениями над жизнью языка и экспериментами по сое­динению высказываний с ситуациями, допускающими их употреб­ление (этот метод получил впоследствии широкое распростране­ние).

Его девиз: «Не думай, а смотри!» (§ 66).

Исследования позднего Витгенштейна отвечали тому состоя­нию науки логики, когда возникла необходимость хотя бы частично сбросить груз предшествующих концепций, привычные тезисы которых принимаются за истинные, круг проблем усто­ялся, а абстракции потеряли связь с конкретными фактами дей­ствительности. Было необходимо вновь прикоснуться к своему естественному материалу — речи, и адекватно выразить непосредственные наблюдения, минуя систему существующих терми­нов. Витгенштейн понимал трудность вербализации того, что таят в себе неясно различимые глубины жизни, воспринятые им через призму обыденной речи. «Самое трудное,— писал он,— перевести эту неопределенность правильно и правдиво в слова». Характеризуя уже после смерти Витгенштейна его «Философские исследования», финский логик Г. X. фон Вригт писал, что они «зовут к ясности и в то же время не поддаются ей» ¹⁷.

Речь неотделима от форм жизни. В ситуации военных дейст­вий легко вообразить язык, состоящий только из приказов и рапортов. Жизнь дает возможность функционировать бесчислен­ному множеству других «языков». «Представить себе язык — значит представить некоторую форму жизни» (§ 19).

Речь входит в состав человеческой деятельности. На приказ, предупреждение, угрозу и т. п. человек может прямо реагировать действием. Соединение речи и действия Витгенштейн условно наз­вал языковыми играми (§ 7) Подобно Соссюру, Витгенштейн любил сравнивать язык с игрой в шахматы. Однако если для Соссюра существенным в этой аналогии было то, что мате­риальное воплощение шахматной фигуры безразлично для ее игровой ценности, чем подтверждалась, в частности, условность связи между означаемым и означающим языкового знака, то Витгенштейн подчеркивал этим сравнением целеустремленность и_ регламентированность языка, его подчиненность правилам и кон­венциям употребления, в которых Витгенштейн искал не только суть языка, но и суть значения. В первом случае сопоставление раскрывало сущность единиц языка, во втором — принципы их функционирования. Для Соссюра важнее была фигура, для Витгенштеина — ход.

¹⁷ Malcolm N. Ludwig Wittgensteln. A memoir with a biographical sketch by 0. H. von Wright. London, Oxford UP, 1958, p. 22.

11

Из концепции языка как конвенционализованной формы жизни вытекало понимание значения как регламентированного и целе­направленного употребления слова и высказывания. Витгенштейн дает следующее определение значения: «Для большого класса случаев использования слова значение — хотя и не для всех—это слово можно истолковать так: значение слова есть его употребление в языке. И значение имени иногда объяс­няют, указывая на его носителя» (§ 43).

Необходимо под­черкнуть, что Витгенштейн имеет в виду не лингвистический (или философский) концепт значения, а значение существительного значение, взятого в его повседневном использовании в речи. В рукописях Витгенштейна содержится запись: «Мы ищем зна­чение значения, а именно грамматику слова значение» ^\8.

Особенности совместной деятельности младшего школьного возраста ...

... «сквозь, через» (а не «два», как принято считать) и корня logos «слово, значение, речь». Первую часть термина можно интерпретировать как «сквозное движение, проникновение, размежевание, разделение, взаимность» ... посвященный диалогу, свидетельствует о сложности и многоаспектности этого явления. В узком смысле, как языковая форма общения, диалог определяется в «Словаре лингвистических терминов» О.С. ...

Прагматизация понятия значения, связавшая его с правилами употребления, обернулась его грамматизацией. Появился новый жанр описания значения слова в виде его «грамматики»¹⁹. Иногда говорят о «логике» употребления отдельных слов или групп слов. Опыт описания «логики прилагательных» помещен в настоящем сборнике (глава из книги П. Ноуэлл-Смита).

Именно с выяснения правил употребления глагола to mean ‘означать’ начал анализ значения П, Грайс—автор наиболее важной для судеб прагматики семантической концепции²⁰. Грайс различает два типа употребления этого глагола: естествен­ное (to meanⁿ) и условное, конвенциональное (to meanⁿⁿ).

Специ­фика употребления глагола to meanⁿⁿ состоит в его отнесенности к говорящему, то есть субъекту речи, занятому сознательной и целенаправленной деятельностью. Связав категорию значения с говорящим и преднамеренностью речевого акта, Грайс создал почву для формирования понятия «значения говорящего» (speaker’s meaning), или, как его еще называют, «передаваемого значения» (conveyed meaning), включающего разного рода кон­текстно обусловленные и косвенные смыслы речевых актов (см. об этом статью Д. Гордона и Дж. Лакоффа, а также работу Р. Конрада в наст. сборнике).

В теории Грайса произошла смена деятельностного «субъекта значения»: если в бихевиористской психологии роль стимула (или каузатора) придавалась самому значению (см. выше), то Грайс отдал ее говорящему. Эту вторую ступень прагматизации претерпело и понятие референции ^2!.

¹⁸ Ballet G. A companion to Wittgenstein’s Philosophical investigations. Ithaca — London, Cornel 1 UP, 1977, p. 122.

¹⁹ Вендлер 3. О слове good. — В сб.: <Новое в зарубежной лингвистике», вып. X. М., 1981 (в оригинале -•- The grammar of goodness).

²⁰ Grice H. P Meaning. — «The Philosophical Review», v. 66, 1957 № 3.

²¹ Линский Л Референция и референты.—В сб.: «Новое в зарубежной лингвистике», вып. XIII. М., 1982.

12

Прагматизация значения имела далеко идущие последствия: значение высказывания стало считаться неотделимым от прагма­тической ситуации, а значение многих слов начали определять через указание на коммуникативные цели речевого акта.

Такая точка зрения в явном виде была выражена последова­телем Л. Витгенштейна H. Малькольмом в его полемике с основа­телем лингвистической философии Дж. Муром о значении пред­ложений вида «Я знаю, что р» и концепте знания. Мур настаивал .на гом, что в предложении Я знаю, что это моя рука использо­ваны слова (речь шла о глаголе знать) в их обычном смысле, хотя случаев для употребления такого высказывания практически «не представляется. На это Малькольм ответил подразумевающим отрицание вопросом: «Разве может быть смысл слова отделен от его употребления?» ²² Уместность высказывания, то есть сущест­вование условий для его употребления, в этом случае принима­ется не только за критерий его осмысленности, но и за критерий осмысленности (то есть наличия значения) содержащихся в нем слов

Арутюнова — прагматика — Стр 2

Несовпадения коммуникативных целей с этой точки зрения достаточно для того, чтобы различать высказывания по значению. «Если кто-нибудь хочет настаивать, как это делает Мур, — писал Малькольм,— что, употребляясь с разными целями, предложение все же сохраняет один и тот же смысл, то такое утверждение настолько туманно, что его нельзя ни доказать, ни опроверг­нуть» ²³.

Значение слова стало рассматриваться в связи с коммуникативной направленностью речевого акта, то есть как орудие, посредством которого мы совершаем действие (см. работу П. Ноуэлл-Смита в наст. сборнике).

Этот подход нашел отраже­ние в определении значения оценочных слов, формулируемых в логических исследованиях языка морали²⁴, аналогичных иссле­дованиям языка науки, предпринятым философией анализа. Если эти последние имели своим предметом структуру текста, фиксиру­ющего развитие теоретической (логически корректной) мысли, то анализ этики имел своим предметом тексты практического рас­суждения, насыщенного субъективной лексикой, в том числе оценочными словами.

Оценочные слова составляют благодатный материал для обос­нования прагматической концепции значения. Будучи прямо связаны с говорящим субъектом и отражая его вкусы и интересы,

²² Malcolm N. Thought and knowledge (Essays).

Ithaca—London, Cornell UP, 1977, p. 178.

²³ Там же.

²⁴См. вступительную статью И. С. Царского и Л. В. Коноваловой в кн.: Мур Дж. Принципы этики. М., 1984.

13

они в то же время регулярно употребляются в высказываниях, соответствующих ситуации выбора (принятия решения) и побуж­дения к действию. Оценка тесно спаяна с коммуникативной целью б речевого акта, программирующего действия. Эту связь можно по­казать на следующих примерах. Отрицательная оценка в речи взрослых, обращенной к детям, всегда принимается не как выра­жение мнения, а как руководство к действию. Например, слово дрянь (или бяка) обычно нацелено на пресечение предметных манипуляций ребенка (Дрянь! Бяка! истолковывается как ‘Брось! Не трогай! Не тяни в рот’ и т. п.).

Хорошо! Молодец! понимается как поощрение. Высказывание Хорош! имеет значе­ние ‘Довольно! Достаточно!’ в ситуации регулирования меры. В употреблении многих междометий часто слиты оценка ситуации и некоторое предписание.

