Министерство образования, науки и молодежи Украины
Таврический национальный университет имени В.И. Вернадского
Факультет славянской филологии и журналистики.
Кафедра литературы.
Бружа Лилия Николаевна психологизм в повесте павла санаева «похороните меня за плинтусом»
специальность 6.020303 филология(русский язык и литература)
Образовательно- квалифицированного уровня «бакалавр».
Направления 0203- филология.
Курсовая работа
студентки 1-го курса
группы Р.
Научный руководитель
Симферополь -2013
1.1 Психологизм в повесте Павла Санаева «Похороните меня за плинтусом».
В любом художественном произведении писатель так или иначе говорит читателю о чувствах, переживаниях человека. Но степень проникновения во внутренний мир личности бывает разная. Писатель может только фиксировать какое-либо чувство персонажа («он испугался»), не показывая при этом глубину, оттенки этого чувства, причины, вызвавшие его. Такое изображение чувств персонажа нельзя считать психологическим анализом. Глубокое проникновение во внутренний мир героя, подробное описание, анализ различных состояний его души, внимание к оттенкам переживаний, вот что называется психологическим анализом в литературе (часто его называют просто психологизмом).
Психологический анализ появляется в западноевропейской литературе во второй половине XVIII века. В первую очередь о психологизме говорят при анализе эпического произведения, поскольку именно здесь у писателя больше всего средств изображения внутреннего мира героя. Наряду с прямыми высказываниями персонажей здесь есть речь повествователя, и можно прокомментировать ту или иную реплику героя, его поступок, раскрыть истинные мотивы его поведения. Такая форма психологизма называется суммарно обозначающей. В тех случаях, когда писатель изображает только особенности поведения, речи, мимики, внешности героя -это косвенный психологизм, поскольку внутренний мир героя показан не непосредственно, а через внешние симптомы, которые могут быть не всегда однозначно интерпретированы. К приемам косвенного психологизма относятся различные детали портрета, пейзажа, интерьера и др. К приемам психологизма относится также и умолчание. Подробно анализируя поведение персонажа, писатель в какой-то момент вообще ничего не говорит о переживаниях героя и тем самым заставляет читателя самого проводить психологический анализ. Когда же писатель показывает героя «изнутри», как бы проникая в сознание, душу, непосредственно показывая, что происходит с ним в тот или иной момент.
Исследование лексико-фразеологических средств характеристики ...
... то, в сгущенной напряженности событий, и проявляются свойства героев, раскрываются их личности, их внутренняя сущность. Особое внимание писателя всегда привлекали люди, охваченные одной идеей, одной ... средств. Достоевский по праву считается мастером создания психологического портрета. Характеры его персонажей являются квинтэссенцией мыслей и чувств самого автора. Достоевский всегда писал, вкладывая ...
Такой тип психологизма называется прямым. К формам прямого психологизма может быть отнесена речь героя (прямая: устная и письменная; косвенная; внутренний монолог), его сны. Рассмотрим каждую более подробно. В художественном произведении речам персонажей обычно отводится значительное место, но психологизм возникает только в том случае, когда персонаж подробно говорит о своих переживаниях, излагает свои взгляды на мир. Например монолог бабушки по телефону, в нем она предельно откровенна, как бы исповедуеться перед читателем. В анализируемым нами произведении встречаются отдельные мысли героя, однако это еще не говорит о том, что писатель глубоко и полно раскрывает его внутренний мир. Когда же показано развернутое размышление героя, естественное, искреннее, спонтанное, возникает внутренний монолог, в котором сохраняется речевая манера персонажа. Герой размышляет о том, что его особенно волнует, интересует, когда ему нужно принять какое-то важное решение. Выявляются основные темы, проблемы внутренних монологов того или иного персонажа. От внутреннего монолога следует отличать поток сознания, когда мысли и переживания героя хаотичны, никак не упорядочены, логическая связь совершенно отсутствует, связь здесь ассоциативная. Итак приступим к более глубоком у психологическому анализу повести.
Небольшая повесть Павла Санаева «Похороните меня за плинтусом», написанная ещё в 1995 году, кажется, переживает новый виток популярности. Она выдвигалась на Букеровскую премию, не получила её, и тем не менее судьба повести оказалась куда завидней, чем у большинства книг-лауреатов, известных лишь узкому кругу критиков и читателей. Чем же вызван долгоиграющий успех повести -вовсе не авангардной, не постмодернистской, не поднимающей никаких глубоких культурных, философских или эзотерических проблем?
Пожалуй, просто тем, что это, как ни наивно звучит, честная и умная книга.
Её сюжет и перипетии понятны большинству людей, выросших в России, особенно тех, кто «сопоставим» с автором по возрасту. Он родился в 1969 году. Ровесник наших родителей. Люди данного возраста постепенно занимают «место у штурвала» общества — политика и экономика, наука и культура… Тем интереснее, наверное, узнать, как они (я о поколении) начинали жизнь, как воспитывались. Многое станет понятно.
Для типичного советского — да только ли советского? — ребёнка повесть «Похороните меня за плинтусом» ничего нового и оригинального, если разобраться, не содержит. Что там, в самом деле, такого уж из ряда вон?[17]
Тема детства в повести П. Санаева ‘Похороните меня за плинтусом’
... реализации. Цель работы: исследовать развитие темы детства в повести П. Санаева "Похороните меня за плинтусом". Цель исследования определила следующие ... "романах воспитания", изображаясь как период формирования, становления личности героя. Однако детство, отрочество и юность для просветителей - еще ... в мир сложных чувств и ответственности за свои дела и поступки". Во второй половине XIX века детство ...
«Полубезумная бабушка третирует больного и слабого внука», как сказано в одной аннотации.[5] Что ж, полстраны у нас воспитано бабушками. Многие из них полубезумные. Такими же бывают и мамы, и папы, и другие близкие и дальние родственники. Не так редки подобные типажи среди начальников и преподавателей -и тогда, как говорится, спасайся кто может. Они кричат по поводу и без повода. Не выбирают при этом слов. Самые страшные, ранящие, обидные оскорбления в их устах обесцениваются -слишком часто их произносят. Иногда, как говорится, распускают руки (впрочем, к героине повести это не относится).
Считают себя всегда и во всём правыми. Полагают, что им все должны. Ненавидят мир за то, что он их, таких замечательных, талантливых, душевных, не понял и не оценил -хотя сами, как правило, никого не понимают и не ценят. «Отыгрываются» на тех, кто рядом, в первую очередь на самых доступных и слабых. А в первую очередь такие люди ненавидят и разрушают себя.[4] Как правило, они подогревают себя алкоголем, но в повести Павла Санаева «домашний тиран» — бабушка — практически не пьёт.
Таким людям безусловно нужна помощь психолога, а порой и психиатра, но по доброй воле они к специалистам, конечно, не обращаются. Вот их родным и близким и приходится зачастую играть роль домашнего психолога. К сожалению, не у всех есть столько понимания, душевного таланта и элементарной выдержки. Тем более — у детей.
