Статьи о Фрейде в Философских науках

метки: Психоанализ, Наука, Вопрос, Фрейд, Прежде, Россия, Образ, Современный

Философские науки. №2. 2000

ОТ РЕДАКЦИИ

26-28 апреля 2000 г. в Москве состоялась международная Российско-Австрийская научная конференция на тему: «Зигмунд Фрейд и психоанализ в контексте австрийской и русской культур».

Организаторами конференции выступили: Московский государственный лингвистический университет, журнал «Вопросы философии» и посольство Республики Австрия в РФ.

Конференция прошла под патронажем «Общества 3. Фрейда» в Вене, Восточно — Европейского института психоанализа (Санкт-Петербург), Академии гуманитарных исследований РФ, журнала «Философские науки», Московской межрегиональной психоаналитической ассоциации.

Спонсорскую помощь оказали «Австрийские авиалинии» — основной перевозчик участников конференции.

На конференции состоялось два пленарных заседания, на которых были заслушаны и обсуждены выступления академика И.И. Халеевой (ректор МГЛУ), Полномочного и Чрезвычайного посла Республики Австрия в РФ господина Ф. Цеде, академика В.А. Лекторского (ж. «Вопросы философии»), а также доклады «О некоторых философских уроках 3. Фрейда» (В.А. Лекторский), «Фрейд и Вена» (И. Шольц — Штрассер, директор музея Фрейда в Вене), «Научный статус психоанализа» (A.M. Руткевич, Институт философии РАН), «Психоанализ для детей: практика и проблематика» (С. Тайхер, Венское объединение психоаналитиков), «Фрейд в Европе и в России: парадоксы второго пришествия» (Н.С. Автономова, Институт философии РАН), «Бессознательное структурировано как язык (Лакан) или нет?» (А. Рус. Венская университетская клиника психологии и психотерапии), «Психоанализ в России — между прошлым и будущим» (Б.И. Пружинин, ж. «Вопросы философии»).

«Связи 3. Фрейда с Россией и Советским Союзом в его трудах и письмах» (К. Тегель, Лондонский музей 3. Фрейда), «Фрейд versus Достоевский» (В.К. Кантор, ж. «Вопросы философии»), «Психоанализ и тоталитаризм» (Э. Брайнин, Австрийская служба воспитания детей).

В рамках конференции были проведены заседания «круглых столов»: «Фрейд и Россия», «Фрейдизм — философия и практика», «Проблемы детского психоанализа», «Фрейд: конфликт и культура», а также работала выставка «Фрейд в

102

фотографиях и документах».

К конференции Московским государственным лингвистическим университетом был издан отлично подготовленный сборник докладов и тезисов (ред. коллегия: М.М. Абовьян, Д.П. Брылев, В.К. Кантор, В.А. Лекторский, Х.Э. Мариносян, В.И. Овчаренко, Б.И. Пружинин, М.М. Решетников, В. Сейр, И.И. Халеева; составители: М.М. Абовьян и Д.П. Брылев).

Философия жизни. Философские аспекты психоанализа

... всё новых и новых блистательных личностей. 2. Философские аспекты психоанализа Основателем психоанализа является З. Фрейд (1856-1939), мировоззренческие установки которого оказали большое влияние на ... видела в принципиальной переоценке ценностей научного знания и всей предшествующей философии. Согласно «философии жизни», целостное мировоззрение может возникнуть на базе философствования, вытекающего ...

С согласия МГЛУ мы публикуем часть материалов конференции. В полном объеме конференция найдет свое отражение на страницах ж. «Вопросы философии» в № 8 за 2000 г.

Редакция

О НЕКОТОРЫХ ФИЛОСОФСКИХ УРОКАХ 3. ФРЕЙДА

В.А.ЛЕКТОРСКИЙ

Отношение к 3. Фрейду (и психоанализу вообще) в современной России довольно странное.

Начнем с того, что Фрейд в моде. Его книги переиздаются. Выходит много литературы о психоанализе (прежде всего зарубежной, но также и отечественной).

Возникло несколько психоаналитических обществ и даже исследовательских институтов. Выпускаются специальные журналы. Психоаналитическая техника используется практикующими психотерапевтами. Можно сказать, что мы переживаем своеобразную «психоаналитическую волну». Фрейдовские идеи свободно применяются политологами и журналистами для толкования нашей истории, текущих событий и действий известных политиков. Литературные критики дают толкования текстов, соединяя Фрейдовские конструкции с идеями Деррида, Делёза и других постмодернистов. Создается впечатление, что наша культура переживает ту же «психоаналитическую революцию», которая повлияла в свое время на облик современной западной культуры.

Нужно заметить, что ранее в нашей стране отношение к Фрейду было иным. Хотя его работы широко переводились еще до революции, его идеи не получили широкого философского и культурного признания. Психоаналитическая техника использовалась рядом практикующих врачей, но ведущие теоретики-психиатры и психологи, не говоря уж о философах, его, в сущности, не признали. В чем тут дело? Ведь ряд принципиальных фрейдовских идей, казалось бы, резонировал с некоторыми традициями русской мысли. Это, прежде всего весьма

103

популярные в русской дореволюционной философии и даже в культуре в широком смысле, в частности, в литературе, музыке, идеи Шопенгауэра и Ницше о космической роли бессознательного начала (сам Фрейд писал о большом влиянии этих людей на формирование его концепции).

Это тонкое проникновение в глубины психического бессознательного у Достоевского и других русских писателей и философов (не случаен интерес Фрейда к Достоевскому).

Мне кажется, что непризнание фрейдовской концепции в России в это время объясняется тремя обстоятельствами:

1. Ее сциентистским рационализмом: ведь задача психоанализа в его классическом понимании состоит в том, чтобы помочь больному справиться с силами бессознательного, поставить их под полный сознательный контроль;

2. Ее биологизмом, иногда даже производящим впечатление биологического детерминизма (биологические импульсы и инстинкты, коренящиеся в Id, представляются контролирующими деятельность Эго);

3. Ее индивидуализмом: социальное окружение индивида — это только источник травм и, в конечном счете, причина неврозов, так как именно из столкновения социальных требований с биологическими инстинктами и желаниями индивида неврозы и вытекают. Понятно, что такого рода идеи вступали в противоречие со всеми принципиальными установками русского религиозно-духовного ренессанса начала XX столетия.

Психоанализ Фрейда 3

... основании психоанализа Фрейда выстроены практически все современные психоаналитические школы и теории. 1.Основные концепции психоанализа Зигмунда Фрейда .1 Историческое развитие идей Зигмунда Фрейда Зигмунд Фрейд ... является первый ребенком в семье Якоба Фрейда, торговавшего шерстью ...

Ситуация как будто бы радикально изменилась после революции. Во всяком случае, сциентизм и рационализм (и даже материализм) Фрейда никого уже не мог смущать, а наоборот, всячески приветствовались. Другое дело его биологизм и индивидуализм. Были сделаны, однако, попытки соединить Фрейда с Марксом, придав психоанализу «социальный» характер. В советской России 20-х годов на этой почве возник даже своеобразный психоаналитический бум. Однако длился он недолго, ибо соединение несоединимого было, конечно, невозможным.

Современный психоаналитический бум в нашей стране имеет совершенно другой характер и свидетельствует помимо прочего о том, что ни русская религиозная философия, ни марксизм не определяют ныне облик нашей культуры. Нынешнее психоаналитическое поветрие — это скорее выражение желания поскорее ассимилировать то, что на Западе давно усвоено. И как это нередко бывает, делается это весьма поверхностно. Поэтому возникает та странность в нашем сегодняшнем отношении к Фрейду, о которой я говорил в начале.

Я имею в виду прежде всего то, что серьезный философский и теоретический анализ фрейдовской концепции почти не проводится. В то время как рьяные отечественные адепты психоанализа — в основном практики, журналисты, литературные критики — исходят из того, что научность этой концепции полностью доказана (что, видимо, позволяет им давать нередко весьма произвольные психоаналитические интерпретации), представители академической науки — психо-

104

логи и философы — предпочитают не говорить на эту тему, что свидетельствует либо о том, что большого восторга психоанализ у них не вызывает, либо о том, что вопрос этот для них не очень ясен.

