Понятия личность, человек, индивид, индивидуальность и их соотношение
Наряду с понятием «личность» употребляются термины «человек», «индивид», «индивидуальность». Содержательно эти понятия переплетены между собой.
Человек — это родовое понятие, указывающее на отнесенность существа к высшей степени развития живой природы — к человеческому роду. В понятии «человек» утверждается генетическая предопределенность развития собственно человеческих признаков и качеств.
Индивид — это единичный представитель вида «homo sapiens» . Как индивиды люди отличаются друг от друга не только морфологическими особенностями (такими, как рост, телесная конституция и цвет глаз), но и психологическими свойствами (способностями, темпераментом, эмоциональностью).
Индивидуальность — это единство неповторимых личностных свойств конкретного человека. Это своеобразие его психофизиологической структуры (тип темперамента, физические и психические особенности, интеллект, мировоззрение, жизненный опыт).
Соотношение индивидуальности и личности определяется тем, что это два способа бытия человека, два его различных определения. Несовпадение же этих понятий проявляется, в частности, в том, что существуют два отличающихся процесса становления личности и индивидуальности.
Становление личности есть процесс социализации человека, который состоит в освоении им родовой, общественной сущности. Это освоение всегда осуществляется в конкретно-исторических обстоятельствах жизни человека. Становление личности связано с принятием индивидом выработанных в обществе социальных функций и ролей, социальных норм и правил поведения, с формированием умений строить отношения с другими людьми. Сформированная личность есть субъект свободного, самостоятельного и ответственного поведения в социуме.
Становление индивидуальности есть процесс индивидуализации объекта. Индивидуализация — это процесс самоопределения и обособления личности, ее выделенность из сообщества, оформление ее отдельности, уникальности и неповторимости. Ставшая индивидуальностью личность — это самобытный, активно и творчески проявивший себя в жизни человек.
В понятиях «личность» и «индивидуальность» зафиксированы различные стороны, разные измерения духовной сущности человека. Суть этого различия хорошо выражена в языке. Со словом «личность» обычно употребляются такие эпитеты, как «сильная», «энергичная», «независимая», подчеркивая тем самым ее деятельностную представленность в глазах других. Об индивидуальности говорят «яркая», «неповторимая», «творческая», имея в виду качества самостоятельной сущности.
Личность и индивидуальность
... природе. С точки зрения их приверженцев достаточно охарактеризовать структуру индивидуальности и тем самым личность человека будет полностью охвачена и описана, для него используются ... групп и коллективов. Структура личности человека шире структуры его индивидуальности. С позиции отечественной психологии данные, полученные в результате исследования личности как индивидуальности, не могут быть ...
Структура личности
Различают статистическую и динамическую структуры личности. Под статистической структурой понимается отвлеченная от реально функционирующей личности абстрактная модель, характеризующая основные компоненты психики индивида. Основанием для выделения параметров личности в ее статистической модели является различие всех компонентов психики человека по степени их представленности в структуре личности. Выделяются следующие составляющие:
всеобщие свойства психики, т.е. общие для всех людей (ощущения, восприятие, мышление, эмоции);
социально-специфические особенности, т.е. присущие только тем или иным группам людей или общностям (социальные установки, ценностные ориентации);
индивидуально-неповторимые свойства психики, т.е. характеризующие индивидуально-типологические особенности. Свойственные только той или иной конкретной личности (темперамент, характер, способности).
В отличие от статистической модели структуры личности модель динамической структуры фиксирует основные компоненты в психике индивида уже не отвлеченно от каждодневного существования человека, а наоборот, лишь в непосредственном контексте человеческой жизнедеятельности. В каждый конкретный момент своей жизни человек предстает не как набор тех или иных образований, а как личность, пребывающая в определенном психическом состоянии, которое так или иначе отражается в сиюминутном поведении индивида. Если мы начинаем рассматривать основные компоненты статистической структуры личности в их движении, изменении, взаимодействии и живой циркуляции, то тем самым совершаем переход от статистической к динамической структуре личности.
Наиболее распространенной является предложенная К.Платоновым концепция динамической функциональной структуры личности. Которая выделяет детерминанты, определяющие те или иные свойства и особенности психики человека, обусловленные социальным, биологическим и индивидуальным жизненным опытом (табл.1).
Таблица 1
Динамическая структура личности по К. Платонову
|
Название подструктуры |
Подструктуры подструктур |
Соотношение социального и биологического |
Уровень анализа |
Виды формирования |
|
Направление личности Опыт Особенности психических процессов Биопсихические свойства |
Убеждения, мировоззрение, идеалы, стремления, интересы, желания Привычки, умения, навыки, знания Воля, чувства, восприятие, мышление, ощущения, эмоции, память Темперамент, половые, возрастные свойства |
Биологического почти нет Значительно больше социального Чаще больше социального Социального почти нет |
Социально-психологический Психолого- педагогический Индивидуально — психологический Психо-физиологический Нейро-психологический |
Воспитание Обучение Упражнения Тренировка |
+++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++
1. Понятия «человек», «индивид», «личность», «индивидуальность»
Слово «личность» в английском языке происходит от слова «персона». Первоначально оно обозначало маски, которые надевали актеры во время театрального представления в древнегреческой драме. Таким образом, с самого начала в понятие «личность» был включен внешний поверхностный социальный образ, который принимает человек, когда играет определенные жизненные роли, — некая «личина», общественное лицо, обращенное к окружающим. Отсюда следует, что понятие «личность», в первую очередь, связано с социальной сущностью человека.
Слово «личность» широко используется в повседневном общении наряду с понятиями «человек», «индивид», «индивидуальность», которые, однако, не являются тождественными. Необходимо провести разграничение между ними, чтобы определить понятие «личность».
Определение. Человек — это социально-биологическое существо, воплощающее собой высшую ступень в эволюции жизни и являющееся субъектом общественно-исторической деятельности и общения.
Понятие «человек» используется как предельно общее понятие для характеристики всеобщих, присущих всем людям качеств и способностей.
Используя это понятие, психологи подчеркивают, что человек является биологическим и социальным существом одновременно, которое своей жизнедеятельностью оказывает влияние на окружающую среду.
Основные характеристики человека:
особое строение организма;
способность к трудовой деятельности;
наличие сознания.
Человек как отдельный представитель человечества определяется понятием «индивид».
Определение. Индивид — единичный представитель человеческого рода, конкретный носитель всех психофизических и социальных черт человечества.
Общие характеристики индивида:
целостность психофизической организации организма;
устойчивость по отношению к окружающей действительности;
активность.
Иначе, можно сказать, что индивид — это «конкретный человек» от рождения до смерти. Индивид — исходное состояние человека в филогенетическом и онтогенетическом развитии.
Личность же рассматривается как результат развития индивида, воплощение собственно человеческих качеств. Личность — это социальная сущность человека.