Оценка, по Ч. Стивенсону, предназначена для воздействия на адресата. Она отражает прагматический аспект знаковой ситуации²⁵. Концепция Ч. Стивенсона известна в аксиологии как теория эмотивности. Она основана на понимании значения слова как одного из членов отношения «стимул — реакция». Воздействие оценки у Ч. Стивенсона ограничено психологиче­ским состоянием адресата. Другой представитель школы линг­вистического анализа —Р. Хэар (глава из его книги включена в настоящий сборник) — уже прямо определял оценочное значение в терминах коммуникативной установки, связывающей высказы­вание с действием. Оценка, по Хэару, выражает рекомендацию, предписание (commendation) и не может быть определена в тер­минах других слов, лишенных этой функции. Связь оценки с прескрипцией отмечалась и раньше²⁶. Однако Р. Хэар увидел не только общность оценки и прескрипции, но и их различие²⁷. Ценностные суждения имеют общий характер: они отсылают к некоторому стандарту (правилу, нормативу), применимому не только к данному, но и к другим случаям. Когда советуют:

«Купи этот автомобиль», то это не более чем инструкция о выборе; если же говорят Это хорошая машина, то такое сужде­ние выражает рекомендацию класса (марки автомобилей) и вместе с тем указывает на релевантные для выбора признаки, то есть имплицирует мотивировку рекомендации. Поскольку, одна­ко, стандарт класса с течением времени и изменением требова­ний может меняться, никакие конкретные признаки объекта не входят в значение оценочного предиката. Это видно уже по

²⁵ Stevenson Ch. Facts and values. New Haven, 1963, p. 153.

²⁶ С a r n a p R. Philosophy and logical syntax. London, 1935, p. 24;

Aye г A. J. Philosophical essays. London, 1963, p. 108.

²⁷ Hare R. M. The language of morals. London, 1972, p. 133; см. также

главу из этой книги в наст. сборнике.

14

тому, что любое оценочное утверждение может повлечь за собой вопрос «Чем же это хорошо?»Али «Что в этом плохого?». Оценка выражается «самонастраивающимися» предикатами, «предика­тами-хамелеонами», принимающими то или другое значение в зависимости от фона. Оценочные предикаты прямо наводят на мысль о наличии у сообщения особой цели. «Язык оценок, — писал Хэар,— удивительно хорошо приспособлен к употреблению в ситуации принятия решения, инструкции о выборе или при из­менении принципов выбора и модификации стандартов» (цит. соч., с. 136).

Наблюдения подобного рода предвещали поворот к логическому анализу естественного языка и формулиро­ванию правил коммуникации (см. ниже, разд. 4 вступ. статьи).

Итак, прагматизация значения складывалась на материале контекстно чувствительных элементов языка, и в первую оче­редь — слов, лишенных стабильного дескриптивного содержания. Если оценочные слова демонстрируют один максимум контекстной зависимости, то другой максимум достигается в дейксисе и дейктических компонентах лексического и грамматического значения, которым посвящен следующий раздел.

2.

После статьи Вар-Хиллела, опубликованной в 1954 г.²⁸, од­ной из классических задач прагматики стало изучение индексальных выражений (термин Ч. С. Пирса²⁹), то есть дейксиса. Действительно, проблематика дейксиса в точности входиг в рамки прагматики в понимании Ч. Морриса, поскольку смысл дейктического элемента — при любом понимании слова «смысл» — зависит от ситуации его употребления: 1) денотат дейктического элемента не может быть установлен вне контекста речевого акта — он определяется через отношение объекта к речевому акту, его участникам или пространственно-временным характери­стикам; поэтому в так называемой формальной семантике, где смысл определяется через денотат, описание смысла предложения с дейктическими элементами требует отсылки к контексту;

2) лингвистический смысл дейктического слова тоже не может быть описан без обращения к контексту речевого акта, поскольку смысл дейктического слова — это правило установления его денотата через отношение объекта к контексту речевого акта или к его участникам.

Дейктические слова и »лементы пронизывают языковой текст насквозь и составляют в языке не исключение, а правило. Поми-

²⁸Bar-Hillel G. Indexical expressions. — «Mind», 1954, v. 63, p. 359—376.

²⁹P e i r с e Ch. S. The philosophy of Peirce: Selected Writings. N. Y., Harcourt, Brace, 1940, p. 104.

15

мо слов типа я, ты, здесь, сейчас, этот, важным источником дейк-тичности является категория времени, которая «вписывает» в дейктические координаты все предложения, употребляемые в речи, кроме тех, которые У. Куайн ³⁰ назвал «вечными», то есть предложений с гномическим настоящим — единственным употреб­лением временной формы, которое не является дейктическим.

Дейктическим называется такой элемент, у которого в состав значения входит идентификация объекта — предмета, места, момента времени, свойства, ситуации и т. д.— через его отношение к речевому акту, его участникам или контексту ³¹.

От дейктических слов, у которых значение включает отсылку к говорящему (или другим параметрам акта речи), следует отли­чать слова, у которых значение предполагает наблюдателя. Эти слова иногда зачисляют в рубрику «объективного» (или «мысленного») дейксиса (по К. Бюлеру ³² — deixis ad Phantasma) в отличие от собственно дейксиса — «субъективного». В простом случае говорящий сам и является наиболее естественным наблю­дателем, однако такое совпадение не обязательно (а иногда— в случае слов со «стереоскопической семантикой», порождающих взгляд на ситуацию с нескольких точек зрения ³³,— с обязатель­ностью отсутствует).

К этой категории относятся наречия типа справа, слева и предлоги типа за, из-за, а также многие гла­голы. Ю. Д. Апресян рассматривает, в частности, следующий при­мер с глаголом показаться. В предложении На дороге показался автомобиль наблюдатель естественным образом совпадает с. гово­рящим; между тем предложение В этот момент я показался на дороге аномально: говорящий в данном случае не может вы­ступать в роли наблюдателя, поскольку он служит объектом наблюдения, а других кандидатов на эту роль в предложении нет. Однако в контексте Они утверждают, что в этот момент я пока­зался на дороге аномалия исчезает: в роли наблюдателя высту­пает не говорящий, а субъект пропозициональной установки.

³⁰ Quine W. О. Word and object. Cambridge (Mass.), Cambridge UP, 1960, p. 193. О дейксисе см.: Уфимцева А. А. Типы языковых знаков. М., 1974;

Вольф Е. М. Грамматика и семантика местоимений. М., 1974; «Категория определенности—неопределенности в славянских и балканских языках». М., 1979

³¹ Ср.: Lyons J. Semantics. Cambridge, Cambridge UP, 1978, p. 637.

³² В u h 1 e г К. Sprachtheorie: Die Darstellungsfunktion der Sprache. Jena, Fischer, 1934.

³³ О необходимости обращения к наблюдателю в семантическом описании см., в частности: Bierwisch М. Some semantic universals of German adjectivals.— «Foundations of Language», v. 3, № 1, 1967, p. 1—36; Апресян Ю. Д. Лекси­ческая семантика. М., 1974, с. 56. Гораздо раньше о включении наблюдателя (не обязательно совпадающего с говорящим) в толкование пространственных предло­гов говорил А. М. Пешковский (см. Пешковский А. М. Русский синтаксис в научном освещении. М., 1938, с. 288).

16

Таким образом, сферу стереоскопической семантики следует отли­чать от дейксиса.

Не относятся к дейктическим такие категории, как наклонение, модальность, показатели иллокутивной функции (утверди­тельность—вопросительность и пр.).

Их семантика прагма­тична—то есть описание смысла требует обращения к говорящему (скажем, предложение с глаголом в желательном наклонении содержит семантический компонент ‘Говорящий хочет…’) и, следовательно, учета прагматического контекста,— но не дейктична. Конституирующим признаком дейксиса, отличающим его от других элементов с прагматическим значением, служит то, что у дейктических слов обращение к контексту речевого акта работает на нужды идентификации.

Дейктические элементы можно разделить на следующие группы: 1) личные местоимения 1-го, 2-го лица (и 1-е, 2-е лицо глагола); 2) указательные местоимения и наречия, а также дейктический определенный артикль; 3) глагольное время;

4) дейктические компоненты в семантике наречий и глаголов; Ср., например англ. come ‘прийти’³⁴.

Интересным представителем последней категории служит проанализированное Ч. Филлмором английское наречие ago ‘тому назад’. Наречие ago, в отличие от earlier ‘раньше’, пред­полагает отсылку к времени, в котором находится говорящий, то есть к абсолютному времени акта речи. Поэтому можно ска­зать (а) Не lived there many years ago ‘Он жил там много лет тому назад’ и (б) Не had lived there many years earlier ‘Он жил там многими годами ранее’, но не (в) Не had lived there many years ago, поскольку Past Perfect означает, что действие соот­несено с некоторым моментом в прошлом, предшествующим мо­менту речи, a ago предполагает соотнесение с моментом речи.

Помимо того, что многие слова и категории имеют дейктическое значение, почти все референтные выражения могут быть дейктичны в тех или иных своих употреблениях. Так, дейктичны в большинстве случаев собственные имена (людей), только у имен прагматические ограничения касаются не одного речевого акта, а одинаковы для сложной совокупности речевых актов определенного коллектива: Иванов в одном коллективе обозна­чает одного человека, в другом — другого. Дейктичны кванторные слова, например все в употреблениях типа Все остались довольны: имеется в виду не всё универсальное множество людей, а какая-то конкретная группа. Как справедливо отмечает Р. Столнейкер (см. его статью в наст. сборнике), дейктичны и

³⁴ F i 11 m о г e Ch. J. How to know whether you’re coming or going. — —->- {Т, F}, то есть функция, приписывающая предложению при каждом возможном индексе одно из истинностных значений— «истина» (Т) или -<ложь» (F).