На самом деле Савельев Саша — Санаев Паша, дедушка — знаменитый киноактёр Всеволод Санаев, бабушка Нина — его жена; мама — актриса Елена Санаева, карлик-кровопийца — актёр, режиссёр и общественный деятель Ролан Быков. Ни больше и ни меньше. Сам Павел Санаев неоднократно говорил, что это прежде всего художественное произведение, а не «хроники семьи Санаевых», но большинство рецензентов, давших отрицательные отзывы, обвиняли автора именно в том, что он, так сказать, «полощет грязное бельё выдающихся людей».[5]
На самом-то деле «звёздный статус» некоторых персонажей книги (в первую очередь дедушки) играет в ней минимальную роль. В повести настолько мало так называемой богемности, что профессия дедушки — актёр — кажется выбранной для этого героя случайно, произвольно, словно наугад из длинного списка. Автор вполне мог сделать подобного персонажа хоть ночным сторожем. Изобразил же он «Толика», своего отчима, непризнанным и нищим театральным художником — впрочем, и подлинный Ролан Быков, казалось бы, к тому времени уже известный всей стране, жил трудно, долго не мог реализоваться как режиссёр и сценарист, несколько лет серьёзно выпивал.[3]
Череда забавных эпизодов, которыми, увлекая и завлекая читателя, начинается повесть, могла бы так и остаться набором скетчей, достойных исполнения с эстрады каким-нибудь юмористом. Постепенно, конечно, читатель и слушатель понимают, что это классический случай смеха сквозь слёзы.
Карен Хорни и её книга Невротическая личность нашего времени
... главным образом социальными факторами. В 1937 г. вышла ее первая книга — «Невротическая личность нашего времени», посвященная анализу роли социальных ... факторов в возникновении неврозов. В данной книге автору удалось полно и точно описать живущего среди нас ... также его насущным тревогам и созданным от них защитам. Книга написана доступным языком и адресована не только психиатрам ...
Кульминация повести — финальный скандал, когда у бабушки забирают внука. Пожалуй, лучшая сцена, реалистичная и страшная, через призму восприятия испуганного, нервного, с сильным воображением (и вдобавок тяжело простуженного, с температурой) мальчика, над которым гремят голоса ближайших его родственников, готовых вцепиться друг другу в глотку:
«Чёрные птицы слетелись в плотные стаи и бросились на меня. Я отбивался, но они хватали меня клювами за руки, за шею, переворачивали и говорили бабушкиным голосом… Зеркало и жёлтый свет закрылись створками, и осьминог в темноте стал крутить меня в разные стороны. Красный огонёк прыгал перед глазами, но вот он исчез, и я понял, что теперь целиком во власти тянущих меня щупалец».
Как говорится в известном анекдоте, «конечно, это ужас, но не ужас-ужас». В повести нет алкоголизма, наркомании, педофилии, побоев, поножовщины — словом, того, чем наполнена криминальная хроника, но что рядовой человек всё-таки не воспринимает как естественную часть своей жизни. «Похороните меня за плинтусо» — просто обычный, типичный, житейский, российский кошмар, способный, конечно, свести с ума жителя Запада.[11] Вот именно своей «обычностью» повесть Санаева и ценна, и страшна.
Отзывы читателей, опубликованные в Интернете, — любопытное и поучительное чтение. Вот несколько типичных.
Lena:
Хорошо Саньке, он меня младше, только его описания и читаешь с улыбкой. Детское видение мира и его откровенность подкупает, хотя уже он начал подхалимничать и жульничать, спекулировать на чувствах… Ну а я была старше, и бабуля, которая часами пела симфонии о том, кто и в какой степени загубил ее жизнь + отборный мат, дед, затюканный бабкой и жизнью (не артист), мама (определение статуса по рассказу со слов бабушки Сани совпадают)… Я, правда, ещё должна была работать в свои 12-13 лет часов с 5 утра (была здорова)… так что всё правда. Страшно жалко таких людей.
Ромик:
Жуткий ощущ — как в своё детство провалился. Столько заморочек совершенно таких же… до сих пор здоровьем расплачиваюсь за фантазии вот такой же «бабушки», только у меня мамаша в этой роли была. Книга жуткая, страшная и 100% правдивая… Когда читал, периодически откладывал и отлёживался, настолько реальным казался провал в прошлое.
Чайка:
Книга меня потрясла. Узнала в ней и себя, и свою семью -маму, отца и бабушку. Узнала описанный автором быт. И эти разговоры, и эти ругательства, и мораль, которой придерживаются главные герои… Вспомнила свои чувства и переживания. Книга помогла мне кое-что понять. Но не преодолеть… Но, возможно, когда-то простить…
Sабина:
Эта книга про моё детство.
Про мою маму. Орущую, сумасшедшую, безумную маму — филолога с высшим университетским образованием! Про мою еврейскую проклинающую маму, ругающуюся на всех известных языках!
Это её бесконечные таблетки, микстуры и «наплечные-нашейные кресты» превращали нашу жизнь в вулкан. Это я — идиотка, исчадие ада, дебилка, «всегда болеет, зар-р-раза», «ну, когда ж ты начнёшь учиться, как Олька, скотина неблагодарная», «у меня сейчас начнётся от тебя белая горячка»!
Повесть ‘Детство’ Л.Н. Толстого (психология детского ...
... основного метода, используемого Л.Н. Толстым для раскрытия характера главного героя Николеньки в повести «Детство». Теоретическая значимость предпринятого исследования видится в использовании разных литературоведческих методов, ... дочери которого Пелагее Николаевне он был женат. Как старшая в роде Горчаковых, бабушка Льва Николаевича пользовалась их особым уважением и почетом (Эти связи впоследствии ...
…это всё про моё детство, в котором ещё живой, мой умный вежливый папа… Где коленки в зелёнке… Где мама, которая любила нас так, как умела. И мы -как умели…
Vasilisa__:
Бабуля -вот кого действительно жаль. Это единственный по-настоящему одинокий, несчастный и никому не нужный человек. У каждого есть кто-то кому он дорог: у ее дочери -мужчина, у внука она и мать, даже у деда есть друг… А вот у бабули нет никого!
Она всю свою жизнь отдала сначала мужу, потом детям, сейчас внуку, только всем этим людям плевать на неё. Она действительно любит, любит их всех, несмотря не на что, и в том, что стала она такой, какой нам её показали, разве её вина? нет. Жизнь сделала её такой… ужасная и никчёмная.
Что видела эта женщина в жизни хорошего? Кто любил её? Кто о ней заботился? Никто и никогда.
Почему все считают бабулю монстром, а ребенка -несчастным мучеником?? всё наоборот! Маленького алчного подхалима вообще можно разбирать долго… только речь не о нем! Книга о НЕЙ!!!! Это ЕЁ трагедия!
Алексей:
Об этой книге много говорили, и я решил её прочесть! Но… я не смог ! Не из-за того, что мне не понравилось. Нет, просто первые же строчки унесли меня в самые тёмные чуланы памяти, куда я никогда не захожу, а книга вытащила из этих замшелых закутков толстую папку с надписью «Не открывать никогда!». Я пытался читать её с середины, с конца, выборочно! Ничего не вышло -слишком уж это похоже на мою жизнь! Я хотел когда-то написать о детстве, о школе, об армии, но, так как это сопоставимо с ампутацией своей же конечности ржавой пилой без наркоза, я оставил эту идею. Автору надо дать орден за мужество как минимум.