Определение. Личность — это конкретный человек, который является носителем сознания, способный к познанию, переживаниям, преобразованию окружающего мира и строящий определенные отношения с этим миром и с миром других личностей.
Личность рассматривается как воплощение в конкретном человеке социальных качеств, которые приобретаются в процессе деятельности и общения с другими индивидами.Личностью не рождаются, личностью становятся.
Сложнее определить понятие «индивидуальность», потому что, помимо личностных особенностей, которые выступают основными составляющими индивидуальности, в неё входят биологические, физиологические и другие особенности человека. Можно дать следующее определение индивидуальности.
Определение. Индивидуальность — это конкретный человек, который отличается от других людей уникальным сочетанием психических, физиологических и социальных особенностей, проявляющихся в поведении, деятельности и общении.
С помощью понятия «индивидуальность» чаще всего подчеркивается неповторимость и уникальность каждого человека. С другой стороны, в индивидуальности мы встречает те качества личности и индивидные свойства, которые есть у всех, но имеют разную степень выраженности и образуют сочетания. Все индивидуальные качества проявляются в различных способах поведения, деятельности, общения.
+++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++
ЧЕЛОВЕК: ИНДИВИД, ИНДИВИДУАЛЬНОСТЬ, ЛИЧНОСТЬ И СУБЪЕКТ
Чтобы лучше различать близкие, но все же не тождественные понятия«индивид», «личность», «индивидуальность» и «субъект», нужно внести некоторую ясность. Индивид – скорее представитель биологического вида «homo sapiens», единства врожденного и приобретенного. Свойства индивида – это, например, тип нервной системы, задатки, состояние здоровья и т.д. Индивидуальность проявляется во внешнем облике человека, его телосложении, характере, мотивации, способностях. Как очень удачно объясняют некоторые ученые, индивид подчёркивает подобие человека другим людям, его похожесть, а индивидуальность – его отличия от других людей, своеобразие человека как индивида и личности. Каждый человек обладает и общими с другими людьми и индивидуальными качествами. На развитие индивидуальности человека сильное влияние оказывают обстоятельства его жизни. Личные качества человека изменяются в течении жизни. Индивидуальные различия создаются и развиваются в течение жизни под влиянием воспитания и обучения и в процессе взаимодействия человека с окружающим миром. Диапазон индивидуальных различий огромен, и это делает мир, в котором мы живем, таким непредсказуемым и интересным. Различие людей между собой очень значительно. Мы отличаемся друг от друга опытом и знаниями, характером и темпераментом, способностями и умениями, кругом интересов и предпочтений, мировоззрением и убеждениями — фактически до бесконечности. Страшно представить себе мир людей, будто сошедших с одного заводского конвейера: одинаково чувствующих, думающих, говорящих, мечтающих об одном и том же, с одинаковыми потребностями, способностями и интересами, одинакового роста, сложения, цвета волос и глаз. Личность. В книгах и фильмах нередко герои, наделенные высокой моралью, говорят кому-либо: «Ты не личность». В понятии обычного человека не быть личностью попросту означает не обладать определёнными положительными человеческими качествами: настойчивостью, решительностью, целеустремленностью и честностью, по сути «не личность» в понятии обывателя – это человек без характера, некий бесхребетный тип. Однако в психологии все несколько иначе. Личность – любой человек, обладающий сознанием, т.е. каждый человек – личность (с лат. «persona» – маска актера, роль, лицо).
Но личность также – человек, который может управлять своим поведением и психическим развитием. Личность – природное и социальное существо, обладающее сознанием и речью. Личности не существует без общества, ведь ее развитие – результат общения и совместной деятельности с себе подобными, результат вхождения человека в социум, то есть в общество. Особо значимым периодом в развитии личности можно, вне всякого сомнения, назвать подростковый возраст и раннюю юность. В этом периоде человек вырабатывает систему собственных оценок окружающих и самооценку, являющуюся стержнем личности. Растет самосознание, возникают убеждения и идеалы. Каждая личность по своему уникальна, неповторима своей индивидуальностью. «Свойствами личности» называются все личностные характеристики, как-то: характер, темперамент, мотивация, воля, способности… И такая черта как эготизм (преувеличенное мнение о себе, своих достоинствах, преувеличенное чувство значения своей личности).
И такая как эгоцентризм – ощущение себя центром мира, что свойственно позиции маленького ребенка, неспособность человека изменить свою позицию по отношению к чужому мнению. К свойствам личности относится и конформность (конформизм) – склонность к пассивному, некритическому принятию чужого мнения и образцов поведения, стремление не выделяться, быть «как все». Но также и жизнерадостность, и трудолюбие, и общительность, и человечность, и многие другие положительные и отрицательные черты. Субъект – это активно действующий человек, который проявляет инициативу и принимает самостоятельные решения, предвидит и оценивает последствия своих поступков, это личность, способная к самопознанию и ответственности. Понятие «Человек» в античные времена было синонимом понятия «гражданин». В эпоху Возрождения акцент ставился на единстве души и тела, творческих возможностях человека – центра мироздания. Христианство всегда выделяло в человеке две сферы: душу и тело, и подчеркивало их противостояние. В общем, человек – многоликое, многостороннее явление. Это и организм («природное существо»), и индивидуальность («непохожий на других»), и член общества, гражданин, который может и должен влиять на жизнь.
++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++Индивид, индивидуальность, личность
Человеческое общество не есть некий «сверхорганизм», подвижными органами, функциональными элементами которого являются отдельные люди. Человечество, на какой бы стадии истории мы его ни застали, — достаточно богатое многообразие индивидуализированных человеческих существ.
Это многообразие превосходит любое другое, наблюдаемое нами в мире, и, что самое существенное, оно могло бы быть еще более широким и ярким. Такова специфика человеческого бытия, и осознание ее издавна было существенным мотивом социальной критики. Не только в культуре Нового времени, но и в античности, и в пору средневековья мы встречаем мыслителей, которые упрекают существующее общество за то, что оно не ценит оригинальность людей, нивелирует их, не даст достаточного простора для развития их задатков.
Важно понять, что отдельные люди (будь то великие или малые) — единственно живые и активные агенты исторического процесса. Как ни велика сила развивающегося общественного целого, его все-таки нельзя представлять себе в качестве закулисного кукловода, который движет человеческими марионетками. Возражая немецким философам-идеалистам 40-х годов прошлого века, Маркс и Энгельс настойчиво подчеркивали следующее обстоятельство: «История не делает ничего,.. она «не сражается ни в каких битвах»! Не «история», а именно человек, действительный, живой человек — вот кто делает все это, всем обладает и за все борется. «История» не есть какая-то особая личность, которая пользуется человеком как средством для достижения своих целей. История — не что иное, как деятельность преследующего свои цели человека» (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 2, стр. 102).