Р. Столнейкер (см. наст. сборник) вносит следующую линг­вистически содержательную поправку в эту схему. Истинность предложения (в данном контексте его употребления) зависит от двух моментов: 1) от выражаемой им пропозиции; 2) от положения вещей то есть от того, какой из возможных миров оказывается реальным. Ср. следующий пример. Я говорю, глядя в сторону Джо­на, стоящего рядом с Биллом: Он негодяй. Предположим, вам

⁴⁰ См.: Allwood J. S. On the distinctions between semantics and рragmatics. — In: «Crossing the boundaries in linguistics». Dordrecht, Reidel, 1981. p. 187.

⁴¹ К a p I a n D. cDthat». — In: «Syntax and Semantics», v. 9. N. Y., 1978, p. 221—243.

20

ясно, что Джон негодяй, а Билл — порядочный человек, но вы не знаете точно, кого я имею в виду. В этом случае неясность каса­ется выражаемой пропозиции. С другой стороны, я могу сказать Он негодяй, однозначно указывая на Джона, но вам не очевидно, что я прав. Здесь пропозиция ясна, но вы сомневаетесь в ее истинности. В 1-м случае сомнение возникает при переходе от кон­текста к пропозиции, а во 2-м — на участке между пропозицией и фактом действительности. Столнейкер предлагает, соответствен­но, разбить переход от предложения к истинностному значению на два этапа — переход от предложения к выражаемой им пропози­ции (уже не зависящей от контекстных координат), а потом от пропозиции к истинностному значению.

В упомянутой выше статье Д. Каплана приводится серия при­меров, выявляющих роль контекстных факторов, которые способ­ствуют пониманию предложения, но не входят однако, в выра­жаемое им содержание. Так,— пишет Каплан,— фраза Что ты знаешь нового про Ливию?, сказанная мне моей женой, может касаться либо государства Ливия, либо нашей дочери, и что имеется в виду, я понимаю из контекста, то есть в силу прагма­тических факторов, а не из смысла фразы, причем как я это делаю, несущественно для понятого мною смысла. Как утверж­дает Каплан, для смысла дейктических местоимений тоже несуще­ственно, каким способом достигается указание на предмет. Он предлагает вновь обратиться к концепции Рассела, который счи­тал, что у некоторых видов обозначающих выражений смыслом является сам обозначаемый предмет, то есть что компонент про­позиции, соответствующий дейктическому местоимению, — это указываемый индивид. Различные формы, которые может иметь указание, не отражаются в окончательном содержании высказы­вания—в выражаемой им пропозиции. Указание приводит нас «к индивиду, а каким образом — несущественно для содержания высказывания, так же как несущественно то, каким образом была установлена референция (государство Ливия или дочь Ливия) в приведенном выше примере.

Как известно, другой подход, более общепринятый, состоит в том, что смысл референтного выражения — это способ задания объекта. Ср. известную формулировку Фреге, согласно которой смысл имени — это способ, которым имя указывает на свой дено­тат, то есть способ представления денотата. Однако оказывается, что для указательных местоимений этот подход несостоятелен: способ указания на объект нерелевантен для общего смысла высказывания в той же мере, что и в других, более очевидных случаях участия прагматических факторов в референции.

Убедительный пример приводит Р. Столнейкер (см. наст. сборник).

Фраза Меня могло бы здесь не быть, сказанная Джо-

21

ном на вечеринке, имеет смысл ‘Не необходимо, чтобы Джон при­сутствовал на данной вечеринке’ (Джон мог бы сказать: „Не необходимо, чтобы я сейчас был здесь») и является истин­ной. Действительно, данная ситуация в другом возможном мире могла бы не иметь места. Между тем высказывание Я сейчас здесь истинно в каждом случае его произнесения, то есть является необходимо истинным; фразы типа Меня здесь нет, Я не здесь, а там могут иметь только переносное значение, в прямом понимании они абсурдны. Следовательно, не является необходи­мой не пропозиция ‘Я сейчас здесь’, а какая-то другая.

В принципе, фраза Я сейчас здесь могла бы иметь два смысла:

(1) «Я нахожусь сейчас в том месте, где я сейчас нахожусь’;

(2) ‘Я нахожусь сейчас в месте А’. Однако смысл (1), где здесь понимается в соответствии со своим толкованием, тавтоло-гичен и неинформативен, так что нормально эта фраза понима­ется не в смысле (1), а в смысле (2).

Таким образом у дейктического местоимения роль толкования ограничена во времени: оно не входит в окончательный смысл предложения при построении смысла целого из смысла частей. Смысл дейктического слова служит лишь способом указания референта и, сыграв эту свою роль, сходит со сцены.

Нечто подобное может иметь место и для других видов рефе­рентных именных групп; так, если дескрипция выполняет чисто идентифицирующую функцию, то ее смысл безразличен для ком­муникативной значимости высказывания, и она может быть заме­нена любой другой⁴². Особенность дейктических местоимений по сравнению с другими видами референтных именных групп состоит в том, что они не могут выполнять иных функций, кроме чисто идентифицирующей, и потому демонстрируют это свойство <в бо­лее чистом виде».

3.

Прагматический анализ не ограничен значением слова и выс­казывания. Большую область его применения составляет дискурс. Дискурс отражает субъективную психологию человека и, следова­тельно, в отличие от теоретического рассуждения он не может быть отчужден от говорящего. «Средний человек мыслит, чтобы существовать, а »е существует, чтобы мыслить,— писал Ш. Балли.—…Даже самые отвлеченные вещи предстают в речи, пропущенные сквозь призму наших нужд, потребностей и желаний в смутном свете субъективного восприятия» ⁴³.

⁴² О том, что смысл играет различную роль для идентифицирующих и пре­дикатных, выражений, см.: Арутюнова Н. Д. Предложение и его смысл М., 1976, с. 289 и ел., 373 и ел.

⁴³ Балли Ш. Французская стилистика. М., 1961, с. 328.

22

Теория дискурса как прагматизированной формы текста берет свое начало в концепции Э. Бенвениста, разграничившего план повествования (recit) и план дискурса — языка, «присваиваемого говорящим человеком». «Речь [discours],—писал Э. Бенвенист,— следует понимать при этом в самом широком смысле, как всякое высказывание, предполагающее говорящего и слушающего и на­мерение первого определенным образом воздействовать на вто­рого. …Таким образом, различие, которое мы проводим между историческим повествованием [recit] и речью [discours], никоим образом не совпадает с различием между письменной и устной разновидностями языка» ⁴⁴.

Прагматика дискурса сформировалась прежде всего в ходе анализа обыденной речи — практического рассуждения и диалога. Именно эти два вида текста стали базой для выявления так называемой «естественной логики» и законов коммуникации.

В основе ряда работ по прагматике дискурса лежит противо­поставление теоретического (собственно логического) и практи­ческого рассуждения. Таковы включенные в сборник главы из книг П. Ноуэлл-Смита и Р. Хэара. Поскольку лингвистический аспект этой проблемы не привлекал к себе достаточного внима­ния языковедов, остановимся на нем более подробно. Различение теоретического и практического рассуждения соответствует разли­чению теоретического (чистого) и практического мышления, осо­бенно четко проводившемуся И. Кантом (ср. его критику чистого и практического разума).

Если целью теоретического рассужде­ния является установление истины, и его законы, следовательно, непреложны и независимы от субъекта, то задача практического рассуждения, результат которого не однозначен, заключается в выборе цели и способов ее достижения. Практическое рассужде­ние направлено на принятие решения, или прескрипцию. Предпо­лагается, что цель всегда желательна ‘для того, кто к ней стре­мится. Теоретическое мышление обычно имеет своим предметом прошлое и настоящее. Кардинальным для него является вопрос «Почему?» и каузальные отношения. Практическое рассуждение преимущественно обращено «вперед». Его основная задача — программировать будущее. Для него существенны вопросы «Для чего?» и «Как?». И тот и другой вопрос требует разрешения альтернативы, то есть выбора оптимального варианта. Этим объяс­няется роль в практическом рассуждении дизъюнктивных отноше-

Арутюнова — прагматика — Стр 3

⁴⁴ Бенвенист Э. Общая лингвистика. М., 1974, с. 276, а также с. 299; ср.: Simonin-Grumbach J. Pour une typologie des discours.—In: «Langue, discours, societe. Pour E. Benveniste». Paris, 1975. Иной подход к прагматике текста в: Д е и к Т., в а н. Вопросы прагматики текста. — В сб.: «Новое в зару­бежной лингвистике», вып. VIII, М., 1978; см. там же вступительную статью Т. М. Николаевой, с. 18 и сл.

23

ний, оценки и оценочного сравнения [Что лучше: поехать на дачу или остаться в городе?. Как лучше поехать: на поезде или на машине?}. Мотив разрешения альтернативы, или основание мне­ния, выражается в причинных предложениях, подчиненных модусу, а не диктуму (пропозиции).

Предложение Маша плохая девочка, потому что она бьет Жучку прочитывается- как ‘Я счи­таю Машу плохой девочкой на том основании, что она бьет Жучку’. Действительно, приведенное предложение не выражает причинных отношений: Маша не потому плоха, что плохо обра­щается с собакой, а скорее наоборот—она плохо обращается с животным потому, что плоха.