Орден, не орден, а в русской литературе тему «детства на нервах» Павел Санаев, на мой взгляд, закрыл. Ничего принципиально нового отныне сказать здесь нельзя -будет вторичность и перепевы.
Почему эти характеры так типичны именно для СССР и России? Искать ли корни в советской идеологии с её презрением к быту, к частной жизни, с концепцией «человека-винтика»? Не звучит ли повесть Санаева, в определённой степени политическим обвинением эпохе?
В любом случае, эпоха- то ушла. Есть шанс измениться к лучшему.
Дети часто повторяют дорогу своих родителей. Значит надо менять дороги, по которым мы ходим.
Финал-то всегда один.
«Снег падал на кресты старого кладбища. Могильщики привычно валили лопатами землю, и было удивительно, как быстро зарастает казавшаяся такой глубокой яма. Плакала мама, плакал дедушка, испуганно жался к маме я — хоронили бабушку».
1.2Психологический анализ фильма
Совсем иначе выглядит экранизация, снятая режисером Сергеем Снежкиным, превратившая ироническую книгу в социальный ужас. В захламленной душной квартире сумасшедшая бабка (Светлана Крючкова в халате и с расцарапанным лицом) тиранит внука -бледного худого мальчишку. Кормит тошнотворной на вид кашицей из протертых яблок. Толстыми негнущимися пальцами запихивает ему в рот таблетки и, несмотря на январский мороз, тащит на осмотр к врачу. Бесконечно бранит его мать, которая сошлась с пьющим художником и отдала ребенка на воспитание. У мальчика день рождения, он ждет праздника. Но чтобы задобрить старуху, лопочет: «Маму я не хочу видеть! Что я, маму не видел никогда?».
Жизнь современных девочек
... (Приложение1) что обозначало «женское божество». Она передавалась от бабушки к внучке в день свадьбы. В эту куклу не ... детям. В игре с куклами производятся наиболее значимые события жизни: рождение и смерть, свадьба, праздники, связанные с сезонными изменениями ... Лариан. Серия Мокси представлена четырьмя куклами-подружками: Софина, Эйвери, Саша и Лекса. Это девчонки-школьницы, которые вместе ходят на ...
«Твоя мать мне когда-то сказала: «Я на нем отыграюсь», -ворчит бабушка в начале повести. -Так знай, я вас всех имела в виду, я сама отыграюсь на вас всех». Отыгрался, однако, внук, оставивший за собой последнее слово, причем с уверенных позиций победителя. Описывая детство Саши как острый травматический случай, Санаев в то же время с помощью разного рода литературных отвлекающих маневров планомерно мешал читателю додумать до конца простую мысль о тяжких последствиях для психики и нравственности, хотя последствий у такой травмы не могло не быть. По-видимому, эта мысль была писателю Санаеву некомфортна и нелюбезна, пусть даже разница между автором и лирическим героем известна ему не хуже нашего. В свою очередь, Снежкин, умышленно отказавшись от услуг бывшего мальчика как рассказчика, от его глаз и от его слов, выбрал стороннюю точку зрения, предпочел взгляд извне и тем самым развязал себе руки. Он перекодировал санаевский «амаркорд» — горький, но летучий, нежирный-— в густо замешенный психофизиологический очерк с мощной социальной нотой (его эмблемой следует, наверное, признать роскошный в своем лаконизме кадр, где бабушка с дедушкой отмывают Сашу в ванне после поноса, и в бежевой воде плавают советские купюры вперемежку с детскими экскрементами).
Снежкин не пощадил никого, и мальчика, пощадившего себя в книжке, в первую очередь. Хладнокровно дезавуировав победительное самоощущение рассказчика из повести, он решил финальный эпизод похорон в фильме таким образом, что стало ясно: к черту иллюзии, мальчик растет уродцем, а иначе и быть не могло.[11] Стоя у бабушкиного гроба, Саша тихонько интересуется у мамы, когда они с сожителем будут делить наследство, и доверительно сообщает ей, что деньги спрятаны в таких-то томах Горького, в старом чайнике и в мешочке с рисом. А перед тем неожиданно нервный, так отвратительно прозвучавший в тишине мамин окрик: «Стой спокойно!» — это для забывших, что яблочко от яблони падает недалеко и что мама, жертва бабушкиной деспотии, сродни такому яблочку, увы, червивому.
Сшитая из глав-новелл монологическая повесть текла у Санаева в вольном русле — в фильме же драматургия жестко ввинчена в сутки с утренним хвостом: все события сгруппированы вокруг дня рождения Саши. День рождения имел место и в книжке, но Снежкин перепридумал его — использовал в качестве символического поля битвы бабушки (с дедушкой в тылу) и мамы (при поддержке ее сожителя) за мальчишку и его любовь. Бабушка норовит украсть у Саши этот день, тайком выдрав несколько страничек из настенного календаря, чтоб именинник-лишенец не ждал визита своей мамочки, «чумы бубонной», да и вообще «дни рождения бывают только у здоровых детей».[12]
БАБУШКА, НЯНЯ ИЛИ ДЕТСКИЙ САД — КОМУ ДОВЕРИТЬ РЕБЕНКА
... кем оставить ребенка, встает перед каждой мамой. Что лучше для него, для вас, для всей семьи? Бабушка? Няня? Или пусть социализируется в ... время *-). Это только мое мнение. Валерия Ой...я своего сынулька с бабушкой оставляю,когда в университет уезжаю и то постоянно звоню,переживаю... 🙁 а про ... я никуда не уходила, а ждала, затаившись под дверью. А потом всю дорогу до работы у меня в ушах все равно ...
День рождения умышленно схвачен с двух сторон смертью. Фильм начинается с мышеловки, победоносно извлеченной дедушкой из подкроватной пыли: в ней затих перебитый надвое мышонок. А заканчивается все похоронами бабушки, которая свалилась с приступом в тот момент, когда они с дочкой, брызжа друг на друга пеной изо рта, тянули мальчика — каждая в свою сторону, натурально выкликая из зрительской памяти начальный кадр с мышонком, которого раздвоила металлическая пружинка. После ритуального визита к гомеопату Саша с бабушкой в заснеженном парке устроят мышиные похороны, и старуха на полном серьезе посоветует внуку бросить левой рукой на холмик горсть снега. «Когда меня будут хоронить, не забудь так же мне на гроб землю бросить», — проинструктирует она Сашу (тот в финале все выполнит строго по инструкции).
«Ты мой мышонок… Как представлю тебя в могилке — сердце заходится, дышать не могу», — признается бабушка внуку в специфическом порыве любви, укрепив заявленную смысловую связь Саши с домашним зверьком. Третьим и красноречивым промежуточным элементом — между мышонком и мальчиком — в этом ряду выступает ширпотреб. Конкретно — японский кассетник: вечером, когда еще ничто не предвещало утренней развязки, бабушка с дедушкой, сверкая глазами, играют в перетягивание дорогущей двухсотдолларовой игрушки, которую бабушка в неожиданном порыве постановила презентовать внуку, а дедушка воспротивился, решив на пустом месте проявить характер и отстоять свою собственность, привезенную из поездки в капстрану.