На первый взгляд речь идет о чем-то самоочевидном. Но как трудно на деле следовать этой очевидности в систематическом осмыслении истории. Как трудно не потерять, не растворить индивидуальных участников исторического процесса, из поступков которых только и сплетается реальная ткань событий, в безличных массовидных отношениях.
Повышенный интерес к человеку как индивидуальному феномену — характерная примета социально-философской мысли XX столетия. В нашей литературе интерес этот отчетливо обнаружился с конца 50-х — начала 60-х годов, после XX съезда партии. Пристальное внимание ряда советских обществоведов к теме личности, к вопросам качественно нового уровня развития человека, его духовно-нравственной целостности, попытки философов поставить и обсудить проблемы выбора, ответственности, вины, персональных обязанностей и прав — все это было одним из симптомов грядущего общественного обновления. В литературе времен культа личности понятие личности выступало обычно как антитеза понятия «массы» и имело в виду прежде всего выдающихся общественных деятелей, а то и просто лиц, облеченных большой властью: скажем, высших руководителей и военачальников. Говорить о личности значило говорить о Наполеонах, Бисмарках, Сталинах. Особенность философской литературы современного периода заключается в том, что в ней речь все чаще идет об индивидуально-личностных характеристиках массовых участников истории, о типической структуре их поступков — их подвигов и трагедий. Соответственно тема личности рассматривается уже не просто как «один из параграфов истмата» («Роль личности в истории»), а как особое проблемное выражение всей темы человека, понимание которой требует объединенных усилий многих дисциплин: психологии, социологии, этики, педагогики и т. д. На долю философии выпадает при этом разработка основных моделей и категорий, помогающих интегрировать работу ученых разных специальностей.
Для характеристики человека как индивидуального феномена в марксистско-ленинской философии используется ряд терминов. Важнейшие из них — индивид, индивидуальность и личность.
Термин «индивид» употребляется, во-первых, для обозначения всякого отдельно взятого представителя человеческого рода. Философия XIX столетия часто пользовалась для этой же цели выражением «единичный», встречающимся и в современной литературе.
В социологии словом «индивид» издавна обозначается единичный представитель какого-то социального целого (исторически определенного общества или группы).
Специфические особенности реальной жизни и деятельности отдельного конкретного человека в содержание данного понятия не входят. Индивид экземплярен. Это не просто «один», это всегда «один из». Различия людей как индивидов — это во-первых, различия между самими общественными группами, к которым они принадлежат, а во-вторых, различия в том, насколько полно, насколько типически признаки одной и той же группы выражены в разных ее представителях.
Историко-материалистическое понимание индивида развилось на почве предшествующей, социологической традиции. Индивид для марксистской теории это всегда общественный индивид. С помощью данного понятия подчеркивается исходная зависимость каждого отдельного человека от социальных условий, в которых совершалось его личностное формирование (от объективного классового положения, характера включения в общественное производство, от решающего для его группы материального интереса и т. д.).
Марксизму чуждо истолкование индивида как изолированной и замкнутой монады или как внеисторической, природной особи, для которой действительные общественные отношения суть лишь «внешние обстоятельства» жизни, лишь наличная «среда обитания». Во всякий момент, когда человек уже может осознать себя, он существует в качестве продукта социальных отношений. Общество не просто окружает индивида, но и живет «внутри него». Эпоха, в которую человек родился и сформировался, уровень культуры, которого достиг его народ, способ жизнедеятельности, отличающий социальную группу, к которой он принадлежит,— все это накладывает печать на индивидуальное поведение, определяет первоначальные (чаще всего неосознаваемые) установки и влияет на осознанные мотивы поступков. Человеку приходится не просто «считаться» с условиями и возможностями существующего общества, он должен еще признаться в том, что обязан последнему многими качествами, которые поначалу представлялись ему самостоятельным приобретением. Именно в этом широком смысле (но именно применительно к понятию индивида) следует трактовать известное высказывание В. И. Ленина: «жить в обществе и быть свободным от общества нельзя» (Полн. собр. соч., т. 12, стр. 104).
Характеризуя человека как продукт общественных отношений, марксистско-ленинская философия вовсе не утверждает, будто исходные условия индивидуального существования (скажем, характер воспитания, семейное и социальное окружение) раз и навсегда предопределяют последующее поведение людей. Полагать, что классовая или, скажем, профессиональная принадлежность человека фатальным образом обрекает его на известные поступки, означало бы вступить на путь вульгаризации — и притом опасной вульгаризации — марксистской теории.
Несводимость человека к его социально-групповому положению, относительная — но принципиально важная — независимость поведения от первоначально обусловивших его факторов, способность быть ответственным за свой персональный облик, обладать в глазах общества ценностью и значимостью — все это фиксируется уже не с помощью понятия индивида, а с помощью близких и взаимосвязанных понятий индивидуальности и личности.
Человек — продукт и субъект общественных отношений. Понятие индивида, как мы видели, нацелено на первое из этих определений. Понятия индивидуальности и личности ставят во главу угла самоустроение, благодаря которому данный конкретный человек только и может стать активным субъектом общественной жизни. Оба они используются для обозначения социально значимых качеств, которые выработали в себе люди. «…Сущность «особой личности»,— писал К. Маркс,— составляет не ее борода, не ее кровь, не ее абстрактная физическая природа, а ее социальное качество…» (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 1, стр. 242).
Смысловая близость терминов «индивидуальность» и «личность» приводит к тому, что они нередко употребляются как однозначные, замещают друг друга. Вместе с тем понятия индивидуальности и личности фиксируют разные стороны, разные измерения того, что именуется «социально значимыми качествами человека». Суть этого различия схватывает уже обычный язык. Мы склонны сопрягать слово «индивидуальность» с такими эпитетами, как «яркая», «оригинальная», «творческая». О личности же нам хочется сказать «сильная», «энергичная», «независимая». В индивидуальности мы ценим ее самобытность, в личности скорее самостоятельность — самостийность.
Хорошим разъяснением понятий «индивидуальность» и «личность» является, на наш взгляд, следующее рассуждение известного советского психолога С. Л. Рубинштейна: «Человек есть индивидуальность в силу наличия у него особенных, единичных, неповторимых свойств», человек есть личность, поскольку у него есть свое лицо и поскольку даже в самых трудных жизненных испытаниях он не теряет лица (см. С. Л. Рубинштейн. Принципы и пути развития психологии. М., 1959, стр. 122).
Итак, понятие индивидуальности имеет в виду прежде всего то особенное, специфическое, своеобразное, что отличает данного конкретного человека от других людей. Оно может рассматриваться как антитеза по отношению к понятию среднетипичного. Очевидно, что речь идет не о случайном и внешнем своеобразии (не о том, что один человек выделяется своим ростом, другой — хромотой, а третий тем, что он огненно-рыж).