Когда речь идет о психологическом мотиве поступка, разли­чие между причиной и целью нейтрализуется (с сохранением разницы в модальности); ср.: Я поехал в театр, чтобы развлечь­ся н Я поехал в театр, так как (потому что) хотел развлечься.

В логическом плане практическое рассуждение содержит ска­чок от фактических утверждений к модальным (в частности, к модальности долженствования): от связки есть к связке должен. На это первым обратил внимание Д. Юм⁴⁵. Переход от существую­щего к должному делает очевидным, что «за кадром» практического рассуждения стоит регулирующая его система деонтических норм, то есть знание того, что дозволено, запрещено или предписано.

Как только все альтернативы разрешены, практическое рас­суждение переходит от аксиологических и деонтических модаль­ностей к модальности «нужды и потребностей», выражаемой в русском языке предикативами нужно, требуется, необходимо (в одном из значений).

Важно подчеркнуть, что суть этого вида, модальности в ее целеустремленности: «нужно», может быть, только то, что направлено на достижение некоторой цели, а цель—принадлежность человека, точно так же как причина— принадлежность природы. Цель ставится человеком, она опреде­ляет его сознательные действия, и он связывает с ней положитель­ные коннотации; загадка же причины задана человеку миром. Вопрос «Кому это нужно?» так же законен, как вопрос «Для чего это нужно?». Модальность «нужды» открывает три валентности: для имени лица, указания на цель и инфинитива (или имени предмета), указывающего на способ достижения цели: Для того чтобы сварить суп из топора, повару нужно иметь мясо.

Уже сказанного достаточно, чтобы убедиться в том, что прак­тическое мышление выражается весьма специфическим «логи­ческим синтаксисом». Особенности его построения определяются тем, что автором практического рассуждения является человек не

⁴⁵ Ю м Д Сочинения в 2-х т. М.. 1966, т. 1: «Трактат о человеческой при­роде», с. 618.

24

как носитель «чистого разума», а как психологически сформи­рованная личность. Анализ текста практического рассуждения об­нажает «субъективную» (не отвлеченную от психологических характеристик человека) логику. На его основе сформировались такие виды логик, как логика оценок, логика предпочтения, логика прескрипций и логика действия.

Отклонения от законов, установленных системами приведен­ного типа, имеют особый характер и оборачиваются прагмати­ческой непоследовагельностью текста, «противоречием-в-употреблении» (contradiction-in-use).

Первым привлек внимание к этому явлению Дж. Мур. Его пример «Идет дождь, но я так не считаю» известен под назва­нием «парадокс Мура». Витгенштейн придавал наблюдению Мура большое значение. Он, однако, не согласился с Муром, считавшим, что в данном случае имеет место чисто психологическая несо­образность. Витгенштейн видел здесь нарушение логики утверж­дения. Он писал Муру в 1944 г.: «Нет никакого смысла утверж­дать ,,р имеет место, но я не считаю, что р имеет место». Такое утверждение следует исключить, и оно исключается „здравым смыслом», так же как исключается противоречие. Это показывает, что логика не так проста, как полагают логики. Притом это не единственное противоречие и не единст­венная исключаемая форма, которая при определенных обсто­ятельствах может оказаться допустимой» ⁴⁶.

Парадокс Мура и приведенное замечание Витгенштейна стали одним из факторов, стимулировавших поворот логики к анализу естественного языка, не отделенного от субъекта речи. Отказавшись от многих упрощений, логики ввели в поле рассмотрения семантику слов и прагматику их использования. Тем самым были заложены основы теории речевых актов.

Речь как действие со всем спектром возможных для нее коммуникативных целей воплощена в диалоге. Диалог подчинен психологии межличностных отношений. Он прямо зависит от соци­альных факторов. Участники диалогического (или полилогиче­ского) общения выполняют в нем определенные роли, обусловли­вающие модели речевого поведения ⁴⁷. Поэтому естественно, что именно эта форма существования языка послужила материалом для формулирования правил коммуникативного кодекса, отступ­ления от которых определяют косвенные смыслы высказывания— конвенционализованные и неконвенциональные. Неконвенциональ­ные компоненты значения речевого акта представляют особый

» На 11 е t G. Указ. соч., с. 656.

» Berne E. Games people play (The psychology of human relationships).

London, 1964. Idem What do you say after you say Hello’» N. Y.. 1972.

25

интерес для прагматики. При узком понимании задач прагматики ее предмет иногда ограничивают изучением именно неконвенцио­нальных смыслов ⁴⁸.

4.

Всякое социальное поведение регламентируется правилами. Не составляет исключения и речевая деятельность. Нормы рече­вого поведения хотя и входят (или должны входить) в систему воспитания, относятся к сфере молчаливых соглашений между коммуникативно обязанными членами общества. Задача прагма­тики —их обнаружить и сформулировать. Само существование этих негласных правил становится заметно тогда, когда они нарушаются. Поэтому их поиск часто сводится к выявлению ком­муникативных осечек, неуместности речевых актов, их несовмести­мости. В области «лингвопатологии» анализ семантических анома­лий, изобретению которых отдали дань многие лингвисты, сме­нился в последние годы анализом аномалий прагматических.

Уже парадокс Мура выявил разницу между несоответствием предложения логическим законам, обесценивающим его истинност­ное значение, и несообразованностью высказывания с правилами коммуникации, нейтрализующей его иллокутивную силу, или, иначе, между пропозициональной логикой и логикой пропозицио­нальных отношений ⁴⁹. Первая формулирует нерушимые законы семантики, вторая — нарушаемые правила прагматики. Первая основывается на принципе истинности, вторая — на принципах искренности и последователыности речевого поведения.

Отправляясь от парадокса Мура, П. Ноуэлл-Смит еще до из­вестных работ П. Грайса сформулировал такие правила, как тре­бование истинности (точнее, веры в истинность) утверждаемого, наличия достаточных оснований для мнения или оценки и др. В прагматику стал вовлекаться речевой этикет ⁵⁰.

Более развернутый и систематический опыт формулирования правил (постулатов, максим, принципов) коммуникации принадле­жит П. Грайсу (см. его статью в наст. сборнике).

Основной прин­цип, названный Грайсом «принципом кооперации», заключается в требовании делать вклад в речевое общение соответствующим принятой цели и направлению разговора. Этому принципу подчи­нены четыре рода максим: 1) максима полноты информации,

⁴⁸ Булыгина Т. В. О границах и содержании прагматики.— еИзвестия АН СССР», Серия литературы и языка, 1981, № 4.

⁴⁹ Некоторые авторы говорят об иллокутивной логике: Vanderveken D. Illocutionary logic and self-defeating speech acts. — In: «Speech Act Theory and Pragmatics». Dordrecht. 1980.

⁵⁰ См.: Формановская Н. И. Употребление русского речевого этикета. М.. 1982.

26

2) максима качества (Говори правду!}, 3) максима релевантности (Не отклоняйся от темы!), 4) максима манеры (Говори ясно, ко­ротко и последовательно!).

Не менее важным принципом, регулирующим отношения между «я» и «другими», является принцип вежливости, уже всецело принадлежащий речевому этикету ⁵¹. Этот принцип требует удов­летворения следующих максим: 1) максимы такта (Соблюдай интересы другого! Не нарушай границ его личной сферы!), 2) максимы великодушия (Не затрудняй других!), 3) максимы одобрения (Не хули других!), 4) максимы скромности (Отстраняй от себя похвалы\), 5) максимы согласия (Избегай возраже-чий\), 6) максимы симпатии (Выказывай благожелательность!).

— Очевидно, что сформулированные максимы распространяются де только на речевое общение, но и на другие виды межличност­ных отношений.

Вежливость, как подчеркивает Дж. Лич, по своей природе асимметрична: то, что вежливо по отношению к адресату, было бы некорректно по отношению к говорящему. Говорящий, напри­мер, считает вежливым сказать собеседнику приятное, слушающий же считает долгом воспитанного человека не согласиться с ком­плиментом ⁵?. Максимы вежливости нередко ставят адресата речи в неловкое положение, между тем как говорящий не должен, сле­дуя тем же максимам, затруднять его выбором речевой реакции, го есть отводить ему роль экзаменуемого.

Максимы вежливости легко вступают между собой в конфликт. Такт и великодушие побуждают к отказу от любезных предложе­ний; максима «Не возражай!» требует, чтобы предложение было принято. Если дело касается угощения, то в первом случае адре­сат останется голодным, а во втором станет жертвой «демьяновой ухи».

Гипертрофия вежливости ведет к прагматическим парадоксам, например комедии бездействия (по Личу), возникающей в сим­метричных ситуациях: не желая уступить в вежливости, каждый-уступает другому дорогу, и в конце концов оба сразу принимают уступку противной стороны. Особенность максим вежливости состоит в том, что не только „их нарушение, но и их усердное соблюдение вызывает дискомфорт. Любезности утомляют, но они в то же время исключают конфликт.

Коммуникативный кодекс, как и всякое законоуложение, применяется только к сознательным и намеренным речевым дей-

⁵¹ Leech G. N. Principles of Pragmatics. London—N. Y., 1983, Ch. 6: A sur­vey of the interpersonal rhetoric.