С пространством Снежкин поступил так же энергично, как со временем. События повести хоть и происходили преимущественно в стариковской «двушке», но все ж знали выходы и в другие миры — во двор, на стройку, в санаторий, в школу, в парк аттракционов, да мало ли. В фильме почти ничего этого нет: мальчик заперт за тремя замками, а если высовывает нос на улицу, то лишь для того, чтобы тут же оказаться под мощным бабушкиным боком в дедушкиной Волге. Единственный его побег быстро заканчивается поносом и водворением обратно. Думаю, городские пейзажи выпали из фильма совсем не из-за неподъемной для продюсеров реконструкции Москвы 1983 года или не только из-за того. Снежкин с оператором Владиславом Гурчиным намеренно сжимает пространство до предельной тесноты-духоты, до ощущения «за плинтусом» Завешивает комнаты квартирки, в которой не особо развернешься, коврами и хрустальными люстрами. Замусоривает кухню банками, пакетами, коробками, мясорубками, пароварками, терками и прочей утварью для обработки и переработки продуктов, хранящихся в двух холодильниках, большом и поменьше. (Второй, к слову, приспособлен под хранилище сувенирной продукции для врачей: шоколадные конфеты, консервы -шпроты, лосось и даже икра, -среди которых встречаются экземпляры 1978 года).
Так маленького Сашу обступает со всех сторон, обкладывает и душит неотвратимая бабушкина любовь.
Безумная бабушка не выпускает внука из этого затхлого, пыльного и даже если уютного, то очень уж специфически уютного мирка; она прячет туда Сашу, как под юбку, обнаруживая у него все возможные и невозможные хвори (самые страшные звери тут — золотистый стафилококк с муковисцидоз) и насилуя пилюлями, порошками, гомеопатическими горошинами, градусниками и клизмами. Это мир ее больной любви, а прочий мир для нее -безлюбовный, выстуженный, хоть такой здоровый на вид, такой морозный и снежный (вот, полагаю, главные основания для выбора зимней натуры).
Травма первой любви, или Советская инициация
... раннего возрастного любовного чувства фиксировалось нечто роковое, невозможное, запредельное, несбыточное. Только первая любовь и могла быть по-настоящему романтической. Можно утверждать, что именно с ... то, что советское сознание культивирует целомудренность, не противоречит тому факту, что первая любовь занимает в соцреалистическом повествовании большое и важное место. Необходимо понять более ...
Посланница опасного безлюбовного мира -ненавистная дочка, Сашина мама, спутавшаяся где-то там, на его бесприютных просторах, с пьющим художником. Соответственно, тесной квартирке бабушки и дедушки в фильме красноречиво оппонирует пустынная советская «стекляшка», пропитанная дешевым коньяком, где коротает время мама со своим небритым гением, дожидаясь момента, когда можно будет пробиться к Саше сквозь бабушкины заграждения с подарочной железной дорогой наперевес. Для этих двоих, наоборот, именно тут можно и жить, и дышать, а там, среди мясорубок и таблеток, нет ни жизни, ни продыху.
В повести автор не раз объяснял, каким образом так получилось, что маму от Саши отлучили. Фильм этими мотивировками пренебрегает как несущественными: Саша живет с бабушкой, маме свободный доступ к нему закрыт, и этот факт — самодостаточный знак общего вывиха наличной жизни. Примета тотально ненормального существования, где старуха с взрослой дочкой (каждая — на свой лад уязвленная недостатком любви окружающего мира) терзают и калечат своей любовью ребенка, а мужики при них — одно название: первый — типичные «штаны» в вязаной домашней кофте, даром что народный артист;[12] второй — мятый тип с явным комплексом непризнанного гения-нонкомформиста. А посредине -«гниющий» от всевозможных болезней мальчик.[8]
Полуматерные монологи бабки сливаются в слепящий луч ненависти: подонок! подлец! гнида! змееныш! дрянь! Аккуратно воссоздан стариковский быт. На плите что-то варится, всюду хлам и пыль, холодильник забит вздувшимися консервами, в четвертом, десятом и шестнадцатом томах Горького лежит заначка. Мама, не сумев прорваться на свидание к сыну, надирается с художником в кафе. Все это уже не смешно, а жутко и похоже на двухчасовой репортаж из гроба, в котором бьется, ревет от обиды и ужаса заживо закопанный ребенок. Объяснить, как ироничная книга превратилась в социальный хоррор, можно только одним способом: режиссер Сергей Снежкин раньше снимал бытописательский сериал «Убойная сила» и все понимает буквально. Просили похоронить? Похоронил.
1.3Похороните бабушку за плинтусом
Девятилетний мальчик Саша Савельев становится становиться жертвой деспотичной любви собственной бабушки и разменной картой в сложном хитросплетении отношений между бабушкой, мамой и маминым мужем. Бабушка осуждает «беспутную» дочь, нашедшую нового мужа и считает его «бездарным», «карликом-пропоицей» и «алкашом». На первый взгляд бабушка настояший тиран, а так ли это? Да, она очень щедра на ругательные эпитеты, видно, что актриса это не ее профессия, а ее суть. Она достает всех: мужа, дочь, зятя, но больше всего достается ее внуку, который как она говорит, «весит на ее шее тяжелой крестягой». Бабушка ничего не умеет делать в полутонах, во все уходит до крайности. Она ненавидит также сильно, как и любит. Деспотична, сила и власть ее очень велики, ни в ком не встречает отпора, все давно сдались, лишь стараются обходить острые углы отношений. Она монстр, способный убить свей заботой. И самое страшное в воспитании такой патологической женщины не грубость, не властность, а ее любовь и неутолимая жажда в зависимом объекте. Эта книга о любви, о такой вот изуродованной любви, от которой мороз по коже пробегает и внутри все сжимается. Эта любовь как будто размазана по огромной горизонтальной площадке, от плинтуса до плинтуса, где по столам и полочкам как сувениры, спрятаны тайны и секреты — ответы ко всем вопросам.
Вера как философская категория
... являются врожденными) и потом уже не меняются. Вера всегда ограничивает. Вера препятствует самостоятельному мышлению. 2. Вера, доверие, уверенность Разберем ... чувства человека. Особое место среди них занимает любовь. Как правило, человек верит в то и ... мотивациями, обусловленными свойствами именно Личности. Основываясь на вере, т.е. на убеждениях, имеющих максимально возможную значимость, ...