Понятие индивидуальности, во-первых (и это мы уже знаем), указывает на своеобразие социально значимых качеств, а во-вторых, непременно имеет в виду известный комплекс этих качеств. Однобокая оригинальность, односторонняя и узкая одаренность так же плохо вяжутся с представлением о развитой индивидуальности, как и посредственность, среднетипичность. Только многообразие социальных качеств придает человеку подлинную неповторимость.
Чтобы сделать это утверждение более понятным, обратимся к такому наглядному примеру социальных качеств человека, как способности. Уметь многое, не быть профессионально ограниченным, соединять в своем занятии различные дарования и обладать способностью в случае необходимости быстро овладевать другими видами деятельности — таково, пожалуй, самое бесспорное выражение индивидуальной развитости. Не случайно в течение вот уже двух веков философы и историки, поясняя,’что они разумеют под индивидуальностью, указывают на выдающихся деятелей эпохи Возрождения. Деятели того времени, писал Ф. Энгельс, «были всем чем угодно, но только не людьми буржуазно-ограниченными… Тогда не было почти ни одного крупного человека, который не совершил бы далеких путешествий, не говорил бы на четырех или пяти языках, не блистал бы в нескольких областях творчества. Леонардо да Винчи был не только великим живописцем, но и великим математиком, механиком и инженером, которому обязаны важными открытиями самые разнообразные отрасли физики. Альбрехт Дюрер был живописцем, гравером, скульптором, архитектором… Макиавелли был государственным деятелем, историком, поэтом и, кроме того, первым достойным упоминания военным писателем нового времени. Лютер вычистил авгиевы конюшни не только церкви, но и немецкого языка, создал современную немецкую прозу и сочинил текст и мелодию того проникнутого уверенностью с победе хорала, который стал «Марсельезой» XVI века. Герои того времени не стали еще рабами разделения труда, ограничивающее, создающее однобокость, влияние которого мы так часто наблюдаем у их преемников… Отсюда та полнота и сила характера, которые делают их цельными людьми» {К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 20, стр. 346-347).
Понятие индивидуальности можно назвать ренессансным по своему происхождению и духу. Не в том смысле, что эпоха Возрождения выработала это понятие (оно появилось значительно позже), а в том, что деятели Возрождения реально явили миру его содержание. Самобытность каждого из тогдашних мастеров (а она удивительна) была интегральным выражением его многосторонности. В итальянских, южнофранцузских и немецких городах XV — первой трети XVI столетия родилась культура, деятели которой впервые ярко продемонстрировали, чем вообще может быть человек, какие универсальные задатки кроются в каждом из людей. Сообщество деятелей ренессансной культуры было как бы наброском, провозвестием того, чем должно стать в отдаленном будущем все человечество: бесконечным многообразием многообразно-способных индивидуальностей.
Конечно, культуру Возрождения неправильно было бы идеализировать. Нельзя забывать, что она еще во многих отношениях была элитарным духовным образованием, нуждалась в опеке богатых меценатов, а с конца XVI столетия вступила в фазу аристократического перерождения. Нельзя забывать и о том, что возрожденческий титанизм был чреват нравственной неразборчивостью, а порой выражал себя как прямое оправдание вседозволенности.
И все-таки для большинства западных мыслителей, размышлявших над проблемой индивидуальности, Ренессанс был общекультурной мерой, с которой они соотносили и свои идеалы, и свои упреки по адресу развивающегося капиталистического разделения труда.
Идея полнокровной индивидуальности (эта ренессансно-гуманистическая компонента новоевропейской культуры) заняла важное место в том теоретическом представлении о будущем, которое разработали К. Маркс и Ф. Энгельс. Коммунистическое общество мыслилось ими как свободная ассоциация всесторонне развитых индивидов, каждый из которых вносит свой неповторимый вклад в общественное предметное богатство.
Ляля — Стр 2
Понятие индивидуальности предполагает не только многообразие способностей, но еще и их органическую интегрированность. Богато одаренный человек обладает не просто набором, совокупностью, но ансамблем различных задатков. При этом одно из его дарований, как правило, довлеет всем другим и определяет оригинальный способ их сочетания.
Это обстоятельство было акцентировано эстетической теорией XIX века. Рассматривая проблему художественного творчества, И. В. Гете и философы-романтики (Ф. Шлегель, Новалис, Ф. Шлейермахер) приходили к выводу, что гармоническое многообразие способностей достигается путем реализации какого-то главного призвания-дарования, или «гения», отличающего данного конкретного индивида.
Процесс самореализации должен носить совершенно свободный характер. Призвание не роль, не задача, которые человек может перед собой поставить, а затем планомерно и методично осуществлять. Вся его преднамеренность и воля должны быть как раз направлены на то, чтобы «не препятствовать гению», чтобы дарование-призвание «само в нем заговорило». Напряженная целенаправленная работа совершенно необходима для творчества, но сама по себе ничего удовлетворяющего творца на свет не производит. Муки творчества лишь подготовляют момент вдохновения, озарения, открытия. Работая, мастер как бы просто разминает глину, ваять же из нее будет не он, а его разбуженный дар. Только так рождается на свет произведение, которое поражает нас своей слаженностью, естественностью и непринужденностью.
Не иначе обстоит дело и с индивидуальной целостностью самого человека. Чтобы эта целостность образовалась, нужны многообразные целенаправленные усилия. Но не они строят индивидуальность: она сама строится, а еще точнее — сбывается, вырастает из зерна дарования в почве, которая разрыхлена работой.
Наблюдения Гете и романтиков содержали, возможно, самое яркое описание индивидуальности, позволяли раскрыть данное понятие. Но они же выявили, что понятие это еще далеко не исчерпывает всей человеческой активности. Они указывали (или по крайней мере намекали) на какую-то иную структуру этой активности, с помощью и под эгидой которой сама индивидуальность зреет, развертывается и гармонизируется. Речь идет о личностной структуре, определяющими характеристиками которой являются как раз преднамеренность, целенаправленность, проективность.
Если понятие индивидуальности подводит деятельность человека под меру своеобразия и неповторимости, многосторонности и гармоничности, естественности и непринужденности, то понятие личности акцентирует в ней сознательно-волевое начало. Индивид тем больше заслуживает «титула» личности, чем яснее осознает мотивы своего поведения и чем строже его контролирует, подчиняя единой жизненной стратегии.
Слово «личность» (persona) первоначально обозначало маску, которую надевал актер в античном театре (сравни: русское «личина»).
Затем оно стало означать самого актера и его роль. У римлян слово persona употреблялось не иначе, как с указанием определенной социальной функции, роли, амплуа (личность отца, личность царя, судьи, обвинителя и т. д.).