⁵²Pomerantz A A complement responses: notes on the cooperation ot nultiple constraints. — In: «Studies in the Organization of Conversational Interac-‘on». N. Y., 1978.

27

ствиям. Он регламентирует, с одной стороны, речевые цели (иллокутивные силы), а с другой—содержание пропозиции. Между тем и другим существует определенная согласованность. Особенно важно обратить внимание на чисто прагматическую связь между иллокутивными функциями и истинностью предло­жения. Существование такой зависимости подтверждается следую­щими наблюдениями. Большинство предосудительных коммуника­тивных целей (обман, злословие, клевета, сплетни, наветы, хвастовство, оскорбления и др.) либо прямо имплицирует лож­ность предложения, либо в той или иной форме искажает картину действительности. Поэтому требование говорить правду, и только правду, независимо от иллокутивной энергии говорящего и сверх­задачи общения, исключает возможность преступного пользова­ния языком. Искренность и истинность в определенной мере по­крывают друг друга.

Связь «темных» иллокутивных сил и ложности предложения не является строго обязательной. Так, хвастовство в ‘ситуации действительного преуспевания говорящего нарушает условие скромности, но не истинности. То же относится к речевым актам, задевающим самолюбие адресата или ему льстящим. Доносы и раскрытие чужих секретов, несомненно, подлежат санкциям, но в них соблюдено требование говорить правду. С другой стороны, ложные высказывания не всегда отступают от коммуникативного кодекса. Если ложное высказывание вводится «миропорождающими» предикатами типа допустим, предположим, конструирую­щими гипотезы и прогнозы, или типа представим себе, вообразим, пофантазируем, помечтаем, осуществляющими откровенно тера­певтическую по отношению к автору речи функцию, оно состав­ляет законный компонент речевой деятельности. Глагол в этом случае как раз и эксплицирует несоответствие содержания предло­жения действительности. В других случаях говорящий не может в нем признаться, так как откровенность повела бы к осечке. «Са­моразоблачающие» высказывания типа того, каким иллюстрировал Мур выявленный им парадокс, создаются в лаборатории исследо­вателя: их нет в речи людей.

Однако цели речевого акта вуалируются не только тогда, когда они подлежат санкциям. Хотя адресат часто нуждается в утешении (оправдании, одобрении, поощрении), откровенное уте­шение его не утешает. Оно составляет не столько коммуникатив­ную цель, сколько терапевтическую сверхзадачу речи, которая (и адресат это знает) отражается и на искренности говорящего, и на истинности сообщаемого: искреннее желание достигнуть цели (перлокутивного эффекта) не всегда совместимо с искренно­стью мнения и правдивостью выражаемых суждений. Терапевти-

28

ческая ретушь действительности в этом случае соответствует инте­ресам адресата.

Таким образом, предосудительные коммуникативные цели и наличие сверхзадач речи подрывают истинность суждений, но не ^имплицируют с необходимостью их ложности.

В громадном большинстве случаев говорящие нарушают пра­вила коммуникации в поисках косвенного способа выражения некоторого смысла, и они, следовательно, заинтересованы в том, чтобы передача была принята. Основной принцип интерпретации высказывания — в том, что нарушение правила касается только «поверхностного», то есть буквального, значения речевого акта, «глубинное» же его содержание соответствует требованиям ком­муникативных максим. Адресат, таким образом, исходит из предпо­ложения, что максимы речевого общения способны имплицировать передаваемый ему говорящим смысл (conveyed meaning).

По­скольку, однако, говорящие обращаются с правилами коммуни­кации достаточно свободно, эти правила не могут однозначно за­давать смысл высказывания. Вытекающие из них импликации не строги. Чтобы отличить их от логических отношений типа мате­риальной импликации, вывода и следования, П. Грайс назвал их импликатурами речевого общения, или коммуника­тивными импликатурами (conversational implicatures) (см. его статью в наст. сборнике).

Логические отношения соеди­няют между собой значения предложений. Прагматические отно­шения (к ним принадлежат и импликатуры) отражают коммуни­кативные установки говорящего. Субъектом импликации является пропозиция, субъектом импликатуры — говорящий или (по мето­нимическому переносу) взятое в контексте речи высказывание. Те речевые акты, смысл или иллокутивная сила которых выво­дится адресатом по правилам импликатур, называются косвен­ными.

Использование косвенной речевой тактики может либо отвечать интересам адресата, то есть вытекать из принципа вежли­вости, либо идти ему во вред.

В первом случае говорящий избегает прямо формулировать те свои желания, осуществление которых может затруднить собе­седника. Он пользуется, например, такими формами выражения просьбы, которые предоставляют адресату удобную возможность отказа. Так, вместо того чтобы прямо обратиться с просьбой об одолжении, спрашивают: У тебя есть свободные деньги?. У тебя найдется лишний зонтик?. Ты не мог бы мне одолжить пачку бумаги? Такое замещение коммуникативной цели отвечает тому, что Д. Гордон и Дж. Лакофф называют смягчением комму­никативного намерения (см. их статью в наст. сборнике).

Косвен­ные речевые акты этого типа легко конвенционализируются:

29

вопрос о возможностях адресата почти всегда содержит просьбу. В него естественно входит дательный заинтересованного лица:

Ты можешь решить мне эту задачу?

Во втором случае говорящий избегает прямого выражения своей коммуникативной цели не из соображений вежливости — он либо не хочет нести ответственность за свои слова, либо решает предосудительную коммуникативную задачу.

Так, если в ответ на сообщение о пропаже книги собеседник скажет, что в кабинет заходил приятель пострадавшего, то такая реплика явно нарушает принцип релевантности. Восстанов­ление связности диалога придает реплике характер обвинения ⁵³.

Наконец, нарушение правил коммуникации может иметь своей целью повышение экспрессивности речи, придание ей эстетической ценности. Оно в этом случае формирует стилистические приемы (такие, как повтор, риторический вопрос, ирония, гипербола, литота и пр.).

Прагматика перерастает в риторику. Отступление от правил может обернуться и деградацией речи и ее сублима­цией. Каждая фигура художественного текста имеет свою «контр­фигуру» в речи обыденной, которая является в одно и то же время и поставщиком, и кривым зеркалом художественных приемов.

В заключение этого раздела следует подчеркнуть, что сила импликатур речевого общения состоит не только в том, что они подсказывают технику вывода косвенных смыслов, но также и в том, что они уточняют прямой смысл высказывания, исключая другие интерпретации, совместимые с его значением. Так, принцип количества (полноты) информации, как отмечалось разными авто­рами, позволяет интерпретировать предложения типа У Ивановых было двое детей в смысле указания на точное количество, хотя такое предложение не стало бы ложным (в логическом плане), даже если бы Ивановы оказались многодетными родителями. При­меры такого рода можно интерпретировать и несколько иначе:

можно считать, что сообщения о количестве отвечают на вопрос типа Сколько было у Ивановых детей?, предполагающий указание на точное число. Если говорящий не располагает нужными дан­ными, он обычно делает соответствующую оговорку (см. ниже).

Однако принцип полноты информации важнее в применении к другому материалу. Он подсказывает интерпретацию высказыва­ний с семантически бедными предикатами; ср. такие пары сооб­щений, как: Дом, сгорел и Дом был сожжен. Хозяин дома умер и Хозяин дома был убит. Дом пришел в упадок и Дом был

** Smith N., Wilson D. Modern linguistics. Ch. 8: Pragmatics and com­munication. London, Penguin Books, 1979, p. 175.

30

разграблен, Иванов не женат и Иванов вдов (разведен).

Цыган увел лошадь и Цыган украл лошадь.

В этих и подобных случаях, не сообщая полной информации, говорящий не дает повода обвинить себя во лжи, но может выз­вать справедливый упрек в умолчании важных сведений, отсут­ствие которых искажает картину действительности. Логическая истина отлична от прагматической. Если первая устанавливается по принципу совместимости с действительным положением дел, то для второй важнее содержать то количество информации, ко­торое отвечает конкретным задачам коммуникации (что хорошо известно криминалистам).

В применении к сообщениям, предназ­наченным для того, чтобы дать общее представление о событии, принцип прагматической верности положению дел, ставящий пре­дел устранению деталей, состоит в следующем: ненормативность события должна быть указана, но сведения о вариантах того, что входит в пределы естественного и~ли социального порядка вещей, не обязательны. Так, например, в энциклопедических биографиях Лермонтова в сообщении о его смерти указывается, что он был убит на дуэли. Вместе с тем в кратких биографических справках о людях, умерших своей смертью, непосредственная причина ухода из жизни обычно не фигурирует. Поговорка Не умер Данила, лихорадка задавила, обращающая внимание на информативную эквивалентность двух сообщений, не относится к ситуациям, в которых под «лихорадкой» подразумевался бы уличный тран­спорт.

Указанный принцип не позволяет распространять обобщенную информацию о событиях на патологические случаи. Отклонение от этого правила может быть использовано в качестве литоты.

5.