По моему мнению, это история русской женщины, бабушки Нины Антоновны, осатаневшей от безлюбовной жизни. И именно она, для меня, являеться главной героиней книги. Героиней, которую, собственно, никто никогда не любил: «Нас обоих предали, нас окружают предатели. Тебя мать предала, променяла на карлика. Меня дедушка всю жизнь предавал».[12]
То что её никто не любит бабушка понимает, и жестоко мстит за это. Женщина с юмором, она уже не требует любви, она в своем праве скандалить и хулить, она — существо, озверевшее от этой безлюбовности, и терять ей нечего, совсем нечего. А ведь она любила. И мужа Сенечку. И сына Алешеньку. И дочку Олечку. Любила, пока не поняла: все предали ее. Внук Саша, которого она костерит, — последний, кто еще не предал, не успел и которого поэтому можно любить. Как собственность. Иначе — что? Умереть? Она и умирает потому, что отняли последнего, кого она без памяти любит. Финальные конвульсии, когда бабушка ползает у дверей родной дочери, обтирая рукавом грязь, ищет валидол, прислонясь к мусоропроводу, унижается, рыдает, грозит, теряет человеческий облик, — это долгое, физически почти непереносимое ее прощание с жизнью. Кстате будет заметить, что мусоропровод имеет свою символику в книге: «Тот свет виделся мне чем-то вроде кухонного мусоропровода, который был границей, где прекращалось существование вещей. Все, что попадало в его ковш, исчезало до ужаса безвозвратно. Сломанное можно было починить, потерянное найти, о выброшенном в мусоропровод можно было только помнить или забыть.»[12]
Помнить, или забыть? В повести оссобую роль играет последняя сцена прощения, когда хоронили бабушку. Лично для меня, просмотрев фильм и прочитав книгу стало не понятно, что выбрали родные помнить или забыть? В своем интервью Павел Санаев, рассказывал, что в настоящей жизни бабушка прожила еще 12 лет, и умерла в кругу родных полностью прощенной. В книге же, бабушкина смерть, на мое мнение, стала точкой в этой истории, смерть её стала прощением со стороны её родных. В фильме же совершенно не понятно, что имел в виду Саша предлагая обшарить дом бабушки в поисках денег. В поведении бабушки было все и ревность, и старческое искажение личности, и кураж, и ёрничество, и мука непрощения. Вся трагедия бабушки в этом: она не умеет прощать, в ней накопилось столько обид, сколько баночек-кастрюлек в ее захламленном доме.
Особое место занимает монолог бабушки о её жизни, именно он имеет какое-то оправдательное значение. Здесь становиться понятны многие действия Нины Антоновны, причины столь бурного поведения. Читатель испытывает жалость к главной героине, наверное в первые за всю повесть: » Нас обоих предали, нас окружают предатели. Тебя мать предала, променяла на карлика. Меня дедушка всю жизнь предавал. Ты думаешь, я всегда такая старая была, страшная, беззубая? Всегда разве кричала так и плакала? Жизнь меня такой, Сашенька, сделала. Хотела актрисой быть, папочка запретил. Сказал, работать надо, а не жопой вертеть. Так и стала секретаршей в прокуратуре. А потом с дедушкой твоим познакомилась. Угораздило меня на тот стадион пойти! Я тогда встречалась с одним парнем, он меня на футбол пригласил, а сам не пришел. Сижу одна, злая. Рядом два молодых человека — актеры из МХАТа, на гастроли приехали. Один красавец высокий — актер полное говно, и наш «любонька» сидит. Мордунчик у него красивый был, что говорить, на щеках ямочки. Улыбка добрая, открытая. Дала телефон свой рабочий, стали встречаться каждый вечер. Он меня водил на спектакли свои, я его на Владимирскую горку и на пляж. Пришло время ему уезжать, он и говорит: «Давай я на тебе женюсь и в Москву увезу». А я влюбилась уже! «Иди, — говорю, — к родителям, делай предложение». Не знала, дура, что он на спор женится. У него в Москве баба была на десять лет старше его — он с ней поругался, поспорил, что в Киеве лучше найдет. И нашел идиотку! Расписались, показали отцу свидетельство, поехали. Отец весь перрон за поездом бежал, кричал: «Доченька, не уезжай!» Как чувствовал, что ничего я, кроме слез, не увижу! Нельзя было мне родителей бросать, уезжать из Киева. Дура я была. Будь я проклята за это!
— …и привез меня, Вера Петровна, в девятиметровую комнату, — говорила она Светочкиной маме. — Четырнадцать лет мы там жили, пока квартиру не получили. Мука, Вера Петровна, с тугодумом жить! Я пытливая была, все хотела узнать, все мне было интересно. Сколько просила его: «Давай в музей сходим, на выставку». Нет. То времени у него нет, то устал, а одна куда я пойду — чужой город. Только на спектакли его мхатовские и ходила. Правда, было что посмотреть, МХАТ тогда славился, но скоро и туда отходилась — Алешенька родился.И знаете, есть мужики, которые недалекие, но в быту хозяйственные. Этот во всем леномыслящий был. Через дорогу мебельный магазин, можно было нормальную мебель купить. И деньги были! Нет. Пришел к соседям, пожаловался: «Вот жену привез, мебель надо какую-то покупать». Соседи ему: «Так купите у нас диван». Он купил, припер с чердака в комнату. Я смотрю, что такое — чешусь вся… Клопы! Я их и кипятком шпарила, и еще чем-то травила, еле вывела. И так всю жизнь: все дерьмо, какое где продавалось, ему впихивали! Продавцы, наверно, свистели друг другу — вон олух идет! Потом уже, когда на этой квартире жили, привез мебель из Германии. В Москве за рубли любая мебель была. Так он тратил валюту, платил за перевозку, да еще год она стояла на каком-то складе, пока мы квартиру получали. И была бы мебель, а то саркофаги дубовые, до сих пор привыкнуть к ним не могу… Да, это здесь уже, на «Аэропорте». А та комната была рядом с улицей Горького. Девять метров. Четырнадцать лет в этой душегубке жили. И ладно бы вдвоем и с ребенком — так то сестра его приезжала из Тулы по делам, у нас останавливалась, то племянница, то брат… Конечно, коммунальная! Соседи были Розальские. Розальский этот тоже с Сеней в театре работал, только заслуженный был. Они втроем в двух комнатах жили по двадцать восемь метров. Мы с ними договаривались, кто будет квартиру убирать, так они заявляли: «Вы должны убирать в три раза больше, потому что к вам родственники приезжают толпами». Сидим, пьем чай с гостями, вваливается без стука жена его: «Нина, от вас кто-то ходил в туалет, накапали на пол! Пойдите затрите!» А от нас и не выходил никто! Но пошла, затерла. Вот так, Вера Петровна, мечтала стать актрисой, стала секретаршей, а потом домохозяйкой. Ничего карьера? Сидела только с этим остолопом, роли долбила. Он свою никак не выучит, а я уже за всех наизусть — и за Чацкого, и за царя Бориса, и за черта в ступе. Вот все мое актерство.
А потом война началась. Москву бомбить начали, весь его театр отправлялся в эвакуацию в Алма-Ату, а он в Борисоглебск уезжал в каких-то киносборниках военных сниматься. И говорит мне: «Поедешь с ребенком в Алма-Ату, я приеду потом». На коленях молила: «Не надо, Сенечка! В доме подвал, от бомбежки есть куда прятаться. Я тебя дождусь, вместе поедем!» Ударил кулаком по столу: «Я решил, и так будет!» Характер проявить решил! Тряпки слабовольные всегда самоутверждаться любят. В теплушках везли нас в эту Алма-Ату, как скотину. Приехали, а мне места жить не дают — я же не в штате. Поселили в каком-то подвале с земляным полом, холодным, как лед. Я там себе и придатки застудила, и все на свете. А потом и оттуда выпихивать стали, потому что уборщице какой-то места не хватило. Я говорю: «Куда мне идти, я же с ребенком годовалым!» «Ну раз с ребенком, — говорят, — поживи пока». Милость оказали, в подвале оставили! И тут Алешенька заболел… Какой мальчик был, Вера Петровна, какое дите! Чуть больше года — разговаривал уже! Светленький, личико кукольное, глаза громадные серо-голубые. Любила его так, что дыхание замирало. И вот он в этом подвале заболел дифтеритом с корью, и в легком нарыв — абсцесс. Врач сразу сказал: он не выживет. Обливалась слезами над ним, а он говорит мне: «Не плачь, мама, я не умру. Не плачь». Кашляет, задыхается и меня утешает. Бывают разве такие дети на свете?! На следующий день умер… Сама несла на кладбище на руках, сама хоронила. А раз ребенка нет больше, из подвала того меня выперли, дали уборщице место. Переночевала ночь в каком-то общежитии под кроватью, решила ехать в Борисоглебск к Сене.