Превратившись в термин, в общее выражение, слово «личность» существенно изменило свой смысл и даже стало обозначать нечто обратное тому, что разумели под ним в древности. Личность — это человек, который не играет в выбранную им роль, не является ни в каком смысле «лицедеем». Социальная роль (скажем, роль революционера, исследователя, художника, учителя, отца) принимается им абсолютно всерьез; он возлагает ее на себя как миссию, как крест,— свободно, но с готовностью нести всю полноту связанной с этой ролью ответственности.
Понятие личности имеет смысл лишь в системе общественных отношений, лишь там, где можно говорить о социальной роли и совокупности ролей. При этом, однако, оно имеет в виду не своеобразие и многообразие последних, а прежде всего специфическое понимание индивидом своей роли, внутреннее отношение к ней, свободное и заинтересованное (или наоборот — вынужденное и формальное) ее исполнение.
Человек как индивидуальность выражает себя в продуктивных действиях, и поступки его интересуют нас лишь в той мере, в какой они получают органичное предметное воплощение. О личности можно сказать обратное: в ней нас интересуют именно поступки. Сами свершения личности (например, трудовые достижения, открытия, творческие успехи) истолковываются нами прежде всего в качестве поступков, то есть преднамеренных, произвольных поведенческих актов. Личность — это инициатор последовательного ряда жизненных событий, или, как прекрасно выразился когда-то М. М. Бахтин, «субъект поступания». Достоинство личности определяется не тем, много ли человеку «удалось», состоялся он или не состоялся, а тем, что он взял под свою ответственность, что он сам себе вменяет.
Вменяемость обычно воспринимается как не слишком приятное слово. (Когда нас пытаются наказать за проступок, нам всегда хочется выглядеть «хоть немного невменяемыми»,— сослаться на стечение обстоятельств, на рассеянность или небрежность, на то, что мы были «в состоянии аффекта» и т. д.) Но нет слова страшнее невменяемости. Когда врач-психиатр произносит этот приговор, он вообще отрицает личность обследуемого и вместе с возможностью вменить в вину отнимает также возможность заслуги, значимости и достоинства.
Нет удела худшего, чем удел невменяемых. Он ужаснее всех наказаний, налагаемых по суду, и всех житейских бедствий, которые могут выпасть на долю отвечающего за себя человека. Вспомним мудрого
Пушкина:
Не дай мне бог сойти с ума.
Нет, легче посох и сума.
Нет, легче труд и глад…
Быть личностью трудно. Подчеркнем: это относится не только к великим, выдающимся людям, которые возложили на себя бремя ответственности за страну, за армию, за политическое или интеллектуальное движение,— это относится ко всякой личности, к личности вообще. Ведь даже самая скромная роль, если она выбрана всерьез, предъявляет человеку целый комплекс обязанностей.
Личностное бытие — перманентное усилие. Его нет там, где индивид отказывается идти на риск выбора, избегает горькой правды, пытается уклониться от объективной оценки своих поступков и от беспощадного анализа их внутренних мотивов.
Но и не быть личностью трудно, или, если выразиться точнее, несладко. Общественная группа, члены которой страдают застойной личностной неразвитостью, как бы голосует за то, чтобы ее признали социально несовершеннолетней, «не вполне вменяемой», а значит, неправоспособной. В реальной системе общественных отношений уклонение от самостоятельного решения и ответственности равносильно согласию на подопечное существование, на мелочный начальственно-бюрократический надзор. За дефицит сознательно-волевого начала в поведении людям приходится расплачиваться всеми бедствиями командно-административного управления. И это уже не говоря о том, что сам индивид, страдающий таким дефицитом, обычно доходит до жалкого состояния: впадает в лень, ипохондрию, мечтательность и завистливость.
Что такое личность (не великая, исключительная, а личность вообще, личность многих, личность в достаточно массовом ее выражении), история продемонстрировала в ту же эпоху, когда миру была явлена плеяда самобытных и многосторонних ренессансных индивидуальностей. Правда, ареной этой демонстрации оказалась не столько сама культура Возрождения, сколько религиозное раннепротестантское движение XVI века. Его участники, поднявшиеся против авторитарной римско-католической церкви, обнаружили прежде неизвестную способность к самодисциплине и самопринуждению, к добровольному связыванию себя вновь выбранными нравственно-религиозными требованиями. Папскому диктату была противопоставлена не склонность к индивидуализму, а сила лично на себя возлагаемой миссии и обязанности. Упорство, выдержка, самообладание приверженцев молодого протестантизма вошли в легенду, а слова, сказанные на рейхстаге в Вормсе их первым духовным вождем Мартином Лютером: «На том стою и не могу иначе»,— навеки стали девизом личностно-независимого поведения.
Первое философски обобщенное изображение структуры этого поведения дал два века спустя И. Кант. «Самодисциплина», «самообладание», наконец, «способность быть господином себе самому» (вспомните пушкинское: «учитесь властвовать собой») — таковы ключевые понятия кантовского этического словаря. Но самая важная его категория, проливающая свет на всю проблему личности,— это автономия.
Слово «автономия» имеет двоякий смысл. С одной стороны, оно означает просто независимость («получить автономию по отношению к чему-то»).
С другой стороны (буквально), «автономия» — это «самозаконность».
Как понимать данное выражение? Не идет ли речь просто о том, что человек изобретает для себя законы: сегодня выдумывает одни, завтра подчиняется другим, словом, кодифицирует свой личный произвол, капризы и прихоти? Нет, и в этической традиции, и особенно в работах самого Канта понятие автономии (самозаконности) подразумевает нечто совершенно иное. Речь идет о добровольном возведении в принцип, о том, что известное правило (или, как предпочитал выражаться сам Кант, «максиму поступка») человек сам себе задает раз и навсегда, то есть ставит его выше своих меняющихся желаний, потребностей, пристрастий и выше подвижных обстоятельств, к которым надо приспособляться.
С этого возведения максимы в принцип и начинается устойчивая стратегия индивидуального поведения, отличающая личность от такого единичного субъекта, который, по словам Канта, «мечется туда и сюда, подобно туче комаров», подчиняясь то собственной склонности, то силе обстоятельств, то давлению власти. Последнее особенно существенно. Закон, который индивид дал себе сам, приходит (или по крайней мере может прийти) в противоречие с внешними властными предписаниями и распоряжениями. Мой закон противостоит чужому указу и диктату. Причем сила этого противостояния куда больше, чем сила частного интереса, отличающего человека как индивида. Нет таких интересов, желаний, таких материальных личных влечений, которые не отступили бы, когда человеку достоверно известно, что их удовлетворение обернется гибелью. А вот о принципах этого не скажешь. Принципы соблюдаются при всех условиях, а значит и тогда, когда их выполнение карается смертью. «На том стою и не могу иначе»,— и делайте со мной, что хотите, если не сумеете переубедить!