Между тем, идеи Фрейда заслуживают самого серьезного исследования именно на эпистемологическом и методологическом уровне. Ибо концепция его не является чем-то единым, что можно либо полностью принять, либо также целиком отвергнуть. Развитие психоанализа после Фрейда это подтвердило. Ряд идей классического психоанализа был отвергнут, некоторые из них были модифицированы. Предметом больших дискуссий стал вопрос об эмпирической подтверждаемоcти психоанализа. Как известно, для Поппера именно психоанализ вместе с марксизмом был любимым примером, на котором он демонстрировал действие своего принципа фальсификации: согласно Попперу основные положения психоанализа нефальсифицируемы, поэтому, заключал философ, фрейдовская теория — это типичный образец псевдо-науки. Я не буду специально обсуждать вопрос об эмпирическом статусе психоанализа (этим вопросом основательно занимается современный американский философ А. Грюнбаум).

Скажу только, что принцип фальсификации в его попперовском варианте неприменим и к некоторым заведомо научным теориям. Хотя, конечно, вопрос об эмпирической обоснованности психоаналитической конструкции во всех ее разветвлениях остается, особенно если учесть, что факты, на которые опирается фрейдовская конструкция, получены не в эксперименте, а в клинике, что вызывает ряд методологических вопросов.

Я хочу обратить внимание в этом тексте на другое — на то, что именно Фрейд поставил ряд проблем, которые до него в такой форме не ставились и которые оказались одними из центральных для философии и наук о человеке в 20 столетии, во многом определив то, что считается их «неклассическим» характером. Эти проблемы стали сегодня даже более острыми. Остановлюсь на некоторых из них.

Вопрос № 7 Сознание как высшая форма психического отражения. ...

... неудовольствие Напряженность – разрядка Возбуждение - успокоение Вопрос № 7. Сознание как высшая форма психического отражения. Генезис и структура сознания. Сознание и его характеристики. Психика как отражение действительности ... бессмысленными. Например, преследование и умерщвление дичи охотником прямо отвечает биологическому мотиву — получению пищи. В отличие от этого действия загонщика, который ...

Прежде всего, это проблема непрозрачности Я для самого себя. Идущий от Декарта тезис о самосознании Я как о чем-то абсолютно самоочевидном был основой всего классического понимания человека, его познания и сознания. На этом тезисе основывалась классическая психология, в том числе и на том этапе, когда она стала экспериментальной. Сегодня идея о том, что Я может быть неочевидным для себя, что оно может обманываться в отношении самого себя, признается если не всеми, то большинством философов и психологов. Между тем, эта идея означает совершенно другое понимание и человека, и наук о нем. В пользу этой идеи говорит множество фактов нашей повседневной жизни. Факты этого рода получены в психологических экспериментах, и в клинике. Но как это возможно? Очевидно только в том случае, если допустить расщепление Я, если признать существование такого слоя в психике, который рационально неотреф-

105

лектирован, который не осознается субъектом. Этот слой психической жизни Фрейд относил к бессознательному (которое он в свою очередь подразделял на предсознание и подсознание).

Революционным шагом здесь было не просто представление о наличии бессознательных процессов, так или иначе связанных с психической жизнью. О том, что работа головного мозга и центральной нервной системы, без которой психическая жизнь невозможна, не осознается, писали многие психологи и физиологи задолго до Фрейда. Однако ясно, что сама по себе работа мозга еще не есть психическая жизнь. Фрейд постулировал существование не просто бессознательных процессов, а таких, которые не сводятся к возбуждению и взаимодействию нейронов и являются именно психическими процессами, т.е., например, бессознательными желаниями, намерениями, мыслями, эмоциями и т.д. Именно такое понимание бессознательного очень долго не принималось. О невозможности существования бессознательной психики писали многие психологи и философы до недавних пор. Сейчас, однако, поток такого рода критики почти иссяк, ибо метафора бессознательной психической деятельности оказалась исключительно плодотворной в связи с развитием современной когнитивной науки.

Другое дело, как понимать бессознательное и подсознание. Обязательно ли связывать его деятельность с системой Id, с его биологически определенными импульсами и даже инстинктами (в том числе жизни и смерти), как это делал сам Фрейд? Обязательно ли принимать фрейдовское учение о механизмах защиты, о репрессиях и о цензуре во всей его полноте? Я думаю, что нет. Я думаю, что процесс взаимодействия сознания и бессознательного может быть понят и иным образом, например, в рамках построения субъектом собственного Я, в ходе которого он отстраняет, отделяет от себя неприемлемые для него свои мотивы, выводит их за рамки саморефлексии, в известном смысле слова дезинтефирует самого себя. В этом случае подсознание выступает не как внешняя по отношению к Я сила, а как своеобразный продукт самоотчуждения субъекта. Близкое к этому понимание развивается сегодня в проекте «дискурсивной психологии» Р. Харре и Дж. Джиллета. К сходным идеям приходил в свое время и Сартр в рамках своего «экзистенциального психоанализа». Существуют и другие возможности понимания.

Двигательная активность человека в различные периоды жизни

... заглушает «инстинкт свободы» и прививает человеку психологию подчинения. Грудной возраст (до одного года) из всех периодов жизни человека характеризуется наиболее бурным развитием абсолютно всех ... его структурно-функциональных систем. В становлении функций организма ребенка первого года жизни исключительно важное ...

Нужно заметить, что сегодня проблема сознания стала одной из самых обсуждаемых в современной литературе по когнитивной науке и философской психологии. Хотя классическая философия исходила из тезиса о предельной ясности сознания в акте самосознания, и классическая психология переняла от философии этот тезис, в понимании того, что такое сознание, ясности было немного. Ряд классиков психологии вообще считали, что сознание является лишь фоном, на котором развиваются психические процессы и поэтому само по себе не может быть предметом научного исследования и даже не может быть определено. Ныне преобладает мнение, что мы подошли к такому рубежу в изучении работы психики, когда можно и нужно делать сознание предметом научного анализа. Но в таком случае сразу же возникает вопрос о взаимоотношении сознательных и бессознательных процессов. Соответствующие концепции ныне широко обсуждаются (например, теория Д. Дэннета, в которой размывается грань между сознательными и бессознательными процессами и ставится под вопрос тезис о единстве сознания).

Именно Фрейд открыл ту область, исследование которой сегодня является одной из самых перспективных в науках о человеке.

Другое интересное открытие Фрейда, связанное с первым — это возможность объединения причинного объяснения с объяснением на основании мотивов в том случае, когда речь идет о бессознательных психических процессах. Обычно эти 2 типа объяснения различаются. Причина действует как некая слепая сила, независимая от нашего сознания. Если в процессе рассуждения человек совершает логическую ошибку, это значит, что имеются какие-то причины этого факта. Но не мотив, ибо мотив предполагает сознание, а вряд ли человек нарушил в данном случае правила логики сознательно. Конечно, осуществление мотива предполагает действие некоторых причинных механизмов, ибо иначе нельзя было бы понять, каким образом наличие мотива вызывает определенные действия человека. Однако мы различаем объяснение на основании причин и на основании мотивов (об этом писал Витгенштейн, и ряд его учеников разрабатывал эту тему).

Между тем, в случае бессознательных психических процессов объяснение на основании причин и на основании мотивов объединяются. С одной стороны, эти процессы не контролируются сознанием. Поэтому они действуют причинным образом (я совершаю некое действие не потому, что сознательно хотел его совершить, а потому, что меня толкает на это некий мой бессознательный импульс).

С другой стороны, эти процессы — результат вытеснения того, что могло быть мотивом действия. Поэтому они сохраняют нечто от мотивов, т.е. имеют смысл (я совершаю некое действие не только потому, что меня толкает к нему некий слепой импульс, но потому, что я сам бессознательно стремлюсь совершить это действие).