Продала все вещи свои на базаре, все, что от Алешеньки осталось: рейтузики, кофточки. Купила на все деньги чемодан водки. Она в Алма-Ате дешевая была, и мне посоветовали так сделать, чтобы в Борисоглебске продавать ее потом, менять на еду, на хлеб. Осталось в кармане сто пятьдесят рублей, поехала. От этого чемодана, от тяжести порвала себе все внутри, началось кровотечение. А Сеня в Борисоглебске колхозом жил. Он, два друга его и две какие-то курвы сняли вместе две комнаты. Там одна Валька лезла на него, но он, как мне потом сказали, отвадил ее, и она с Виталием таким стала жить, а Сеня один. Тут я с чемоданом водки и притащилась, кровью исходя. Валька сказала, что в Борисоглебске есть хороший гинеколог, она мне может устроить прием, будет стоить сто рублей. А у меня были последние сто пятьдесят. Водку-то, конечно, всем колхозом выжрали, продать я ничего не успела. Пришла к этому врачу, он меня посмотрел, спросил: «У вас есть дети?» А я только что сына похоронила!!! «Так вот, — говорит, — у вас больше никогда не будет детей». Двадцать три года мне, Вера Петровна, и, похоронив сына, такое услышать! Потом — понадеялась на его слова — забеременела сволочью этой — дочерью. Но это в Москве уже после войны.
Дочь родила, пошла опять к гинекологу, мне там сказали, что теперь уж точно детей не будет. А сволочь эта болела не переставая, и понятно, как я над ней тряслась. В пять лет желтуха инфекционная. Подобрала во дворе кусок сахара — и в рот. А по двору крысы бегали с нее ростом. Я увидела, благим матом кричу: «Плюнь, Оленька, плюнь!» Смотрит на меня, сука, и мусолит этот сахар во рту. Я ей рот разжала, пальцами кусок этот вынула, но уж все, заболела… Все деньги, все продукты меняла на базаре на лимоны, пила ее лимонным соком с глюкозой — выхаживала. Сама одну манную кашу ела, и ту только, что после нее останется. Сварю каши кастрюльку, она сожрет, а я хлебом кастрюлю оботру, съем, вот и вся еда моя. Выходила сволочь себе на голову… Ничего, кроме ненависти, от нее не дождалась. Я все ей отдавала, снимала последнее, она хоть бы раз спросила: «Мама, а ты ела?» Видит, я один хлеб жру, предложила бы: «Возьми, мама, каши половину». Я бы все равно скорее смолу пить стала, чем у нее забрала, но предложить же можно. Цветка на день рождения ни разу не принесла. А потом за свой же эгоизм и возненавидела. А я ее, Вера Петровна, за эгоизм не виню. У нее папочка был пример перед глазами. На его глазах загибалась с ней на руках, а он только знал гастроли, репетиции, шашки и еще ходил с другом Горбатовым по улице Горького, обсуждал, какие у кого ноги. Потом этот Горбатов хорошо его сделал, я вам рассказывала… Так ему, предателю, и надо! Нет, эвакуация — это еще было не предательство. Предал он меня по-настоящему, когда Оле было лет шесть. Выходила я ее от желтухи и сама от одиночества, от беспомощности впала в депрессию тяжелую. Показали меня врачу-психиатру. Врач сказал, что мне надо работать. Сеня говорит: «Она работает. Все время с ребенком, по хозяйству…» Он поясняет: «Нет. С людьми работать. Библиотекарем, продавцом, кем угодно. Она общительный человек, ей нельзя быть одной». Но как я могла работать, когда дочь все время болела?! Я же не могла ее бросить, как она сына своего бросила! Так в этой депрессии и осталась. А у нас в доме соседка жила, Верка-стукачка. Она была в оккупации и, чтобы прописаться в Москве, на всех стучала. Вот как-то она пришла, забралась с ногами на диван, где Оля спала, и говорит: «Федора вчера забрали в КГБ, я была понятой». А она сама же на него и стукнула! «Так вот, когда его брали, про вас спрашивали. Чем занимаетесь, почему такая молодая, а нигде не работаете». А я анекдот накануне рассказала дурацкий, перепугалась страшно, побежала в театр к Сене. Он как от мухи назойливой отмахнулся, сказал: «Ерунда». Я к Розальского жене обратилась. Она мне посоветовала написать в КГБ заявление, что, мол, соседка ведет со мной провокационные разговоры. Я написала, и такой меня страх обуял. Всю меня трясло, я есть не могла, спать не могла… Сеня, как про это заявление узнал, полез под потолок, повел меня опять к психиатру, к другому уже, и тот сказал, что у меня мания преследования. Никакой у меня мании не было, была депрессия, которая усугубилась. Я пыталась объяснить, но сумасшедшую кто слушать станет! Положили меня обманом в больницу — сказали, что положат в санаторное отделение, а положили к буйным. Я стала плакать, меня стали как буйную колоть. Я волдырями покрылась, плакала день и ночь, а соседи по палате говорили: «Ишь, сволочь, боится, что посадят, ненормальной прикидывается». Сеня приходил, я его умоляла: «Забери меня, я погибаю». Забрал, но уж поздно — превратили меня в калеку психически ненормальную. Вот этого предательства, больницы, того, что при моем уме и характере ничтожеством искалеченным стала, — этого я ему забыть не могу. Он в актерах, в гастролях, с аплодисментами, я в болезнях, в страхах, в унижении всю жизнь. А я книг прочла за свою жизнь столько, что ему и во сне не увидеть! — Бабушка снова расплакалась и приложила к лицу насквозь мокрое полотенце. — Пустое все, Вера Петровна. Пропала жизнь, обидно только, что зря. Ладно бы дочь человеком выросла, оправдала слезы мои. Выучилась тоже на актрису, выскочила после института замуж, родила калеку больного, а потом нашла себе в Сочи этого пьяницу. Я ей говорила — учись, будь независимой, а по ней лучше костылем для хромого «гения». Я еще на что-то надеялась, пока этот карлик к ней два года назад не переехал, потом крест поставила. У меня теперь одна забота, отрада в жизни — дитя это несчастное. За что, Вера Петровна, ребенок этот так страдает? В чем он перед Господом провинился, сирота при живой матери? Места живого нет на нем, весь изболелся. Из последних сил тяну — выхаживаю. Врачи, анализы, гомеопатия — руки опускаются. Одна диета сил уносит сколько! Творог только рыночный, суп без мяса, котлеты я паровые делаю, а вместо хлеба сушки кладу размоченные. Тяжело — не то слово. Тяжко! Но своя ноша не тянет, знаете поговорку? Это он по метрике матери своей сын. По любви — нет на свете человека, который любил бы его, как я люблю. Кровью прикипело ко мне дитя это. Я когда ножки эти тоненькие в колготках вижу, они мне словно по сердцу ступают. Целовала бы эти ножки, упивалась! Я его, Вера Петровна, выкупаю, потом воду менять сил нет, сама в той же воде моюсь. Вода грязная, его чаще чем раз в две недели нельзя купать, а я не брезгую. Знаю, что после него вода, так мне она как ручей на душу. Пила бы эту воду! Никого, как его, не люблю и не любила! Он, дурачок, думает, его мать больше любит, а как она больше любить может, если не выстрадала за него столько? Раз в месяц игрушку принести — разве это любовь? А я дышу им, чувствами его чувствую! Засну, сквозь сон слышу — захрипел, дам порошок Звягинцевой. Среди ночи проснусь одеяло поправить, пипочку потрогаю — напряглась, разбужу, подам горшочек. Он меня обсикает со сна, а я не сержусь, смеюсь только. Кричу на него — так от страха, и сама себя за это кляну потом. Страх за него, как нить, тянется, где бы ни был, все чувствую. Упал — у меня душа камнем падает. Порезался — мне кровь по нервам открытым струится. Он по двору один бегает, так это словно сердце мое там бегает, одно, беспризорное об землю топчется. Такая любовь наказания хуже, одна боль от нее, а что делать, если она такая? Выла бы от этой любви, а без нее зачем мне жить, Вера Петровна? Я ради него только глаза и открываю утром. Навеки бы закрыла их с радостью, если б не знала, что нужна ему, что могу страдания его облегчить…».[12]
В произведение, достойное остаться в истории русской литературы, повесть эволюционирует, надо сказать, ближе к финалу. Примерно две трети «Плинтуса» составляют, повторяю, следующие один за другим юмористические скетчи. Но последняя треть — лирико-драматический апофеоз.