Какое правило человек может возвести в принцип? Абстрактно говоря, любое. Сам Кант, например, сделал законом для себя максиму, выведенную из горького личного опыта: никогда, ни при каких обстоятельствах (даже под угрозой голодной смерти) не брать деньги в долг. Вместе с тем он прекрасно понимал, что на роль принципов, застрахованных от пересмотра, переосмысления, соблюдаемых не просто из упрямства, а по глубокому и все упрочивающемуся личному убеждению, годятся далеко не все правила. Чтобы не раскаяться в назначенном себе принципе, надо еще решить, поддается ли то, что возводится в принцип, нормативному обобщению. Вот почему рядом с требованием «дай себе закон» Кант ставит другое, важнейшее для его этики: «поступай так, чтобы максима твоего поведения во всякое время могла бы быть и нормой всеобщего законодательства».
Но существует только один род общезначимых норм, действительных для всех времен. Это простейшие требования нравственности, такие, как не лги, не воруй, не чини насилия. Их-то человек и должен прежде всего возвести в свой собственный безусловный императив поведения. Лишь на этом нравственном базисе может утвердиться личностная независимость индивида, развиться его умение «властвовать собой», строить свою жизнь как осмысленное, преемственно-последовательное «поступание».
Не будем останавливаться на противоречиях, которые содержало кантовское этическое учение, не будем разбирать критику (подчас глубокую и основательную) его конкретных формул и доказательств. Сосредоточим внимание на том, в чем Кант оказался прав в общечеловеческом смысле, что было его настоящим философским открытием значимым для наших дней не меньше, а даже, возможно, и больше, чем для его времени.
Не может быть нигилистической и аморальной независимости от общества. Свобода от произвольных социальных ограничений достигается только за счет нравственного самоограничения. Лишь тот, у кого есть принципы, способен к независимому целеполаганию. Только на основе последнего возможна подлинная целесообразность действий, то есть устойчивая жизненная стратегия. Нет ничего более чуждого индивидуальной независимости, чем безответственность. Нет ничего более пагубного для личностной целостности, чем беспринципность.
Тягчайшие испытания, выпавшие на долю людей в XX столетии, подтвердили справедливость этих утверждений. В 1938 году венский психиатр Бруно Беттельгейм был заключен в гитлеровский концентрационный лагерь. В течение двух лет, проведенных в Дахау и Бухенвальде, он в уме сочинял книгу, где анализировалось состояние и поведение людей в условиях чудовищных массовых экспериментов, затеянных фашизмом. В 1960 году она вышла в свет под названием «Просвещенное сердце».
Целью гитлеровского концлагеря, свидетельствовал Беттельгейм, была «ампутация личности в человеке» — формирование «идеального заключенного», который реагировал бы на команды надсмотрщика мгновенно, не рассуждая, наподобие автомата или запуганного ребенка. Этой цели фашисты добивались с фанатичным упорством, пренебрегая порой даже соображениями рентабельности. Содержа людей в условиях хронического недоедания и стадной барачной скученности, применяя унизительные наказания, поддерживая с помощью произвольных казней «общий фон террора», они в массе случаев достигали того, к чему стремились.
Но вот незадача: «идеальный заключенный», как правило, оказывался совершенно нежизнеспособным существом. После «ампутации личности» в нем разрушались также качества индивидуальности и индивида: атрофировались способности, затухала память, притуплялся даже инстинкт самосохранения. «Идеальный заключенный» был истощен, но не испытывал голода, пока надзиратель не крикнет «ешь!». Он двигался машинально, безропотно слабел и, наконец, что называется, «весь вымирал».
По наблюдению Беттельгейма, в «идеальных заключенных» быстрее всего превращались либо расчетливые циники, либо люди с чиновничье-клерковской психологией, которые никогда не ведали долга, выходящего за рамки инструкций, и привыкли бездумно говорить: «У меня был приказ». И наоборот, дольше и успешнее других разрушению личности сопротивлялись те, кого принято называть ригористами: «людьми долга», «людьми принципа».
Показательны в этом отношении и приемы, которые сами заключенные изобретали в целях личностного сохранения. Один из лагерных «старожилов» сообщил Беттельгейму следующие расхожие правила: заставляй себя есть всякий раз, как представится возможность, спи или читай, если выпала свободная минута, и… непременно чисти зубы по утрам. Смысл этих правил един: делать непредписанное, свободно подчинять себя тому, к чему не принуждает лагерное начальство. В этом случае даже чистка зубов может быть поступком. Тем, что делаем мы и что делает нас.
Прибегая к кантовским понятиям, Беттельгейм формулирует своего рода императив лагерного выживания: во что бы то ни стало «создать вокруг себя Область Автономного Поведения». Область эта тем шире и прочнее, чем основательнее запреты, добровольно наложенные на себя человеком, чем ближе они к фундаментальным нравственным требованиям. В условиях голода, унижений, рабского труда дольше всех выдерживали те, кто однажды отважился постановить сам для себя: «я ни при каких условиях не стану доносчиком» или «я никогда не приму участия в карательной акций». Таков был трагический парадокс лагерного существования: чтобы не вымереть, надо было перестать бояться неминуемой насильственной смерти,— самому выбрать то, за что тебя однажды казнят. Но ведь парадокс этот неявно присутствует уже в самом понятии принципа (безусловного императива).
Принцип не принцип, если за него не готовы идти на утраты, на преследования и, наконец, на смерть.
Мы довольно подробно рассказали о книге Б. Беттельгейма, потому что он, размышляя над экстремальной ситуацией, выявил некоторую всеобщую правду о человеке. Ту, которая скрыта от нас в условиях более или менее нормального социального существования.
Нравственность не просто средство общественного регулирования индивидуального поведения. Она еще и средство духовно-персонального выживания самого индивида. Там, где нет свободно выбранных нравственных обязанностей (пусть даже самых элементарных), начинается общая деградация человека, особенно быстрая, когда он становится добычей преступного окружения или преступного режима. Сплошь и рядом она оказывается прологом к самоуничтожению.
В начале нашего века французский социолог Э. Дюркгейм в работе «Самоубийство» обратил внимание на то, что расчетам с жизнью, как правило, предшествует «аномия» (буквально «беззаконность», «безнормность» — состояние, когда для человека ничто не свято и не обязательно).
Но еще до Дюркгейма зависимость эта была богато документирована художественной литературой. Вспомните, как оканчивает жизнь Ставрогин. Вспомните глубокую мизантропию Анны Карениной накануне самоубийства.
«Пошел и удавился»,— так говорит Евангелие о конце Иуды Искариота, убившего принципы и предавшего врагам учителя своего. Даже тридцать сребреников, назначенных за предательство, потеряли в глазах Иуды всякую ценность и интерес: перед смертью он бросил их в лицо жрецам-плательщикам. Аномия, а за нею полная апатия и — бегство в смерть!