А это значит, что проникновение в область бессознательного имеет определенное сходство с истолкованием мотивов действий человека, т.е. с герменевтическим анализом. Хотя речь может идти не о полном уподоблении работе герменевта, а именно только о сходстве. Ведь герменевт имеет дело с сознательно написанным текстом или же с сознательно совершенным поступком. Бессознательные процессы не таковы. Поэтому они могут принимать характер слепых сил. Нельзя согласиться с П. Рикером и Ю. Хабермасом, что психоанализ — просто герменевтическая процедура. Фрейд, таким образом, показал возможность такого знания, которое, не будучи естественнонаучным в привычном смысле этого слова, вместе не разделяет особенностей клас-

Зигмунд Фрейд психоанализ

... почва для адекватного понимания психоанализа. Поэтому мы приведем его характеристики, данные Фрейдом в своих работах разных лет. - психоанализ - часть психологии как науки, исследование бессознательного; - незаменимое ... больных истерических симптомов. Совершение действия, об истинной причине которого человек не подозревает, натолкнуло Фрейда на мысль, что работа мозга не всегда осознается, что ...

106

сического гуманитарного знания. Это еще одна проблема, которая нуждается в серьезном обсуждении.

3. Фрейд поставил под вопрос тезис о единстве Я, тот тезис, который был бесспорным для всей классической мысли. Я, как показал Фрейд, сложно внутри себя, многослойно, не в ладах с собою. Вместе с тем весь смысл разработанной им теории и техники психоанализа состоял в том, чтобы дать средства для восстановления этого единства. Пациент в сотрудничестве с психотерапевтом получает возможность проникнуть в глубины своего бессознательного, вывести на свет сознания то, что таилось в темной глубине психики, и тем самым овладеть неподконтрольными разуму собственными стихийными импульсами. Превращение больного в разумного человека, владеющего самим собой, и есть задача психоанализа как теории и врачебной практики. Если разумное индивидуальное Я, сознающее свое единство и контролирующее само себя, не всегда является фактом нашей жизни, то это, во всяком случае, идеал с точки зрения Фрейда.

Легко увидеть, что революционный разрыв с рядом традиций европейской философской и научной мысли сочетается у Фрейда с приверженностью к некоторым основополагающим идеям Просвещения. Это понимание гуманизма как овладения внешними человеку природными и социальными силами и контроля над ними с помощью специальных технических систем. Это представление о человеческой свободе как о полной независимости от внешних сил (в том числе и от других людей).

Фрейд распространяет эту идею на самого человека: овладение индивидом бессознательными силами собственной психики и контроль над ними с помощью разработанной им техники психоанализа.

В контексте того, что происходит в современной культуре, в это понимание необходимо внести серьезные поправки. Они могут делаться по-разному и на разных основаниях.

Можно сделать упор на том, что включенность современного человека в разные не интегрированные между собой потоки коммуникации вообще ставит под вопрос достижение единства Я. В этом случае считается, что существуют не только плохо ладящие между собой Я и Id, но что Я вообще распадается. Я как некое единство вообще исчезает, и в этом нет ничего плохого, считают представители этой позиции, ибо единство сознания, центрирующегося вокруг Я, не только не является фактом современной жизни, но не может быть и идеалом. Такая позиция развивается сегодня рядом психологов и философов, в частности американским социальным психологом К. Джердженом.

Мне представляется, что отказ от идеи единства Я чреват серьезными последствиями, ибо влечет за собой пересмотр не только некоторых идей Просвещения, но многих основ европейской культуры в целом и ставит под сомнение возможность ответственного поведения. Я думаю, что более перспективной является концепция, согласно которой Я может быть понято как результат коммуникативных

Психоанализ о кино и кино о психоанализе

Таким образом, смысл изображения зависит от тех кадров, которые ему предшествуют в фильме, а их последовательность создает новую реальность, не являющуюся простой суммой использованных элементов. Р. Леенхардт добавлял, что следует также принимать в расчет длительность каждого изображения: короткая длительность подходит для забавной улыбки, средняя – для безразличного лица, долгая – для выражения ...

108

отношений с другими. В рамках этих отношений Я не только существует, но и поддерживается. Единство Я может также существовать (или может разрушиться) только в этом контексте. В этих же коммуникативных рамках может быть понято и взаимоотношение сознания как специфического дискурсивного образования с нерефлектируемыми слоями психики. Такой подход, сохраняя идею единства Я как некоего заданного нашей культурой идеала, позволяет показать его сложность и многослойность, возможность коллизий между разными его слоями и вместе с тем зависимость этого единства от взаимоотношений Я с другими. Подобный подход развивается ныне рядом исследователей в разных странах.

Словом, и в этом отношении Фрейд задал такую проблематику, которая является сегодня очень актуальной и которая вместе с тем оказалась более сложной, чем это ему представлялось.

Главная заслуга Фрейда, как мне представляется, заключается в том, что он сумел разрушить некоторые глубоко укорененные традиции и мышления в науках о человеке и по существу открыл новый континент проблем. Что касается его решений, то одни из них выдержали проверку временем, другие нет. Лучшая форма уважения к наследию этого великого человека — обсуждение поставленных им проблем, критический анализ как его, таки других решений. А проблемы эти связаны не много не мало, с современным пониманием человека.

НАУЧНЫЙ СТАТУС ПСИХОАНАЛИЗА

А.М.РУТКЕВИЧ

Завершая курс лекций по введению в психоанализ, Фрейд писал: «Я думаю, что психоанализ не способен создать особое мировоззрение, ему не нужно это, он является частью науки и может примкнуть к научному мировоззрению. Но едва ли оно заслуживает столь громкого названия, потому что не все видит, слишком несовершенно, не претендует на законченность и систематичность. Научное мышление среди людей еще молодо, слишком многие из великих проблем не может еще решить. Мировоззрение, основанное на науке, кроме утверждения реального внешнего мира, имеет существенные черты отрицания, как-то: ограничение истиной, отказ от иллюзий. Кто из наших современников недоволен этим положением вещей, кто требует для своего успокоения на данный момент большего, пусть приобретает его, где найдет. Мы на него не обидимся, но не станем из-за него менять свой образ мыслей»[ I ].

В этой лекции («О мировоззрении») мы обнаруживаем ряд взаимосвязанных мыслей:

А) Научное мышление молодо и несовершенно, оно не открывает последних тайн мироздания, поскольку опирается на опыт, а не на умозрение.

109

Б) Научное мировоззрение поэтому ограничено, представляет собой, скорее, отрицание, чем утверждение какой-то позитивной системы. Наука «ограничивается истиной», она отрицает иллюзии, кладет запреты. Наука — это урок скромности, «смирения человека, который подчиняется Ананке, законам природы и не ждет от благости и милости Бога никакого облегчения»[2].

В) Однако, в природе человека заложено стремление к чему-то большему. Он желает находиться в гармонии с внешним и внутренним миром, он хочет знать тайны Вселенной и собственной души. Более того, он требует «успокоения» от тех страхов, которые вызывают у него небытие позади и небытие впереди. В религии Фрейд ви­дит неизжитый остаток нашего детства, проекцию инфантильных желаний на вне­шний мир. Взрослый человек живет по «принципу реальности», а это значит, что он живет без надежды. Наука соответствует взрослому состоянию человечества.

Психодинамическая теория личности как основа психоанализа

... для психоаналитической терапии.   Вкратце рассмотрю психодинамическую теорию личности Фрейда как основу психоанализа и психоаналитической терапии. Термин “психоанализ” имеет три значения: теория личности и психопатологии;… Ид (от ...

Г) Фрейд неоднократно критически отзывался о философии, которая занимает­ся «фабрикацией мировоззрений»[3]. Философия претендует на окончательную ис­тину, но держится иллюзии, будто мы можем получить связную картину мира путем спекуляции. Методически, она заблуждается, переоценивая познавательное значе­ние логических операций, признавая интуицию в качестве источника знания. Еще хуже те направления философии, которые характеризуются Фрейдом как «анархизм» и «нигилизм». Отрицание научной истины в релятивистских школах философии ве­дет к самоубийству разума. Более того, конечной целью этих школ является восста­новление в своих правах донаучной мифологии: «Устранение науки освобождает место для распространения какого-нибудь мистицизма или же вновь прежнего религиозно­го мировоззрения»[4].

Д) Релятивизм для Фрейда несостоятелен потому, что наука накопила опреде­ленную совокупность истин, которые не отменяет никакой скепсис: «В более старых и более зрелых науках уже существует фундамент, который только модифицируется и расширяется, но не упраздняется». Фрейд придерживается кумулятивистского пони­мания истории науки, которая на «медленном, нащупывающем, трудном» пути по кирпичику строит здание научной картины мира.