Одно из важных «явлений, относящихся к сфере прагматики,— это пресуппозиции, или презумпции. Имеются следующие основа­ния для отнесения пресуппозиции к прагматике. Во-первых, опре­деление пресуппозиции опирается на понятие истинности, а истин­ным или ложным может быть лишь высказывание: предложение вне речевого акта не имеет истинностного значения—хотя бы в силу наличия в нем дейктических элементов. Во-вторых, если рас­сматривать пресуппозицию как компонент смысла, отличный по своей природе от утверждения, то это значит, что введение пресуп­позиции в состав толкований требует особой рамки («пресуппози-ционной», в противоположность ассертивной), а модальные рамки заведомо входят в сферу прагматики.

Далее, среди пресуппозиции есть класс прагматических пресуп­позиции, для которых вопрос об их принадлежности к прагматике

31

не встает. Кроме того, имеется так называемый прагматический подход к пресуппознцням в целом (попытка вывести это явление из общепрагматических предпосылок), который, даже если его не принимать, заслуживает внимания.

В то же время при узком понимании прагматики как теории неконвенциональных компонентов коммуникации пресуппозиции не входят в сферу прагматики: пресуппозиции являются конвен­циональными компонентами значения слов и конструкций данного языка (в принципе пресуппозиция, имеющаяся у некоторого слова в данном языке, может отсутствовать у его эквивалента в другом), а не такими, которые возникают в силу общих законов коммуни­кации.

Пресуппозиции были открыты в 1892 г. Г. Фреге⁵⁴, а более по­лувека спустя это понятие было заново введено П. Стросоном⁵⁵.

Суждение Р называют⁵⁶ семантической пресуппозицией суж­дения S, если и из истинности, и из ложности S следует, что Р истинно (т. е. если ложность Р означает, что S не является ни истинным, ни ложным).

Обычно высказывание S в ситуации, где ложна его пресуппозиция, приводит к аномалии. Например, вы­сказывание Человек, стоящий у окна, мой знакомый, имеющее пресуппозицию «У окна стоит один — и только один —человек», бессодержательно, если у окна никто не стоит.

Понятие семантической пресуппозиции не может быть описано средствами двузначной логики, а требует многозначной логики (самое меньшее — трехзначной): в двузначной логике пресуппо^и-циями в соответствии с этим определением оказываются одни только тавтологии.

Пресуппозиция—это особая разновидность семантиче­ского следствия, которое не совпадает с обычным логиче­ским следствием. Действительно, если Р есть логическое след­ствие S, то есть если имеет место 5=эР, то из ложности Р сле­дует, что S ложно (по закону контрапозиции, из 5=эР следует ^P=э»|S); между тем в случае ложности пресуппозиции Р суж­дение S не ложно, а лишено истинностного значения. Семантиче­ское следование определяется так: Р есть семантическое след­ствие S, если, и только если, во всех ситуациях (или: во всех возможных мирах), где истинно S, истинно и Р; то есть не пред-

54 фреге Г. Смысл и денотат-—В кн.: «•Семиотика и информатика». М., 1977, вып. 8.

«СтросонП О референции.—В сб.» <Новое в зарубежной лингвистике» вып XIII М., 1982.

⁵⁶ См.: Стросон П. Указ. соч., а также: Van FraassenB.C. Presup­position, implication and self-reference.—«Journal of Philosophy», 1968, 65, № 5;

Keenan Е. L. Two kinds of presuppositions in natural language.—In: cStudies in Linguistic Semantics». Ch. Fillmore, D. Langendoen (eds.), N. Y., 1971.

32

полагается закон контрапозиции, а логика может быть какой угодно.

Пресуппозиции входят в широкий класс имплицитных (не ассертивных) семантических компонентов предложения; они облада­ют, однако, достаточно определенными своими собственными свой­ствами.

1. Пресуппозиции отличаются от логических следствий тем, что следствия, как уже говорилось, подчиняются закону контрапозиции. Так, фраза Иван женат на Марии имеет следствие ‘Иван женат,’ которое не является пресуппозицией этой фразы.

2. От пресуппозиции следует отличать также те компоненты содержания предложения, которые отражают его предназначен­ность к использованию в высказываниях с той или иной иллоку­тивной функцией и составляют условия успешности соответствую­щего речевого акта — побуждения, вопроса, утверждения, обяза­тельства и т. д. Так, фраза Закрой дверь! не имеет, вопреки тому, что иногда утверждалось, пресуппозиции «Дверь открыта’. Ком­понент ‘Дверь открыта’ — это условие успешности акта побужде­ния, осуществляемого с помощью данной фразы.

3. Кинэн^в7 включает в число пресуппозиции то, что можно назвать вводным семантическим компонентом — например, смысл аппозитивного придаточного. Однако ложность вводного компо­нента не приводит к аномальности высказывания, и отождествле­ние его с пресуппозициями впоследствии было признано ошибоч­ным⁵⁸.

4. Особый вид имплицитного семантического компонента, от­личный от пресуппозиции, составляет также исходное пред­положение вопроса, исследованное Ф. Кифером ⁵⁹: вопрос (I) Кто хочет выступить? имеет исходное предположение «Кто-то хо­чет выступить»; вопрос (II) В каких странах проводится исследо­вание загрязнения воды? имеет исходное предположение «В неко­торых странах проводится исследование загрязнения воды'» Исход­ное предположение вопроса играет иную роль в коммуникации, чем презумпция вопроса. Исходное предположение может нару­шаться без ущерба для коммуникации — в число допустимых отве­тов на вопросы (I) и (II) входят: Никто не хочет; Ни в каких не проводится. Между тем реплика, нарушающая презумпцию вопро­са, свидетельствует о неудаче коммуникативного акта. Таковой например, является для вопроса (II) реплика Загрязнения воды не существует (или: Какое загрязнение воды?).

⁵⁷ Keenan Е. Указ. соч.

⁵⁸ См.: В о ё г S. Е., L у с a n W. G. The myth of semantic presupposition. — In: <Papers in Nonphonology. Working Papers in Linguistics», № 21, Ohio, 1976.

⁵⁹ Kiefer F. Some semantic and pragmatic propertie» of WH-question» and the corresponding answers. — <SMIL», 1977. № 3.

33

5. Наиболее важное разграничение — это разграничение меж­ду пресуппозициями и ‘коммуникативными импликатурами: оно влияет на определение сущности и круга задач прагматики. Им­пликатуры не конвенциональны — они вытекают из общих посту­латов коммуникации.

Возьмем один из типичных примеров импликатуры: в условном высказывании вида «Если р, то <р возникает семантический ком­понент «Возможно, что 1 р». Этот компонент—импликатура, порождаемая постулатом информативности. Действительно, если р необходимым образом имеет место, то оно не информативно в качестве условия и будет опущено. Импликатуры отличаются от пресуппозиций в нескольких существенных отношениях.

а) Импликатура — это менее стабильный семантический ком­понент высказывания, чем пресуппозиция: под воздействием кон­текста (т. е. если контекст противоречит данной импликатуре) импликатура может подавляться, аннулироваться. Так, высказывание У Ивановых двое детей имеет импликатуру «У Ивановых только два ребенка, не больше». Однако эта импли­катура подавляется в контер-стах типа: «У Ивановых двое детей, если не больше»; «У Ивановых двое детей, а может быть, и больше».

Арутюнова — прагматика — Стр 4

Между тем пресуппозиций неспособны подавляться под воз­действием контекста — они обладают свойством неустрани­мости (nondefeasability).

Употребление высказывания с пре-суппозицией Р в контексте, который противоречит этой пресуппо­зиций, приводит к аномалии: пресуппозиция оказывается сильнее контекста. Приводимые в литературе примеры обратного^в0 не­убедительны. Так, высказывание Джон не раскаивается в том, что он солгал в контексте, где говорящие знают, что он не солгал, неуместно^в1. Высказывание Я не знаю, что он приехал, содер­жание которого противоречит фактивной презумпции глагола знать⁶¹, не может быть уместным в своем буквальном смысле ни в какой ситуации.

б) Другое важное отличие импликатур от пресуппозиций со­стоит в том, что они привязаны к семантическому содержанию того, что говорится, а не к языковой форме: нельзя «отделаться» от импликатуры, заменив слово или выражение на синоним. Меж­ду тем в случае пресуппозиций это не так: пресуппозиция связана именно с данной лексемой или способом выражения, и в принци-

⁶⁰ См., например: Levinson S. С. Pragmatics. Cambridge, Cambridge UP, 1983, p. 186 ft.

⁶¹ Пример рассматривается в работе: G a z d а г О. Pragmatics: implicature, presupposition and logical form. N. Y., 1979, p. 105.

» См.: Levinson S. Указ. соч.

34

пе может найтись (хотя, конечно, не обязательно оно есть) слово с тем же ассертивным компонентом и другими пресуппозициями или без пресуппозиций вообще. Примером могут служить сочини­тельные союзы: и, а и но выражают конъюнкцию, но различаются набором пресуппозиций. В отличие от пресуппозиций импликату­ры обладают свойством, которое Г. Грайс назвал неотдели­мостью (nondetachability).

Неотделимость импликатуры—пря­мое следствие ее неконвенциональности.

Особенно показательна отделимость пресуппозиций, выражае­мых актуальным членением предложения, то есть коммуникатив­ной структурой (семантическое содержание здесь следует пони­мать в узком смысле—как смысл без акцентов и «упаковочной» информации); ср. фразы Джон не купил машину и Джон купил не машину, из которых вторая, но не первая, содержит пресуппози-цию, что Джон нечто купил.