Жизнеспособность животного инстинктивно непроизвольна. Жизнеспособность человека покоится на воле к жизни и предполагает постоянное личностное усилие. Простейшей, исходной формой этого усилия является свободное подчинение общечеловеческим нравственным запретам; зрелой и развитой — работа по определению смысла жизни, по созданию и поддержанию известного целостного представления о желаемом, должном и ценном, которое достоверно для данной конкретной личности и одушевляет, оживотворяет ее в качестве значимой «сверхзадачи».
Тема смысложизненных поисков уже затрагивалась в предыдущих разделах учебника (в § 1 гл. I «Мировоззрение» и § 1 гл. VI «Жизненные корни и. философский смысл проблемы бытия»).
Остановимся на тех ее аспектах, которые существенны для понимания социальной ориентации личности.
Прежде всего необходимо подчеркнуть, что смысл жизни по сути своей «сверхпрагматичен»: он связан с вопросом «ради чего жить», а не с вопросом о том, как поддерживать жизнь и быть практически аффективным. Самые простые люди отлично понимают это, особенно в такие моменты, когда внезапно обнажается рутина и скука повседневного существования. Вот как высказывается один из героев В.М. Шукшина: «Смы-ы-сл?! — кричит душа.— Ну, живешь, ну, жрёшь, ну, детей народишь,— а зачем?.. Родиться бы мне ишо разок! А? Пусть это не считается — что прожил».
Человек устал жить в изнурительном режиме простого воспроизведения жизни (удовлетворения насущных нужд).
Но хочет он не отдыха, не покоя, а нового рождения для достойных и значимых задач, исполнение которых не только отнимает, но и порождает жизненную энергию. За его страстным «а зачем?» кроется: «чему себя посвятить?»
В социологии понятию смысла жизни соответствует понятие безусловных ценностей и идеалов. Последние не сводимы к потребностям и интересам, определяющим поведение человека как индивида, и вместе с тем теснейшим образом связаны с нравственными требованиями, которые добровольно налагает на себя личность. Так, выступая против отдельных, конкретных случаев несправедливого распределения материальных благ (делая это по нравственным мотивам, зачастую — вопреки своему прямому интересу), человек непременно проектирует в мыслях и известный общественный порядок, в котором отстаиваемая им распределительная справедливость станет признанным социальным правилом. Принцип перерастает в цель, в осмысленный и одушевляющий образ будущего (в «идеальный тип», если воспользоваться ёмким, содержательным понятием, введенным немецким социологом начала XX столетия М. Вебером).
Осознанное, нравственно обоснованное целеполагание сразу выводит в пространство истории, заставляет задуматься над общественными закономерностями, глобальными проблемами, гарантиями и перспективами общечеловеческого развития. (Еще раз вспомним в этой связи глубокую констатацию основоположников марксизма: «история — не что иное, как деятельность преследующего свои цели человека». Подчеркнем: преследующего цели, а не просто наличные интересы.)
Одна из наиболее сложных задач, которая встает перед личностью в ходе смысложизненных поисков, — это понимание и оценка ею своего объективного социального положения.
Принадлежность к определенному классу человек не выбирает. Она существует независимо от его воли и сознания и задает его важнейшие качества как общественного индивида. Однако это вовсе не означает, будто человек — просто функция своего классового положения. В качестве личности он не только может, но и должен встать в известное отношение к своему классу, признать или отвергнуть его, смириться с наличными условиями своего классового бытия или избрать путь борьбы и протеста.
В статье «Памяти графа Гейдена» В. И. Ленин дал следующее наглядное разъяснение этой сложной проблемы. Раб, не сознающий своего рабства и прозябающий в бессловесной покорности, это просто раб. Раб, осознавший свое рабство и примирившийся с ним, восторгающийся своей жизнью и своим добрым господином, это холоп и хам. Но раб, осознавший свое положение и восставший против него, это революционер.
Положение одно, формы сознания и поведения разные. При этом можно сказать, что раб, не сознающий своего рабства, есть индивид, который еще не стал личностью. Наоборот, раб, выбирающий холопство, и раб, выбирающий революционный протест, оказываются противостоящими друг другу типами личности.
Начало свободного самопринуждения нигде не обнаруживает себя так наглядно и выразительно, как в актах сознательного сословно-социального выбора. И, может быть, самое интересное, что дает история для теории личности, — это бесчисленные примеры убежденного, нравственно мотивированного разрыва со своим классом.
В течение целого столетия лучшие представители русского дворянства, люди, в наибольшей степени подверженные моральным мотивам сострадания и справедливости, отвергали привилегии своего сословия и посвящали себя борьбе за интересы угнетенных.
Буржуазно-демократическая политическая программа впервые в истории России стала отстаиваться дворянскими революционерами — декабристами. Сословная корысть была принесена в жертву общенациональным интересам, а сам узкопонимаемый национализм — в жертву граждански патриотическому сознанию, отвечавшему эпохе «всемирно-исторической борьбы народов против феодального строя» (М. В. Нечкина. 150-летний юбилей восстания декабристов.— «Исторические записки», т. 96. М., «Наука», 1975, стр. 17).
Антимонархический, антидворянский идеал получил для декабристов значение «высшего принципа», категорического императива, который они готовы были исполнить даже без надежды на победу. По словам Г. В. Плеханова, многие из декабристов «сознательно шли на мученичество», «мало верили в непосредственный успех своего восстания» и решились «погибнуть для того, чтобы своею гибелью указать путь будущим поколениям» (Г. В. Плеханов. Соч., т. X. М.-Л., 1925, стр. 367).
Дворяне, порвавшие со своим классом,— явление, без которого трудно представить себе и два последующих этапа русского революционного движения — народнический и социал-демократический. С. Л. Перовская, В. Н. Фигнер, П. А. Кропоткин, Г. В. Плеханов, А. И. и В. И. Ульяновы — выходцы из дворян, за которыми укрепилась слава самых беззаветных, нравственно-цельных, неподкупных и самоотверженных защитников угнетенных.
Но переход на позиции другого класса — это, разумеется, не единственно возможный способ, каким человек обнаруживает свободу своего социального выбора. Момент личностной независимости присутствует и в акте признания индивидом своей собственной социальной группы. Важно понять, что здесь также имеет место разрыв, растождествление с известными преднайденными условиями человеческого существования, с привычками и установками, которые эти условия принудительно диктуют индивиду с момента его рождения.
Как это происходит, ярко выявлено в сочинениях молодого Маркса, много размышлявшего над проблемой превращения рабочего как жертвы капиталистической эксплуатации в сознательного рабочего, участника пролетарского революционного движения.