Е) Поэтому психоанализ для Фрейда не имеет какого-либо своего мировоззре­ния. Психоанализ является частью науки, а потому он «может примкнуть к научному мировоззрению». Свои открытия Фрейд сравнивал не с философскими учениями, но с открытиями Коперника и Дарвина. «Как специальная наука, как отрасль психоло­гии — глубинной психологии, или психологии бессознательного — он совершенно не способен выработать собственное мировоззрение, он должен заимствовать его из науки»[5].

Таким образом. Фрейд считал психоанализ частью науки, и если придерживался какой-либо философской традиции, то это была традиция материализма и натурализ­ма. Любопытно, что в тех же лекциях Фрейд упрекает марксизм за недостаточную «материалистичность», поскольку марксизм является «отголоском… темной гегелев-

110

ской философии»[6]. Такая реакция естественна для любого натуралиста, который не привык к рассуждениям о переходе «класса в себе» в «класс для себя» и к подменам понятий идеологемами.

Тем не менее, одной из самых распространенных версий психоанализа в 20 веке был именно «фрейдо-марксизм». Психоанализ вполне совместим и с другими фило­софскими учениями: гностическое богословие Юнга или Daseinsanalyse Бинсванге-ра и Босса не мешают практике, которая мало чем отличается от ортодоксального фрейдизма. Любые научные концепции могут осмысляться в терминах как натура­лизма, так и спиритуализма, а потому ни одна конкретная дисциплина не является доказательством истинности или ложности того или иного философского воззрения. Вопрос о научном статусе психоанализа лежит «по ту сторону» философских пред­почтений Фрейда или кого-либо из «раскольников».

Психоанализ Фрейд

... собой, что затрудняет адекватное понимание психоанализа как такового. В различных работах З. Фрейда встречаются следующие определения психоанализа: психоанализ – часть психологии как науки и представляет собой незаменимое ... психоанализа началась с отказа З. Фрейда от гипноза и использования им техники свободных ассоциаций. На смену гипноза приходит новая техника, основанная на том, что пациенту ...

Сегодня мало кто говорит о «едином научном мировоззрении». Научные откры­тия уже не ведут к радикальной трансформации имеющейся картины мира, они не вступают в конфликт с религиозными и этическими воззрениями. Только в каких-то «медвежьих углах» фундаменталисты пытаются воспретить преподавание эволюци­онного учения. Самим словосочетанием «научное мировоззрение» долго злоупот­ребляли те, кто имел к науке весьма отдаленное отношение. Хотя слова «научная истина» имеют для немалой части населения развитых стран такой же авторитет, каком ранее обладал догмат религии, честный ученый знает, что наука таким автори­тетом по определению не обладает, не говоря уж об отдельном ученом, представляю­щем одну из наук. Квази-религиозное поклонение науке, возникшее в 19 веке, к тому же успело утратить свою интенсивность; набрала силу диаметрально противополож­ная тенденция — обвинять науку во всех бедах. Во всяком случае, «единого научного мировоззрения» сегодня просто не существует. Религия сегодня его уже не дает пото­му, что религий много — одних только протестантских деноминаций насчитывается более 20 тысяч. Секуляризация порождается современным плюрализмом. Психоана­лиз предлагает нам своего рода мировоззрение. Во-первых, он обещает нам, что ни­чего не станет навязывать — ответ мы получим из глубин своего собственного бессоз- ( нательного. Мы поймем самих себя и станем счастливы. Для такого самопознания не грех три года походить на прием к психоаналитику и пойти на известные расходы. «Познай самого себя», «стань самим собою» — не так уж велики затраты, если речь идет о важнейшем. Во-вторых, психоанализ рекламируется как наука, что отличает его от подозрительных конкурентов, торгующих кто техникой «утробного крика», кто непонятно как употребляемыми «арами Востока» вроде тантризма или трансцен­дентальной медитации, кто самодельной религией. Поэтому всякие сомнения в при­надлежности психоанализа к науке вызывают горячие возражения.

Статьи о Фрейде в Философских науках — Стр 2

Ограниченность неопозитивистских критериев демаркации научного и ненауч­ного знания (будь то верификация или фальсификация) не означает, что эти критерии вообще лишены содержания. Научная теория проверяется опытными данными — без

11этого нет науки. Факт и интерпретация настолько слиты в психоанализе, что провер­ка общетеоретических высказываний психоаналитиков независимыми опытными данными является невозможной. Применяя практически те же самые методы, фрей­дисты, сторонники Юнга, Адлера или Хорни приходят к совершенно разным карти­нам психических процессов: предзаданная теорией картина внутреннего «простран­ства» обнаруживается пациентами в своего рода инсайте, приносящем освобожде­ние от невротических симптомов. Но один открывает, что у него <Одипов комплекс», а другой обнаруживает какой-нибудь архетип коллективного бессознательного, типа «Анимы». Конечно, для психотерапевта главным является выздоровление пациента, но психотерапевтические методы практиковали шаманы, жрецы разных религий, месмеристы и нынешние «целители». В инсайте в качестве истины люди на протяже­нии истории принимали самые различные, зачастую взаимоисключающие учения.

Многие психоаналитики указывают на то, что интерпретация дает связный рас­сказ того, что ранее было бессвязным и угрожающе хаотичным для пациента. Одна­ко, когерентность не является самодостаточным критерием истинности. Связную картину давала и система Птолемея, и алхимия Парацельса; астрология или хиро­мантия также дает связный рассказ о прошлом, настоящем и даже будущем своих «пациентов». От того, что больные верят врачу и принимают предлагаемую им кар­тину их прошлой жизни, еще никак не следует, что картина истинна, что упорядочен­ный рассказ пациента о собственных детских переживаниях повторяет сами эти пе­реживания. Единственным аргументом в пользу той или иной трактовки душевных процессов оказывается согласие с этой трактовкой самого пациента.

Сама по себе организация психоаналитического сообщества как церкви или по­литического движения, еще ничего не говорит относительно содержания психоана­литической теории. Вполне представимо сообщество, тоталитарными методами на­вязывающее какую-нибудь истинную научную теорию и преследующее «еретиков», которые поддерживаются ложных воззрений. Но даже в таком (гипотетическом) слу­чае крайне маловероятным будет развитие данной теории, поскольку принятые в ка­честве догматов положения редко пересматриваются.

Трагикомичность нынешнего положения психоанализа заключается в том, что его сторонники, получившие современное медицинское или психологическое обра­зование, прекрасно знают, что развитие естествознания опровергло целый ряд фун­даментальных положений Фрейда, но отказ от этих положений потребовал бы пере­смотра фактически всех разделов психоаналитической теории. В качестве примера можно привести ламаркистские тезисы Фрейда, без которых он считал невозмож­ным психоанализ, поскольку тогда рушатся его аналогии между неврозами, детски­ми влечениями и социальными феноменами (все эти аналогии предполагают крайне широкую трактовку биогенетического закона).

Другим примером может служить теория памяти Фрейда, считавшегс>. что память индивида сохраняет все с ним проис­ходившее с самого раннего детства. Если его учение о младенческой амнезии ставит-

12

ся под сомнение, то возникает множество вопросов по поводу толкования сновиде­ний, классификации неврозов и психозов (связанных с инфантильными фиксациями либидо), не говоря уже о спекуляциях по поводу «орально-каннибалистической» сту­пени в истории развития человечества.

Еще больше уводит от идеалов строгой научности смешение натуралистических и менталистских терминов. Фрейд дал великолепные образцы понимания отдельных невротических нарушений, но он пользуется именно методом понимающей психо­логии: одни смысловые связи мотивируют другие (за симптомом стоят вытесненные представления).

Но эти смысловые связи тут же субстанциализируются, превраща­ются в универсальные каузальные связи, а это ведет к неверным обобщениям, к под­мене многообразия психических явлений упрощенными схемами. Читать труды уче­ников Фрейда иногда просто скучно: мы уже знаем заранее, каковы основные меха­низмы, а потому нам уже ведомы основные мотивы человеческих поступков.