Монолог бабушки, адресованный внуку (и читателям), и объяснение. Обманутые надежды: вышла замуж за московского актёра, приехавшего в Киев на гастроли, но мечты о яркой богемной жизни «разбились о быт»; затем война, эвакуация, ужасные условия жизни, потеря первенца (вот это многое и объясняет), разрушенное здоровье, попадание в психбольницу… Можно представить молодую эмоциональную женщину, которой выпало хоронить маленького сына. И никто её не поддержал — не оказалось рядом ни мужа, ни друга или подруги, не говоря уже о пресловутых психологах.
С другой стороны, есть же судьбы не менее, а то и более трагические — но люди нашли в себе силы достойно жить дальше, не «отыгрываясь» на родных и близких.
Бытиё определяет сознание — но всё-таки разные люди ведут себя по-разному. Одна и та же ситуация одного «сломает», другого озлобит, третьего сделает лучше и чище.
Вот тема для размышления, и хорошо, что повесть заставляет задуматься ещё и об этом.
Этот монолог, как в фильме, так и в книге являеться центровым. Только в книге он оправдывает героиню, а в фильме она как и была безумным тираном так и остаеться такой до конца. Для меня лично, Нина Анатольевна являеться центровым персонажем книги, именно её личный опыт и пережитая жизнь построили данный сюжет. Она была очень сильным и одаренным человеком, но в силу разных обстоятельств, не сумела направить свою энергию в нужное русло и превратилась в домашнего деспота. Это не исключительный случай. Таких людей тысячи, если не миллионы, причем по всему миру.
1.4Социально- психологическая адаптация на примере Саши Савельева
Эпиграфом к повести могла бы стать известная шутка: «До первого класса я думал, что меня зовут Заткнись».
Возможно, именно эту фразу вспоминал автор, начиная повествование так:
«Меня зовут Савельев Саша. Я учусь во втором классе и живу у бабушки с дедушкой. Мама променяла меня на карлика-кровопийцу и повесила на бабушкину шею тяжкой крестягой. Так я с четырёх лет и вишу».[12]
Вот бабушка мальчика купает, вот кормит, вот заставляет делать уроки, вот отчитывает за то, что не слушается, вот идёт с ним в парк культуры и отдыха (превращая прогулку в сплошное для ребёнка разочарование), вот едет с ним в санаторий — и всё под аккомпанемент затейливых ругательств.
Впрочем, бранится бабушка — человек истеричный, вспыльчивый, до ужаса одинокий и несчастный — не только на внука, но и на дедушку, и на других людей, да и на саму себя.
«Я очень боялся бабушкиных проклятий, когда был их причиной. Они обрушивались на меня, я чувствовал их всем телом — хотелось закрыть голову руками и бежать как от страшной стихии. Когда же причиной проклятий была оплошность самой бабушки, я взирал на них словно из укрытия. Они были для меня зверем в клетке, лавиной по телевизору. Я не боялся и только с трепетом любовался их бушующей мощью».[12] Мальчик Саша Савельев, главный герой повести, альтер-эго автора, с одной стороны, закомплексован, затюкан, забит деспотичной бабушкой, её руганью и удушающей заботой, а с другой — идёт же адаптация, приспособление. И получается потихоньку из ребёнка лукавый хитрован, двуличный, льстиво-угодливый, но с фигой в кармане.
«Выгнав маму, бабушка захлопывала дверь, плакала и говорила, что её довели. Я молча соглашался. Никогда не укорял я бабушку за происшедшее и после скандала всегда вёл себя так, словно был на её стороне. Иногда я даже со смехом вспоминал какой-нибудь момент ссоры.
— Как она от тебя вокруг стола бегала, — напоминал я.
— И не так ещё побегает, сука! Кровью харкать будет! Пришла уже, небось. Дай-ка позвоню ей, скажу еще пару ласковых.
Бабушка звонила, и весь недавний скандал повторялся по телефону. Только теперь, оставшись с бабушкой наедине, я не заступался за маму, а, наоборот, смеялся особо удачным выражениям бабушки. Бабушка была моей жизнью, мама — редким праздником. У праздника были свои правила, у жизни — свои».[12]
В общем, воспитывается типичный человек с двойной моралью — ещё в миниатюре, в зачатке, ещё подлежащий шлифовке школой, институтом, армией, работой. Именно таким, кстати, его играет в спектакле Игорь Скляр.
Очень частов цепи событий, в характере и поведении угадываеться судьба человека и происходит, как считал Владимир Набоков, развитие и повторение тайных тем в явной судьбе.[4] Но мы, вышедшие из другой эпохи, считаем что наше желание может быть сильнее судьбы. И начинаем разворачивать человека согласно нашим планам. Человек, даже если он совсем маленький, сопротивляеться изо всех сил, а мы продолжаем его ломать, скручивать,заставлять, и ничего из этого хорошего не получается. Во-первых, отношения становяться враждебными, а во-вторых, ребенок теряет независимость, становиться придатком нашей воли. Его свобода ограничиваеться и он начинает все делать по принуждению, бездумно и безрадостно.[6] Именно так поступала бабушка с Сашей, делая из него полностью дезадаптированную личность как физически, социально, так и психологически. Физиологическая адаптация проявляеться в состоянии здоровья ребенка. Если он хорошо приспособился к обстановке, то редко болеет, все физиологические акты проходят у него без проблем. Выходя из этого определения нельзя сказать что Саша был адаприрован физически, он очень болезненный, но его состояние улутшаеться когда он находиться рядом с мамой. Психическая (психоэмоцианальная) адаптация выражаеться в перестройке динамического стереотипа личности в соответствии с новыми требованиями окружающей среды. Адаптированиые дети пребывают в хорошем настроении, у них высокий уровень работоспособности, отсутствие невротических реакций и аффективная возбудимость. [2] И опять таки нельзя сказать, что живя у бабушки, Саша был адаптирован психически.