Работы молодого Маркса написаны в пору утверждения и распространения самой безжалостной формы капиталистической эксплуатации — фабричной системы. За закрытыми воротами фабрики ежечасно совершается обезличение, отупление и даже прямое подавление Трудящегося человека. Эту горькую правду Маркс оглашает с решительностью и беспощадностью, на которые не отваживались предшествующие сентиментальные и реформистские критики капитализма. При господстве капитала, пишет он, труд «производит чудесные вещи для богачей, но он же производит обнищание рабочего… Он творит красоту, но также и уродует рабочего… Он производит ум, но также и слабоумие, кретинизм как удел рабочих» (К. Маркс и Ф. Энгельс. Из ранних произведений. М., 1956, стр. 562).
«…Утонченность потребностей и средств для их удовлетворения, имеющая место на одной стороне, порождает на другой стороне скотское одичание, полнейшее, грубое, абстрактное упрощение потребностей…» (там же, стр. 600).
Здесь, на стороне труда, царствует «полная противоестественная запущенность» (там же, стр. 601).
Таков рабочий в качестве индивида, стихийно формируемого наличной системой эксплуатации. И если бы система эта была вечной, идеально отлаженной, лишенной непримиримых внутренних противоречий, пролетарии уже в XIX столетии должны были бы превратиться в «людей без личности», в своего рода «идеальных заключенных» капиталистической фабричной каторги.
Но капиталистическая экономика — антагонистически противоречивое целое. Тот же объективный процесс, который грозит полностью обесчеловечить рабочего как индивида, определяет класс пролетариев на роль непримиримого борца против эксплуатации. Уже в первых стихийных сражениях труда и капитала рабочие начинают ощущать эту свою общественно-историческую силу.
Фабрика порождает еще небывалую концентрацию эксплуатируемых и создает возможности для их боевой солидарности. Возможность эта реализуется благодаря личностному, сознательно-волевому усилию рабочих. Смысл последнего заключается в том, что пролетарии перестают отождествлять себя со своим фактическим фабрично-каторжным положением (с «уделом» наемного раба) и выбирают объективные возможности своего класса. Их солидарность строится на известной идеальной основе: на почве социалистического просвещения и постепенно развивающегося знания об исторической миссии пролетариата («…Целью для них является прежде всего учение, пропаганда и т. д.» — там же, стр. 607.) Пусть это просвещение и это знание пока еще не являются строго научными, последовательно революционными. Они кладут начало длительному, диалектически сложному процессу. Ведь благодаря им возникает «новая потребность, потребность в общении, и то, что выступает как средство, становится целью» (там же).
Цель эта — свободная коллективность людей труда, принципиально отличная от той поднадзорной, рабской совместимости, которую навязывает капитал. Внутри этой коллективности совершается как бы второе рождение человека в рабочем, его духовное воскресение. Описывая собрания французских пролетариев-социалистов, Маркс находит для этого слова, удивительные по трогательности и силе: «…Человеческое братство в их устах не фраза, а истина, и с их загрубелых от труда лип. на нас сияет человеческое благородство» (там же).
Ляля — Стр 3
Формирование развитой личности в тысячах трудящихся, которых существующий порядок вещей как бы фатально обрекал на полное обезличение,— одно из самых величественных явлений в истории. Таково первое замечательное завоевание рабочего движения. Уже в начале прошлого века в его рядах появляется масса независимых, самоотверженных натур, выкованных из такого человеческого материала, который по оценкам объективистской буржуазной статистики годился только на то, чтобы быть резервом роста преступности, пьянства и распущенности. Освободительное рабочее движение, объединяющее наиболее передовых, наиболее сознательных представителей пролетариата, спасает весь этот класс от деградации и обесчеловечения, от осуществления наиболее пагубных объективных тенденций капиталистического хозяйственного развития. В результате систематических правозащитных акций в ряде капиталистических стран устраняются крайние формы обнищания и эксплуататорского гнета (повышается заработная плата, сокращается рабочий день, узакониваются права рабочих на образование, социальное обеспечение и т. д.).
Благодаря освободительному рабочему движению буржуазное общество принуждается к осознанию того, что задатки личности и индивидуальности имеются у каждого, даже самого забитого, представителя трудящейся массы.
Мы хорошо понимаем смысл педагогического требования: задатки личности должны быть признаны за каждым. Из ребенка нельзя вырастить волевого, стойкого, ответственного человека, если уже заранее не авансировать ему уважения к его личному достоинству.
Точно так же обстоит дело и в общественно-исторической практике, хотя здесь правило упреждающего уважения признается далеко не всегда. Излюбленный аргумент политических реакционеров всех времен — ссылка на личностную незрелость народных масс.
О какой личной свободе крестьян может идти речь, разглагольствовали помещики-крепостники, если крестьяне — это всего лишь «большие дети», которые не доросли до самостоятельности и свыклись со своим подопечным положением? Допустима ли политическая независимость отсталых народов, вторили им колонизаторы, если народы эти еще не вкусили гражданской культуры?
Прогрессивная социальная философия уже в конце XVIII столетия нащупала убедительный ответ на подобные риторические вопросы, подсказанные вполне определенным классовым или кастовым интересом. С предельной ясностью его формулировал В. Гумбольдт, талантливейший представитель немецкого раннебуржуазного либерализма: «…Ничто не способствует в такой мере достижению зрелости, необходимой для свободы, как сама свобода. Это утверждение отвергнут, конечно, те, кто так часто пользовался недостатком зрелости в качестве предлога для того, чтобы продолжать угнетение. Однако мне представляется, что данное утверждение, безусловно, вытекает из самой природы человека. Недостаток зрелости, необходимой для получения свободы, может проистекать только из недостатка интеллектуальных и моральных сил,.. это требует работы, а работа — свободы, пробуждающей самодеятельность» (В. Гумбольдт. Язык и философия культуры. М., «Прогресс», 1985, стр. 137).
Аналогичным образом рассуждали Д. Юм и А. Смит, Ж.-Ж. Руссо и Э. Ж. Сьейес, И. Кант и И. Г. Фихте, А. Н. Радищев, В. Г. Белинский и А. И. Герцен.
Ни один из народов, населяющих Землю, ни один из классов, составляющих эти народы, не может считаться «граждански несовершеннолетним». В современном мире нет общественных групп, члены которых были бы индивидами, не способными стать индивидуальностями и личностями. Презумпция всеобщей правоспособности — один из важнейших общедемократических принципов, закрепленных ныне в формулах международного права. Он безоговорочно разделяется и нашей, марксистской теорией. Особенно активно мы проводим его сегодня, когда в нашей собственной идейно-политической жизни приобрел такое острое звучание вопрос о гласности и демократии как необходимых условиях развития демократической культуры, правосознания и социально ответственного поведения каждого члена общества.