Психоанализ все дальше расходится с естественными и социальными науками. В этих условиях возможны три стратегии сохранения психоанализа в ряду научных дисциплин. Первая из них сводится к тому, что психоаналитики негласно перестают повторять наиболее спорные тезисы Фрейда, не вынося сора из избы, кое-что меня­ют в метапсихологии, но оставляют в неприкосновенности все остальное здание те­ории. Эта позиция господствует во фрейдистской ассоциации, где, при подчеркнутом почитании Фрейда, были пересмотрены многие его положения. Такие теоретики, как Г. Гартман и Д. Раппопорт приложили немалые усилия для того, чтобы приспособить психоанализ к академической психологии и психиатрии. Гартман обосновывал при­надлежность психоанализа к номологическим дисциплинам (Erklarungswissenschaft und Beobachtungswissenschaft), он даже называл психоанализ «естественной наукой о душевном» (Naturwissenschaft vom Seelischem), предметом которой является поведе­ние. Если Фрейд понимал «научность» скорее интуитивно, чем строго методологи­чески, то эго-психологи попытались применить процедуры и критерии логического позитивизма, обосновывая статус психоанализа как науки, открывающей закономер­ности человеческого поведения. Подобно всем ученым, психоаналитик высказывает гипотезы, проверяемые в опыте наблюдения. Он способен предсказывать будущее поведение пациента и протекание лечения, имеющего строго установленные стадии. Поэтому психоанализ развивается к все более точному знанию и он совместим с экспериментальной психологией. Уменьшая значимость влечений, подчеркивая са­мостоятельность «Я» как инстанции, которую можно «усилить» в процессе психоте­рапевтического лечения, эго-психологи релятивировали некоторые докгринальные положения Фрейда. Обо всех влечениях мы знаем по их репрезентациям в психике, а сами по себе влечения не входят в сознание. Эти репрезентации можно толковать как феномены или факты сознания, бессознательное не является какой-то локализуемой «внизу» сущностью, а отношение сознания и бессознательного можно понимать фун­кционально, а не субстанциалистски, как то было у Фрейда.

113Тем не менее, подгонка психоанализа к нормам научности логического позити­визма и бихевиоризма оказывается несостоятельной уже потому, что психоаналитик вообще не наблюдает поведения. Пациент лежит на кушетке и проговаривает свои ассоциации, рассказывает сновидения, а психоаналитик даже не видит выражения его лица. Высказывания пациента о своем прошлом аналитик не может проверить на истинность или ложность. Этого он не может сделать и в силу врачебной этики, и в силу невозможности проверки большинства утверждений, касаются ли они настоя­щего пациента или его раннего детства. Более или менее прогнозируемыми являются только реакции пациента на аналитика («перенос»).

К тому же наблюдения аналити­ка не являются интерсубъективными: вместе со сменой аналитика (даже принадле­жащего к той же ассоциации) может радикально поменяться диагноз, толкование симптомов и сновидений пациента. Представим себе помологическую дисциплину, в которой при смене наблюдателя меняются не только гипотезы и интерпретации, но и сами наблюдения. При этом наблюдаемым «поведением» именуется поток выска­зываний «объекта», и ни одно из этих высказываний невозможно проверить, а каждая теория способствует не столько лучшему лечению каких-то психических заболева­ний, столько росту числа тех, кто подпадает под новую классификацию (подобно тому, как «Молот ведьм» способствовал росту числа преследуемых ведьм).

Значительно более радикальный пересмотр психоаналитической теории был предложен в последние годы рядом психоаналитиков и философов, среди которых к самым далеко идущим выводам пришел Грюнбаум: нужно отбросить практически всю метапсихологию, сохранив лишь то, что получило подкрепление с помощью внеклинических наблюдений или соответствует общим для всей медицины критери­ям научности. Все остальное-устаревшие сказки, для полуобразованных выпускни­ков колледжей, считающих, что у них есть «бессознательное» только потому, что об этом написано в популярной книжке какого-нибудь шарлатана, получившего от дру­гих невежд и обманщиков Ph.D., но не имеющего представления о современной на­уке, давно разделавшейся с этими сказками.

Сходной позиции придерживаются многие другие критики психоанализа, кото­рые не отрицают эвристической ценности наблюдений Фрейда, хвалят психоанализ за накопление наблюдений о поведении и мышлении невротиков, но с порога отмета­ют все претензии психоаналитиков на установление законов психики. Плодотворно­сти эмпирических наблюдений Фрейда не отвергали также и такие его бескомпро­миссные критики, как Поппер и Ясперс, аргументы которых доныне не утратили своей значимости. Но все эти ценные наблюдения требуют совсем иной теории, сво­бодной от вольного смешения натуралистических и менталистских понятий. Психо­аналитическая терапия может остаться той же самой, но теоретическое обоснование со временем неизбежно обретет черты нормальной помологической дисциплины.

Герменевтическая трактовка психоанализа (другая стратегия выживания) явля­ется более тонкой уже потому, что отпадают все естественнонаучные опровержения.

Фрейда критикуют за «сциентистское самонепонимание» (Хабермас), метапсихоло-гия превращается в «метагерменевтику», а все понятия и психические инстанции оказываются терминами «естественного языка» и служат исключительно для восста­новления коммуникации, но никак не утверждениями гипотетико-дедуктивной тео­рии. Психотерапия восстанавливает нарушенную коммуникацию пациента с самим собой и с другими, а психоаналитическая теория имеет своим объектом не природ­ный процесс, а интеракцию врача и пациента. Если в жизненном мире имеются кау­зальные связи, то это, по словам Гегеля (и Шелера) «каузальность судьбы», а не при­роды: даже самые элементарные мотивы представляют собой смысловые структу­ры, а не чисто природные влечения. Психоанализ понимается сторонниками «глу­бинной герменевтики» как «эмансипативная наука», которая отличается и от инстру­ментально понимаемого естествознания, и от исторических наук. В общении анали­тика и анализируемого происходит трансформация основных установок и ориента­ции пациента изменяется его миросозерцание. Учение Фрейда «освобождается» от всех энергетических и гидравлических моделей и приравнивается «критике идеоло­гии», как ложного сознания. Герменевтическая интерпретация психоанализа получи­ла развитие у философов и аналитиков (К.-О. Апель, Ю. Хабермас, А. Лоренцер), которые в большей или меньшей мере являются наследниками Франкфуртской шко­лы. Однако, безоговорочная оценка психоанализа как эмансипативной науки ничуть не более убедительна, чем признание леворадикальной философии в качестве только Ideologiekritik — левые не только критикуют существующие мифы, но и производят свои собственные.

Психология и социология являются универсальными науками, поскольку изуча­емые ими явления как бы разлиты повсюду: даже самые абстрактные физические и математические теории созданы людьми. Психоанализ и марксизм превращают эти универсальные науки в тотальные. «Смущает здесь то, что под именем науки высту­пает как раз то, что является противоположностью науки»[7]. Утверждения таких тотальных наук имеют самый общий характер и неизбежно перерастают в метафизи­ку. Как системы тотального знания, марксизм и фрейдизм предполагают целостное мировоззрение, тотальную установку у своих адептов. Освоив ее, индивид действи­тельно «освобождается» от других идеологий и мировоззрений: ему становится «все ясно», он способен судить обо всем, что угодно, применяя одни и те же спасительные формулы, будь-то «отрицание отрицания» диалектической логики или «судьбы вле­чений». Там же, где действует такая тотальная система Heilswissen, неизбежна индок-тринация — большинство адептов этих доктрин принимают их формулы не в резуль-таге свободной рефлексии. Только в сознании «левых» (или «новых левых») могло возникнуть представление об особой «эмансипативной науке», когда речь идет о пси­хоанализе и марксизме.