Относительно отделимости пресуппозиций можно сделать, впрочем, более точное утверждение. Имеются разные классы пре­суппозиций: пресуппозиций подчиняющих операторов, касающиеся экзистенциальных и фактивных свойств их аргументов, неотдели­мы;’а там, где пресуппозиция—компонент семантического пред­ставления, конъюнктивно связанный с остальными компонентами, отделимость или неотделимость пресуппозиций зависит от лекси­ческой случайности.

Самое примечательное свойство пресуппозиций, которое иног­да даже кладется в основу самого определения этого понятия, состоит в том, что пресуппозиций предложения сохраняются при отрицании: два предложения, одно из которых означает «Р», а другое «ip», всегда имеют один и тот же набор пресуппо­зиций. Сохранение пресуппозиций при отрицании непосредственно следует из приведенного выше определения. Однако принимать это свойство в качестве определения пресуппозиций было бы не­правильно: предложение (особенно достаточно длинное) может не иметь естественного отрицания, но это не значит, что у него нет пресуппозиций; таковы, например, все предложения с сочинитель­ными союзами.

Пресуппозиций не подвергаются также действию некоторых других операторов — модальных и эпистемических. Свойство со­храняться в контексте отрицания и модальном контексте отлича­ет пресуппозиций от следствий. Ср. примеры:

(1) а. Учитель поставил три двойки. б. Учитель существует. в. Учитель поставил две двойки.

(2) а. Возможно, что учитель поставил три двойки. б. Учитель должен был поставить три двойки. Предложение (16)—пресуппозиция (1а), а (1в)-его след-

35

ствие; соответственно в (2а,б) сохраняется (16), а (1в) пропа­дает ⁶³.

Имеется определенное правило, касающееся относительного расположения семантических компонентов, совпадающих с пресуп-позициямн данного предложения⁶⁴: та часть предложения, кото­рая входит в ассертивный компонент его смысла, может в даль­нейшем дублироваться в форме презумпции; если же относитель­ное расположение презумптивной и ассертивной части обратное, то возникает аномалия:

(3) а. У Ивана есть жена. Она работает в сберкассе.

б. *Жена Ивана работает в сберкассе. У Ивана есть жена.

Пресуппозиции подчиняются определенным правилам наследования (иначе, правилам проекции).

Проблема на­следования Пресуппозиции — это проблема о том, являются ли Пресуппозиции частей предложения пресуппозициями предложе­ния в целом. Проблема проекции Пресуппозиции возникает в свя­зи с выдвинутым в свое время Фреге принципом композиционно-сти значения: значение целого (выражения) должно быть функ­цией от значений составляющих его частей. Можно было бы пред­положить, что при построении сложного предложения из простых Пресуппозиции просто складываются. На самом деле, однако, пра­вила проекции имеют более сложный вид. А именно здесь разли­чается по крайней мере три типа правил, соответствующих клас­сам лексем, по-разному воздействующих на Пресуппозиции. Эти классы были введены Л. Карттуненом⁶⁵.

а) Имеется класс сентенциональных операторов, которые Карттунен назвал дырами (holes), поскольку они «пропуска­ют» все Пресуппозиции исходного предложения в результирующее. Естественно, что дырами являются отрицание, а также эпистемические и модальные операторы, о которых уже говорилось. В ча­стности, к этому классу относятся все фактивные предикаты (то есть предикаты с презумпцией истинности подчиненного им прида­точного): рад, огорчен, знает и т. д. Действительно, придаточное, подчиненное фактивному глаголу, является презумпцией всего предложения, а презумпция такого компонента, который сам яв­ляется презумпцией целого, тоже является презумпцией целого;

например, в предложении Я не делаю вид, что я не знаю, что он богат компонент «Он богат» — это презумпция компонента «Я знаю, что он богат», который сам является презумпцией этого предложения; следовательно, компонент «Он богат» —

⁶³ Пример из; L e v i n s о n S. Указ. соч.

⁰⁴ См.: Bickerton D. Where presuppositions come from.—In: «Syntax and Semantics», v. 11. N. Y., 1979.

«Karttunen L. Presuppositions of compound sentences. — <Linguistic Inquiry», 1973, № 31.

36

презумпция всего предложения в целом. Презумпции сохраня­ются в контексте сложного предложения с союзами и, или, если… то. Так, фраза Если Иван опять провалился на экзамене, то он не будет больше сдавать имеет презумпцию «Иван по край­ней мере один раз провалился на экзамене» так же как ее имеет составляющее предложение Иван опять провалился на эк­замене.

б) Другой класс — это так называемые «затычки» (plugs) — пропозициональные установки (и глаголы говорения), в которых мнение субъекта установки не разделяется говорящим. Этот кон­текст не пропускает исходную пресуппозицию, то есть пресуппози­цию говорящего; вместо этого в семантическом представлении предложения возникает семантический компонент вида Ва(Р), где Во — пропозициональная установка субъекта а, Р — пресуп-позиция исходного утверждения. В контексте «затычек» происхо­дит «перекрашивание» ⁶⁶ исходных Пресуппозиции.

С. Левинсон’ ⁶⁷ справедливо ставит под сомнение существова­ние «затычек» как лексической категории. Действительно, отказ говорящего присоединиться к мнению, которое он передает,— это явление прагматической сферы, не сводимое к классификации лек­сем. Так, во фразе Никсон заявил, что сожалеет о том, что он не знал о действиях своих подчиненных в контексте заявил пропада­ет пресуппозиция, порождаемая глаголом сожалеет; а во фразе Учитель сказал ученикам, что даже он с трудом понял эту теоре­му в контексте сказал сохраняется пресуппозиция, порождаемая частицей даже. Вопрос о наличии/отсутствии презумпции говоря­щего (в частности, презумпции существования), может в таком контексте решаться неоднозначно; ср. фразу Отец считает, что Иван убил соседскую собаку — есть ли здесь у говорящего презум­пция существования Ивана и соседской собаки?

в) Третий тип явлений, характеризующих наследование пре-суппозиций, до сих пор весьма неадекватно описывался в литера­туре. Речь идет о примерах типа (1) Вода либо не кипела, либо перестала кипеть; (2) Если он отказался, то он уже пожалел об этом (об этом = о том, что отказался), где имеется конструкция, вообще говоря, порождающая пресуппозицию (перестала кипеть — значит, кипела; пожалел о том, что отказался—значит, отказал­ся), но в заданном контексте пресуппозиция отсутствует. Рассмот­рим, однако, пример (3) Гость молчал, и хозяин тоже молчал: вне контекста первого сочиненного компонента второй компонент имеет пресуппознцию «Кроме хозяина, молчал кто-то еще», по-

⁶⁶ Термин из работы: Schiebe Т. On presupposition in complex sentences -In: «Syntax and Semantics», v. 11. N. Y., 1979, p. 127—164.

⁶⁷ Levinson S. Укаэ. соч, в. 208.

37

рождаемую смыслом слова тоже; но у предложения в целом эта пресуппозиция отсутствует: она насыщается первым компо­нентом. Пример (У) сходен с примерами (1), (2) в том, что и в нем отсутствие пресуппозиции в целом предложении обусловлено ее насыщением; различие же в том, что в (3) пресуппозиция ка­сается положения вещей в реальном мире, и первый компонент сложного предложения выражает некоторый факт относительно реального мира, а в (1) и (2) первый компонент фиксирует воз­можный мир, не совпадающий с реальным (мир, в котором выпол­няется условие, составляющее содержание пресуппозиции), и пре­суппозиция касается этого возможного мира.

Таким образом, поведение пресуппозиции в контекстах типа (1), (2) характеризуется двумя особенностями: 1) пресуппозиция составляет здесь условие, касающееся не реального мира, а како­го-то возможного мира, не совпадающего с реальным; 2) она на­сыщается за счет другого компонента того же предложения и у предложения в целом отсутствует.

Слова или, если, обеспечивающие возможность такого поведе­ния пресуппозиции, Карттунен назвал «фильтрами», поскольку они в одних случаях пропускают пресуппозицию, как дыры, а в других подавляют ее. Однако особенность слов если, или состоит лишь в том, что они, с одной стороны, являются миропорождаю-щими операторами (улы «==’если не’), а с другой—способны со­единять два упоминания одного и того же условия, из которых одно насыщает другое. Таким образом, никакой новой категории эти слова не составляют.

Есть более простые примеры, когда пресуппозиция относится не к реальному миру, а к одному из возможных миров: доста­точно взять любое предложение с фактивным глаголом в сосла­гательном наклонении, ср.: Я был бы рад, если бы вы ко мне пришли. Он был бы огорчен, если бы не застал вас дома (== «тем, что не застал бы»).

Перейдем теперь к прагматическим пресуппозициям. Здесь речь может идти о двух совершенно различных вещах. С одной стороны, имеются пресуппозиции, которые можно назвать прагма­тическими с точки зрения содержания. В ходе изучения пресуп­позиции были выделены следующие классы, характеризующие их содержание: 1) экзистенциальные, то есть презумпции существо­вания; 2) фактивные, то есть презумпции истинности — презумп­ции о том, что некоторый факт имеет место; 3) категориальные презумпции; примером последних может служить презумпция одушевленности субъекта у глагола думать. (Эта классификация не является исчерпывающей — многие презумпции не образуют никаких естественных группировок.) Один из классов в этом ряду составляют прагматические презумпции—такие,

38

которые касаются знаний и убеждений г о во р я щ и х ⁶⁸ (впрочем, с тем же основанием их можно было бы назвать эпистемическими пресуппозициями, поскольку это пресуппозиции о знаниях или мнениях говорящих).