Сходство психоанализа с идеологией заключается, прежде всего, в том, что в обоих случаях мы имеем дело с «единствами теории и практики», где теоретическое

114

15объяснение не является самоцелью. Они схожи и в том, что желают «обратить», пре­образовать способ видения мира Другого. И идеолог, и психоаналитик желают, что­бы другой видел мир в его перспективе: они отвергают взаимность перспектив, пра­во другого на самостоятельную точку зрения. На место обмена мнениями приходит контроль одного за другим. При этом сами они считают, что обладают истиной, име­ющей универсальное значение и не подлежащей критике. «Истина одна, заблужде­ний много», а поэтому в попытках пациента отвергнуть интерпретацию психоанали­тик видит обусловленное известными ему механизмами «сопротивление», тогда как идеологу понятно, что критика по его адресу обусловлена теми или иными интереса­ми. В обоих случаях постижение искомой истины ведет к трансформации взаимоот­ношений с миром. Такие теории сами себя верифицируют- их можно отнести к self-fulfilling prophecies, и чем прочнее позиции данной теории в обществе, тем больше оказывается число доступных интерпретации явлений. Подтверждения приходят ото­всюду, верования объективируются, несогласные умолкают.

Психоанализ не является ни естественной, ни социальной наукой, но это не озна­чает, что он лишен всяческого содержания и ничего не говорит нам о современном человеке. Психотерапевты не являются шарлатанами или мошенниками, как не были ими знахари, жрецы или экзорцисты. Психоанализ напоминает те древние учения, которые соединяли в себе философскую спекуляцию с той или иной практикой пси­хической регуляции. От того, что йога, даосизм или дзен-буддизм по своему идейно­му содержанию очень далеки от бихевиоризма, они ничуть не утрачивают своей при­влекательности, причем не только для индейцев, китайцев или японцев. Йог обнару­живает у себя в практике медитации связанные друг с другом чакры, психоаналитик в процессе Lehranalyse или его пациент во время лечения находит у себя стадии раз­вития либидо. Это некие виртуальные реальности, открывающиеся только в таком опыте общения или медитации. В ином опыте ничего подобного не открывается. Опыт не сводится к экспериментам науки, в психологии область квантифицируемого и строго объяснимого вообще крайне незначительна. Пусть психоанализ дает лишь видимость объяснения происходящих в нашей душе процессов, но если б он не был эффективной формой психотерапии, если бы наши современники вообще не обнару­живали у себя «комплексов», то его бы уже давно не существовало. Он представляет собой Heils- или Erlosungswissen человека технической цивилизации, который с не­малым трудом приспосабливается к жизни мегаполиса. Древние верования и ритуа­лы либо ушли, либо существуют на задворках современного общества. Вероятно, сохраняющаяся популярность психоанализа связана с тем, что он представляет со­бой своего рода мифологию, но она по необходимости приобретает наукообразную форму у получившего университетское образование представителя среднего класса.

Любой историк религии или богослов может заметить, что это довольно убогая система Heilswissen, лишенная великих символов и всякой поэзии. Но она вполне устраивает человека большого города, а один из лучших поэтов Германии задавался

116

вопросом: und wozu Dichter in durftiger Zeit?

ЛИТЕРАТУРА

1. Фрейд 3. Введение в психоанализ. Лекции. М., Наука, 1988, с. 415-416

2. Фрейд 3. Леонардо да Винчи, М, 1912. с. 98.

3. «Ich bin iiberhaupt nicht fur die Fabrikation von Weltanschauungen. Die iiberlasse man

den Philosophen, die Eingestandenermassen die Lebensreise ohne einer solchen Baedecker der iiber alles Auskunft gibt. nicht ausftihrbar finden. S. Freud». Hemmung, Sympton und Angst, Studienausgabe, Bd. Vi, S.

4. Фрейд 3. Введение в психоанализ. Лекции, с. 411.

5. Там же, с. 400.

6. Там же, с. 412. Далее он пишет о том, что марксизм сам сделался религией, «злове-

щим подобием тому, против чего он борется», что «произведения Маркса как источник откровения заняли место Библии и Корана», а большевизм вознаграж­дает «своих верующих за страдания и лишения настоящей жизни обещанием лучшего потустороннего мира». Там же, с. 411-415.

7. К. Jaspers, Philosophic und Wissenschaft, in: Bedingungen und Moglichkeiten eines

neuen Huinanismus, «Reclam», Stuttgart, S. 11.

ФРЕЙД В ЕВРОПЕ И РОССИИ: ПАРАДОКСЫ «ВТОРОГО ПРИШЕСТВИЯ»

Н.С.АВТОНОМОВА

Психоанализ существует уже более ста лет. Его основатель мечтал, чтобы он был наукой — научной психологией, а для этого он стремился отыскать соответствия между нейрофизиологическими и психологическими механизмами, прочертить па­раллели между онтогенетическим развитием индивида и филогенетическим разви­тием человечества; наконец, использовать психоаналитический сеанс как своего рода лабораторию анализа высказываний пациента и контроля за его душевными про­цессами. Научный подход к психике должен был, по Фрейду, привести к излечению через осознание — в этом он был достойным наследником Просвещения. Позднее Фрейд во всем этом усомнился. Соответствие между нейрофизиологическими и психическими процессами он не нашел, хотя никогда не оставлял надежду на то, что оно когда-то обнаружится. Онтофилогенетическая параллель осталась гипотезой, граничащей с мифом. Надежное излечение предстало как нечто недостижимое, и анализ, учитывающий процессы переноса, протянулся в бесконечность. Послефрей-довское существование психоанализа в западной культуре недоступно сопровожда­лось вопросом о том, что же такое психоанализ. Если это не наука, как хотелось Фрейду, то может быть это — философия, идеология, мировоззрение, квази-религия. искусство, особая психотехника? За каждой позицией стояли свои доводы, а разные

117трактовки психоанализа в свою очередь исходили из тех или иных его возможнос­тей.

В моих занятиях психоанализом было много разного, и я кратко перечислю эти моменты, так как они указывают на некоторые общезначимые исторические обсто­ятельства. Поначалу главным в моем интересе к психоанализу был вопрос об эпис­темологическом статусе знаний о бессознательном и анализ концепции Жака Лака­на (первая статья о Лакане вышла в журнале «Вопросы философии» в 1973 году).

На Тбилисском симпозиуме по бессознательному в 1979 году я — в условном каче­стве молодого философа — делала пленарный доклад (может быть, потому и пленар­ный, что некоторые психологи, которым это предлагали, убоялись этой чести).

Вскоре после этого симпозиума я перевела книжку («Рождение психоаналитика: от Месме­ра до Фрейда» и де Соссюра и Л. Шертока), которая десять лет пролежала в изда­тельстве «Прогресс» только потому; что в ее заглавии было слово «психоанализ», и увидела свет только в 1991 году. За последние 10 лет, когда наши контакты с запад­ными психоаналитическими «другими» расширились, я неоднократно участвовала в обсуждениях и конференциях, в том числе в знаменитом конгрессе «Лакан и фило­софы» в мае 1990 года в Париже, сделав доклад с 4-мя французскими содокладчика­ми под председательством Ж.-Ф. Лиотара (это событие заслуживало бы отдельного комментария).

В течение ряда лет я преподавала в университете Парижа, одном из немногих, где Жак Лакан ввел обучение психоанализу. Мне довелось и самой быть психоаналитическим пациентом (или, как элегантно говорят французы, чтобы под­черкнуть активную позицию пациента, -анализантом), а поскольку среди моих дру­зей и коллег во Франции есть профессиональные психоаналитики, но нет ни одного человека, который просто не прошел бы через психоанализ (причем некоторые на­ходились в этой ситуации свыше 10 лет), беседы с ними немало дали мне для моего понимания того, что психоанализ может и чего он не может. В последние годы я выпустила перевод классического «Словаря по психоанализу» Ж. Лакана и Ж. Б. Поналиса, тем самым приняв участие в разработке концептуального словаря рос­сийского психоанализа.

В данном случае я не буду формулировать какие-либо теоретические суждения о психоанализе. Скорее я попробую рассказать о том, что мне представляется акту­альным в современном западном и российском психоанализе, подчеркивая при этом саму возможность несовпадения моментов актуальности — в силу того, что мы нахо­димся в ситуации догоняния и усвоения того, что было выработано не нами, а также отмечая специфику современного этапа возвращения Фрейда в Россию. По-види­мому, наш интерес к психоанализу не должен следовать логике простой имитации, если он хочет быть культурно продуктивным.

Первое пришествие Фрейда на Российскую почву началось, как уверяют исто­рики, уже с конца 19 века, но шире распространилось в первое постреволюционное десятилетие. При этом акцент ставился на психоанализ как науку и как эмансипа-тивную (освободительную) практику; что предполагало социальные программы за­боты о личности и окрашивалось верой в передовую науку, способную решить прак­тические задачи раскрепощения сознания путем его очистки от бессознательного и соответственно (что было особенно важно в постреволюционной ситуации) повы­шения производительной отдачи. Однако этот период был недолгим: смена социо-

118

культурных приоритетов, переход от революционного прорыва к централизованно­му планированию и государственному регулированию упразднили установку на личную эмансипацию и подтолкнули социальное значение к догматизации.

Второе пришествие Фрейда на российскую культурную почву — с перерывом более чем в 550 лет, т.е. начиная с конца 1980-х годов, — совпадало с открытием всех ранее закрытых шлюзов, когда на российского читателя обрушилась вне всякой ло­гики и хронологии западная культура последнего столетия. Принятие психоанализа после долгого перерыва несло в себе шансы открытия, и возможности догматиза­ции. С одной стороны, возникали различные формы «нормальной» работы — изда­ние журналов, переводческая деятельность, создание ассоциаций, практика и обу­чение (в основном через зарубежных учителей, приезжавших в краткие команди­ровки) и проч. С другой стороны, особенно поначалу, неофитские претензии допус­кали немало лакировочного догматизма: Фрейд подчас представал как героическая личность, окруженная любящими учениками, как творец нового мировоззрения, а сам психоанализ —как чудодейственное лечебное средство. В отличие от прежнего «научного» и «эмансипативного» интереса к психоанализу, второе пришествие пси­хоанализа, как представляется, имеет «идеологическую» и «психотехническую» до­минанты.

В это последнее десятилетие российской судьбы европейского психоанализа ранний и классический Фрейд, неофрейдистские социальные призывы, парадок­сальный «возврат к Фрейду» Жака Лакана, а также восточные психотехники, изме­ненные состояния сознания, нетрадиционные формы религиозного опыта- все это одновременно появилось на рынке и в читательских умах. Таким образом, второе пришествие психоанализа на российскую почву сталкивает нас с множественным раздробленным «другим», чего не было во времена первого пришествия. От этих «Других» исходят противоречивые импульсы. Через какого другого и как нам само­определяться? Чтобы разобраться в этом, необходима мощная просветительская работа. Эта работа отчасти делается, но не всем и не всегда. Например, работы Лака­на переводятся и публикуются, но не сопровождаются ни понятийными коммента­риями, ни вступительными статьями (в отличие, скажем, от англоязычных публика­ций Лакана, сделанных Энтони Уилденом), а потому, выходя в свет, они не становят­ся предметом обсуждения за пределами самого узкого круга. А жаль, потому что в Лакане, несмотря на всю его словесную заумь, много здравого, а его общий траги­ческий взгляд на человеческую судьбу в принципе гораздо созвучнее россиянину, чем заполонившие книжный рынок американские рецепты быстрого достижения успеха и благополучия.

Хотя нам хочется лечиться побыстрее и поэффективнее, более трезвым, види­мо, было бы не обращение к чудодейственным рецептам, а установка на то, что лечение может быть долгим, а его результаты — нестабильными. В принципе, чем шире умения и навыки психотерапевта и психоаналитика, тем лучше, ибо это позво­ляет выдирать приемы работы сообразно ситуации и варьировать подходы. Должны ли при этом психоаналитики быть врачами или это необязательно? Этот вопрос не­простой и неоднозначный, но мне кажется, что в России и сейчас должны — слиш­ком у нас не развиты службы душевного здоровья, и от умения распознавать случаи, где нужна срочная фармакологическая помощь, а где возможна лишь клиническая

19работа, может зависеть человеческая жизнь. В других странах, как мы знаем, эти вопросы решались по-разному. Во Франции лакановский отказ от медицинской спе­циализации психоаналитиков привлек к психоанализу новые культурные силы, од­нако, он же сделал возможным широту, граничащую с шарлатанством. Но как раз именно в последние годы здесь вновь возникает и оживает доверие фармакологии или, как говорит Э. Рудинеско в своей последней книжке «почему —психоанализ?», вновь возникает ситуация «бегства от бессознательного» (и это, по-видимому, лишь новый виток несостыковок — при нашей нынешней повальной увлеченности бес­сознательным).

Однако техниками дело не ограничивается: усваивая приемы и средства, нельзя не учитывать различие культурных и идеологических предпосылок. Самый глав­ный момент несовпадения в нашем нынешнем и западном (прежде всего французс­ком) интересе к психоанализу в том, что западная психоаналитическая ситуация выступает прежде всего как постсубъектная, а здешняя — как досубьектная и пред-субъектная. Так, на Западе общим местом ревизии психоанализа за последние два десятилетия (проводимой как психоаналитиками так и философами, например, Ф. Рустаном, О. И М. Маннони. М. Борш-Якобсеном и др.) является мысль о том, что субъект — это устаревшая абстракция, что Фрейд — это архаичный «индивидуалист» и «монадологист» и даже Лакан — излишне классичная (логоцентричная) фигура, которая требует деконструкции. Напротив, как раз «конструктивной» абстракции субъекта и понимания субъекта как зрелого, ответственного индивида нам катастро­фически не хватает во всех областях жизни (экономика, право, политика и проч.), а потому актуальной оказывается именно эта «архаичная» задача «конструкции», а не «деконструкции» субъекта. Постараемся при этом уберечься от одного соблазна -поспешного превращения нашей беды (нехватки) в добродетель, когда, не пройдя соответствующего этапа развития, мы как бы оказываемся впереди всех: так полу­чается, например, в ситуациях с постмодернизмом, когда из своего недорасчленив-шегося синкретизма мы поучаем тех, кто сначала усердно анализировал и выраба­тывал свои абстракции, а теперь впал в игру всесмешений и эклектики.

Почему же, однако, я сейчас ставлю вопрос о субъекте применительно к психо­анализу? Дело в том, что психоанализ имеет привилегированный доступ к самому важному и, во всяком случае, первичному «месту» формирования субъекта- к его вызреванию и структурированию в рамках семьи. Речь идет о трудном процессе телесного созревания человека при сверхдлительном (в сравнении с животными) периоде его зависимости от других людей, так что шрамы от такого вызревания человек, как правило, несет на себе всю жизнь, если ему вообще удается вырасти -не в биологическом, а в социальном и психологическим смысле слова. К сожале­нию, мы не располагаем надежными социологическими данными о структуре и динамике семьи: однако, на основании личных наблюдений (здешних и западных), я все же берусь угверждать, что наше слово «семья» скорее омоним, чем синоним семье в ее западном понимании и функционировании, и что. изучая различные фор­мы психоанализа, мы обязаны учитывать эти культурные и социально-психологи­ческие различия.

Статьи о Фрейде в Философских науках — Стр 3

При попытках сопоставить опыт часто возникают затруднения даже в пределах общей системы понятий. Так. нам кажется, что французы, например, находятся под

120

властью навязчивых идей семейного треугольника, четких разграничений материн­ских и отцовских ролей, надоедливых дистинкций. Напротив, французам кажется, -в данном случае этот акцент восприятия существенен, — что мы ярко воплощаем доэдиповскую, инцестуозную, — то есть детскую фазу развития, когда человек не подвергся «кастрации» или опыту добровольно принимаемых лишений, не прошел необходимой инициации, или, иначе говоря, не научился от чего-то отказаться, что­бы взамен что-то мочь и уметь, он не принял над собой власти Закона. В общем, виде речь идет о том, что в российский семье во многом затруднителен процесс межпоколенных трансмиссий, не достаточно дифференцированы половые, роди­тельские, семейные роли. Вследствие всего этого обычны ситуации, при которых один из родителей претендует на роль обоих, старшее поколение вмешивается в жизнь взрослых детей, взрослые дети проживают с родителями, бессознательно отказываясь от собственной взрослой жизни, возникает всеобщая путаница, при которой все мы друг другу — браться — сестры, матери — отцы, границы между пуб­личным и личным пространством постоянно нарушаются, люди берут на себя не свои роли и навязывают выбор другим и проч. Психологические корреляты всего этого — вина, тревога, жертвенность. Различные коллизии взрослой жизни (и весь набор сценариев типа «муж пьяница и жена страдалица», девиз «а я его спасу» и др.) укоренены в проблемах семейного детства. Конечно, многое тут связано с нашей экономической ore гадостью (наверное, чтобы выживать в качестве «атомарного ин­дивида», нужно быть богатым), но что-то, видимо, и с культурными стереотипами и привычками.