Говорящий, который высказывает суждение S, имеет прагматическую презумпцию Р, если он, высказывая S, считает Р само собой разумеющимся — в частности, известным слушателю; а предложение S имеет прагматическую пресуппози­цию Р, если оно обязывает говорящего иметь прагматическую презумпцию Р при любом употреблении S в высказывании, то есть если высказывание S окажется, при отсутствии этой пре­зумпции у говорящего, неуместным—неискренним, провокацион­ным и пр.

Семантическая презумпция—это отношение между компонен­тами предложения; а прагматическая презумпция—это пропози-. цнональная установка (субъектом которой является говорящий).

: Прагматическая презумпция является прагматической в том смысле, что ее содержание включает отсылку к говорящему, то «есть к одной из прагматических составляющих речевого акта.

Прагматические презумпции — наиболее пригодное формальное средство для описания семантики актуального членения, в част­ности семантики частиц, выражающих актуальное членение (та-

• ких, как это, ведь).

Семантическая презумпция Р оказывается несостоятельной только в том случае, если слушающий знает, что Р ложно: если он ничего не знает о Р, он просто принимает Р к сведению;

• между тем прагматическая презумпция несостоятельна уже в том случае, если слушающий ничего не знает про Р. В то же время несостоятельность прагматической презумпции оказывает менее существенное влияние на коммуникацию. Так, вопрос Это ты раз-. бил чашку? имеет прагматическую презумпцию «Кто-то разбил чашку», так что нормальной реакцией собеседника, который не знает этого факта, будет что-то вроде Какую чашку?, а не Не я. Однако ответ Не я, вообще говоря, тоже может быть получен и свидетельствует не об отсутствии у предложения прагматической презумпции, а лишь о том, что ее несостоятельность может игно­рироваться.

Отдельного упоминания заслуживает тот факт, что семантиче­ская презумпция может не дублироваться соответствующей праг­матической; так, предложение (1) Сегодня в овощном были толь­ко яблоки имеет семантическую презумпцию (2) Сегодня в овощ­ном были яблоки, которая не является прагматической: человек,

⁶⁸ Примерно так опоеделястся прагматическая презумпция в статье Э. Кинэна, см.: Кеепап Е. Указ соч.; ср. также: Падучева Е. В. Понятие презумпции в лингвистической семантике. — «Семиотика и информатика», вып. 8. М.,

39

высказывающий (1), не предполагает (2) известным слушателю.

С другой стороны, имеется прагматический подход к опреде­лению пресуппозиции, когда определение пресуппозиций (всех, а не какого-то их класса) строится не на базе понятия истинности, а через обращение к понятию уместности предложения в данном контексте⁶⁹: «А имеет прагматическую пресуппозицию В» опре­деляется как «А уместно, если, и только если, В известно участ­никам коммуникации».

Прагматический подход к пресуппозиции возник из потребно­сти совместить пресуппозиции с формальной семантикой. Стрем­ление представителей формальной семантики вывести понятие пресуппозиции за рамки семантики и дать ему трактовку в праг­матических терминах (а не семантических—таких, как «исти­на/ложь») обусловлено попросту тем, что понятие семантической пресуппозиции требует отказа от двузначной логики: высказыва­ние с нарушенной пресуппозицией в рамках двузначной логики не имеет истинностного значения.

В большинстве случаев, однако, для уместности высказывания в данном контексте не требуется, чтобы его пресуппозиции были известны слушающему: достаточно, чтобы они не вступали в про­тиворечие с общим фондом знаний говорящих. Поэтому прагма­тический подход к пресуппозициям как замена семантического не представляется перспективным.

Понятие пресуппозиции имеет довольно продолжительную и весьма драматическую историю ⁷⁰. Будучи полностью забыто по­сле Фреге, оно было заново открыто Стросоном в 1950 г. и мед­ленно тлело в 50-е и начале 60-х годов, после чего с конца 60-х начался пресуппозиционный бум. Триумфальное шествие пресуппозиций по страницам журналов, как лингвистических, так и логических, продолжалось, однако, недолго: в середине 70-х го­дов неожиданно хлынула волна «разоблачений». Возникли по­пытки избавиться от понятия пресуппозиции, сведя его к другим, предположительно с более ясной природой (см. работы Р. Кемп-сон⁷¹ и Д. Уилсон⁷²).

Однако эти попытки не увенчались успехом.

⁶⁹ См.: Stalnaker R. Presupposition. — «Journal of Philosophical Logic»; 1973. № 14. i

⁷⁰ Подробную библиографию см. в кн.: «Syntax and Semantics», v. 11, № 4. N. Y., 1979. На русском языке см.: Арутюнова Н. Д. Понятие пресуппозиции в лингвистике. — «Известия АН СССР». Серия литературы и языка, 1973, т. 32, № 1; Звегинцев В. А. Предложение и его отношение к языку и речи. М., 1976; Падучева Е. В. Указ. соч.

⁷¹ К е m р s о п R. М. Presupposition and the delimitation of semantics. Cam­bridge, Cambridge UP. 1975.

⁷² Wilson D. M. Presupposition and non-truth-conditional semantics. N. У., 1975; см. также: В оё г S., L уса n W. Указ. соч.

40

Чтобы изгнать пресуппозиции, надо было доказать, что они неотличимы от семантических следствий вообще (частной разно­видностью которых они являются).

Для этого надо было, в част­ности, доказать, что пресуппозиции способны подавляться опера­тором отрицания, то есть что предложение вида IS не аномально в контексте, противоречащем Р (где Р — предполагаемая пресуппозиция S).

В доказательство приводились примеры следующего вида: Иван не выздоровел—он вообще не болел; Иван не жале­ет, что он провалился, потому что он не провалился; Иван не перестал бить свою жену — он никогда ее не бил. Однако такие . примеры не могут служить доказательством возможности подав­ления презумпций при отрицании. Употребление отрицания в этих примерах если и не аномальное, то, во всяком случае, весьма специфическое. Различное поведение презумпций и след­ствий в контексте внутреннего отрицания, как и в большом числе других, служит достаточным аргументом в пользу выделения пре­суппозиции как особой разновидности семантических следствий.

Выдвинув в качестве объединяющего принцип употребления языка говорящими, прагматика охватила многие темы, имеющие длительную историю изучения в таких разделах лингвистики, как риторика и стилистика, актуальный синтаксис, теория, топология и психология речи и речевой деятельности, теория коммуникации и функциональных стилей, социолингвистика, психолингвистика, теория дискурса, психология общения и др., с которыми прагма­тика имеет обширные области пересечения исследовательских интересов.

Область лингвистической прагматики не имеет четких конту­ров. Основную заслугу прагматики можно видеть в том, что она ввела в научный обиход большое количество фактов, дотоле либо отвергнутых, либо вовсе не замеченных лингвистикой. Более того, она придала этим фактам теоретический статус, продемон­стрировав их объяснительную силу по отношению к тем явлени­ям, которые входят в компетенцию лингвистики. Без прагматиче­ской теории (или теорий) факты обыденного общения оставались бы разрозненными явлениями повседневной жизни. «Фактов са­мих по себе вообще нет,— писал Б. Эйхенбаум.— Или, вернее,— их слишком много, чтобы можно было заметить разницу между ними и выделить среди них ту или иную группу»⁷³. Развивая свою мысль о соотношении фактов и теорий, Б. Эйхенбаум заключает: «В научной работе считаю наиболее, важным не

⁷³ Эйхенбаум В. О поэзии. М, 1969, с. 339.

41

установление схем, а уменье видеть факты. Теория необходима для этого, потому что именно при ее свете факты становятся видны­ми — то есть делаются действительно фактами. Но теории гибнут или меняются, а факты, при их помощи найденные и утвержден­ные, остаются. Поэтому пусть материал не до конца укладыва­ется в схему — ей никогда не обнять всего его разнообразия,— важно, чтпбы явления, остававшиеся зз пределами восприятия и потому не существовавшие для сознания, стали ощутимыми, по­пали бы в сферу наблюдаемости» ⁷⁴. Теории «создают» факты, но они и гибнут под натиском фактов. Иронизируя над «дружбой-враждой» теорий и фактов, А. Франс заметил: «Теории, кажется, только для того и появляются на свет, чтобы страдать от фактов, которые их создали, раздуваться и в конце концов лопаться подоб­но воздушным шарам». Факты повседневного речевого обихода, хлынувшие в лингвистическую прагматику, требуют, для того чтобы стать подлинными фактами, утверждения адекватной теорией, ко­торая позволила бы отобрать из бесконечного числа явлений, пред­ставляемых науке жизнью, те и только те, которые обладают дей­ствительной лингвистической ценностью.

⁷⁴Эйхенбаум В. О поэзии. М., 1969, с. 509.

* Е: В. Падучевой написаны разделы 2 и 5. — Прим. ред.

Н. Д. Арутюнова, Е. В. Падучева *