Вполне резонно предположить, что недостаточная дифференцированность се­мейных и половых ролей мешает и другим формам самоидентификации человека как члена гражданского общества. У нас общество еще не сложилось, не нарастило мускулов, оно в целом нередко трактуется как «одна большая семья» («Теплое и сердечное» место): неслучайно нас призывают «голосовать сердцем», полагая, что такое голосование объединяет людей поверх всех культурных и социальных разли­чий. Итак, в разных психоаналитических языках эта российская специфика семей­ных структур и позиции субъекта именуется по-разному. В мифологичном языке Фрейда речь пойдет об Эдипе, инцесте, кастрации (точнее, о непройденности Эди­па, о неспособности отказаться от детских претензий на всевластие ради способно­сти играть настоящие взрослые роли) и др. В невещественном языке Лакана речь пойдет об Имени-отца, о символическом, и механизме отвержения реальности (forclusion).

Однако какой бы ни была избираемая нами система психоаналитичес­ких терминов, важно улавливать точки актуальных несовпадений в тех социальных и психологических реальностях, которые стоят за психоаналитическими схемами.

Хотя при этом сопоставления между различными психотерапевтическими тех­никами по эффективности результатов трудны или даже невозможны, из этого вовсе не следует, что у психоанализа нет своей специфики. Психоанализ, по-видимому, является особой экспериментальной ситуацией изучения опыта человеческого со­зревания и структурирования в семье через работу с языком. Именно в языке, так или иначе, фиксируются нарушения или нехватки структурирования семейных от­ношений, ролевые нечеткости: например, ассоциативно-словесные скольжения в терминологически значимых местах могут указать на те места в ткани бессозна-

121тельного, где нужна «ортопрактика». Люди, не прошедшие психоанализа, особенно — в его лингвистически заостренных французских вариантах, — как правило, не отда­ют себе отчета в специфике психоаналитического отношения к языку. Ведь в психо­анализе, строящемся вокруг идеи бессознательного как языка, психоаналитик вооб­ще не разговаривает с нами, не отвечает на наши вопросы, не ведет с нами ничего похожего на диалог или обсуждение, но лишь возвращает нам фрагменты нашей речи, так что его искусство заключается в расчленении нашего речевого потока, в самом выборе этих значимых фрагментов.

Такое отображение неосознаваемого (или не полностью осознаваемого) пред­ставляет собой рефлексию совершенно особого рода. Схваченное в языке удержи­вается прочнее, чем построенное воображением, и охватывает более широкую об­ласть, нежели сфера собственно осознанного. Возможность построения высказыва­ния и тем более целого рассказа о своей жизни иногда оказывается единственным средством динамизации заблокированной ситуации, а предъявление нам нашей соб­ственной речи другим человеком — единственной возможностью встать во внешнюю позицию, как-то отнестись к себе, другим, к знанию. Психоанализ не сводится к теоретическим конструкциям, постигаемым из книг, и не может быть подменен, скажем, грамотными социологическими данными, которые бы рассказали нам все о семейных или половых ролях и даже показали на примерах, как происходят конк­ретные подмены ролей. Подобно тому, как мы не можем увидеть себя, не имея зер­кала, так рефлексивность, связанная не с образом, а с вербализацией опыта пережи­вания, требует присутствия другого, который обеспечивает нам «возвраты» нашей речи на слабо контролируемых нами уровнях. Извлечение через осознание, о кото­ром говорил Фрейд, — это утопия. Но не утопия — структурирование представлений, фантазий, образов себя, собственного тела, ближайших других, когда человек, по­стигая, что он лишь один среди многих, а не единственный в мире или у своей матери, учится быть «другим», сходит с наезженной колеи, на которой бесконечно повторяются чем-то «выгодные» ему жизненные неудачи.

Одна из важнейших тем, четко поставленных в психоанализе, но выходящих за рамки психоанализа, связана с механизмом принципиального промедления в психо­анализе, с «последейственностью» (Nachtraeglichkeeit).

Язык выступает, прежде всего, как носитель радикальной отсроченности, не данности, травматичное™ опыта, в котором непосредственное и прямое постижение было бы разрушительным. Из-за того, что человек созревает медленно и процессы биологического, психологическо­го, социального взросления несинхронны, этот отрыв наблюдаемого от осмысляе­мого для него неизбежен. Деконструктивные подходы к психоанализу используют механизм последействия для расщепления инстанции субъекта в сети следов и под­тверждения роли влечения к смерти. Изучая феномен последействия как механизм возникновения травмы и ее психоаналитической обработки, я напротив, пыталась показать, как отсутствие доступа к языку в ранний период и затем овладения языком определяет и структурирует психоаналитические «факты» — одновременно и много­мерные, и многостадиальные, что собственно и затрудняет все попытки «верифика­ции» психоанализа в рамках философии и науки.

Итак, сталкиваясь ныне с многообразными «другими» западного психоанализа. мы находимся, как и в ряде других_£фе^культуры, в ситуации радикального отстава-

122

ния. Однако от нас самих зависит, будет ли этот процесс простым повторением за­дов. В принципе новый культурный контекст вполне может стать обогащающим, -если только у нас хватит сил пробраться через дебри несоизмеримых психоаналити­ческих жаргонов, уже выработанных на Западе, критически-конструктивно отнес­тись к себе, и к чужому опыту и позаботиться о выработке не только своего языка, но и некоего психоаналитического метаязыка, которого не существует и в Европе. Си­туация запаздывания нас к тому побуждает и одновременно дает нам шанс. Кроме того, как ныне нередко подчеркивается, накопленный Россией опыт (прежде всего -художественный, например, у Достоевского) и поныне остается кладезью психоана­литических прозрений, а те западные исследователи, кто внимательнее прорабаты­вал этот материал, открыли в Достоевском новые для психоанализа моменты. К сожалению, радоваться этим открытиям не приходится, ибо речь идет о новых фор­мах агрессивных и деструктивных влечений (например, агрессии родителей по от­ношению к детям), но все равно — о человеческих пределах и границах лучше знать как можно больше правды и иметь на этот счет как можно меньше иллюзий. В арти­кулированном виде этот материал может стать не только предметом эстетического отношения, но и источником более глубокого понимания человека, тем более что наш душевный опыт не абсолютно экзотичен: он выявляет тенденции, которые в Европе были приглушены веками социального развития, но могут вырваться нару­жу в критические моменты истории.

Нам сейчас позарез необходима выработка грамотного и связного языка для описания душевного опыта, ибо повсюду мы сталкиваемся с захлестом эмоций, не­умением отделять тезисы собеседника от своих собственных, оперировать механиз­мам и переноса, проекции, идентификации, учитывать конфликтность и резкую смену \ душевных побуждений, которую (грешить и каяться) Фрейд фиксировал на матери- I але Достоевского. В разные моменты русская культура демонстрировала мало жела­ния измениться, потакая эмоциям и состояниям жертвенности, вины, страдания, подкрепляющим ее облик как ярко чувствующей, хотя неглубоко мыслящей, при­чем само наличие травм нередко выступало как алиби против мысли: мы слишком., много страдали, чтобы понимать. В наши дни этот стереотип, по-видимому, входит в противоречие с потребностями развития и взаимодействий с другими культурами. В свете психоаналитического опыта — учета периода накопления впечатлений при неспособности их осмыслить — полезной будет проработка тонких зависимостей познания от эмоций и эффектов. Однако нам важно помнить главное: психоанализ -это не путь потакания амбивалентным эмоциям, но скорее способ обучения культур­ным разрывам — межпоколенным, межполовым, межролевым; не потворство бес- \ порядку, а напротив — установление порядка в душе и поведении через проработку / боли и хаоса. Хочется сказать: так будем учиться с помощью психоанализа трезвому } дистинктивизму, а не синкретичное™, которой у нас и без этого хватает. \

ПАРИЖ

Пр(х)(пжение публикации матершпов Конференции В СЛЕДУЮЩЕМ НОМЕРЕ

123