Психологическая адаптация заключаеться в приспособлении (психологическом) ребенка к изменившимся условиям среды и в выроботке модели поведения, адекватной новым условиям. Дети чувствуют себя комфортно, активно взаимодействуя и со взрослыми, и со сверстниками, включены в совместные игры, дела и образоватнельную деятельность. [2]
Социальная адаптация говорит о приспособлении индивида к социальной среде, предпологаяющем взаимодействие и постепенное согласование ожиданий обеих сторон. Адаптация к социуму требует подчинения индивидуальных желаний нормам и запретам дошкольного воспитания. Важно подметить, что при этом полное подчинение индивидуальных потребностей требованиям социума приводит к нарушению других видов адаптации. Социальная адаптация- это состояние гармонии между индивидом и социальной средой.[2]
Следуя из этого, можем выделить основные признаки эффективной адаптированности:
1) адаптированность во «внеличностной» сфере. Ребенок получает знания, приобретает умения и навыки, добиваеться компетентности и мастерства в различных видах деятельности;
2) адаптироанность в сфере личных отношений, где устанавливаються эмоционально насыщенные связи с другими детьми и взрослыми.[2]
Критерии адаптированности можно разделить на внешний и внутренний. Внутренний критерий предполагает психоэмоциональную стабильность, состояние удовлетворенности, отсутствия дистресса, ощущения угрозы и состояния эмоционально-психологической напряженности. Внешний критерий отражает соответсвие реального поведения личности установками общества, требуванием среды, правилам, принятым в социуме и критериям нормативного поведения. Другими словами, внутренний критерий связывается с психо-эмоциональной стабильностью, а внешний отражает соответствие реального поведения личности социальным установкам. [7]
Отсюда можно сделать выводы о полной дезадаптации Саши Савельева:»Знакомиться я не умел, потому что никогда этого раньше не делал и в компании сверстников очутился впервые.», «Я всегда знал, что я самый больной и хуже меня не бывает, но иногда позволял себе думать, что все наоборот и я как раз самый лучший, самый сильный, и дай только волю, я всем покажу.»[12]
Хотелось бы разобраться в чем причина данной дезадаптации. Изначально было понятно, что поведение и стольбурная любовь бабушки есть главной причиной. Общаясь с ним, она предъявляла требования лишь к нему, но не к себе, пытаясь реализовать свои птребности в уважении, достижении успехов, игнорируя потребности Саши в настоящей любви ( такой которую излучала его мама): «Никого, как его, не люблю и не любила! Он, дурачок, думает, его мать больше любит, а как она больше любить может, если не выстрадала за него столько? Раз в месяц игрушку принести — разве это любовь? А я дышу им, чувствами его чувствую! «.[12] Доброжелательное отношение она заменяет рациональным поведением, жестким контролем за всеми действиями ребенка, а порой и своей импульсивнеостью и непредсказуемостью. Ей прсто нужно было принять ребенка таким какой он есть и видеть положительное хотя б в некоторых его поступах:» Необходимо также формировать у родителей стремление и умение говорить ребенку о своей любви:» я тобой горжусь, ты делаешь все хорошо, я счастлива когда вижу, как ты увлеченно работаешь»(любим другдруга но не всегда понимаем).
» А я их обгоню! — заявил я, притом что даже на маленьком велосипеде «Бабочка» ездил с колесиками по бокам заднего колеса и только по квартире.
Разумеется, я не думал, что могу обогнать мотоциклистов, но мне очень хотелось сказать, что я обгоню, и услышать в ответ: «Конечно, обгонишь!»
— Ты?! — презрительно удивилась в ответ бабушка. — Да ты посмотри на себя! Они здоровые лбы, ездят на мотоциклах, тебя, срань, плевком перешибут!»[12]
«По Фрейду я должен был вырасти клиническим идиотом с глубинным комплексом неполноценности.»- говорил Павел Санаев. [3] По его словам, именно Ролан Быков, кому посвященна данная повесть, стал тем человеком благодаря которому из больного, затравленного ребенка вырос нормальный человек.
Можно соопоставить данный семейный случай с исследованием проведенным Д.А. Циринг.[19] В настоящем исследовании семья рассматриваеться как система, детерминирующая личностную беспомощностью, а беспомощность- как симптом, возникающий под влиянием особенностей взаимодействия между членами семьи необходимой системе. Для семей, в которых вырастают такие дети как Саша, характерно наличие нарушений в воспитательном воздействии на ребенка, в том числе неустойчивость стиля воспитания, бабушкиного потворствования и чрезмерность запретов, и недостаточность мужского внимания и воспитания. В таких семьях достоверно чаще наблюдаются доминирующая гиперпротекция, жестокое обращение, повышенная моральная ответственность и противоречивое воспитание. Делая выводы по Д.А. Циринг, можем сказать, что предположение о том,что личностная беспомощность формируеться у детей, ростущих в семьях, поощряющих своим стилем воспитания недифференцированность у детей, полностью подтвердилась.
Список литературы:
1. Алексеева Е.Е. Как помочь ребенку преодолеть последствия психологической травли.//Дошкольная педагогика.-№4.-2009.-С.47-49.
2. Васильева Н. К вопросу о социально-психологической адаптации.// Дошкольное воспитание.-№8.-2010.-С.16-18.
3. Зайчик И. Интервью Павла Санаева журналу «Караван историй».:…эл.рес. .
4. Леонтьев А. Психологические вопросы формирования личности ребенка в дошкольном возрасте.//Дошкольное воспитание.-№1.-2009.-С.11-17.
5. Настена. Рецензия на книгу «Похороните меня за плинтусом»:…эл.рес. http://samlib.ru/a/anastasija_k_a/sanaev.shtml
6. Орлов А. Наказание поощоение или…диалог?.//Дошкольное воспитание.-№6.-2004.-С110-114.
7. Платонов Ю.П. Социальная психология поведения: учебное пособие. СПб: Питер,2006.
8. Прудиус Е. Взгляд из-за плинтуса на одно обстоятельство.:…эл.рес. .
9. Пустова В. Рожденные эволюцией. Опыты по воспитанию героя: Яцутко, Чередниченко, Кабаков, Павлов, Санаев, Зайончковский:… эл. рес. http://magazines.russ.ru/continent/2006/129/pu17.html
10. Ремнёва М.Л. Теория литературы: Анализ художественного произведения \ 2. Предметный мир,2009.
11. Савельев Д. Хоронить вечно.//Искусство кино.-№8.-2009.-С.41-46.
12. Савельев П. Похорониет меня за плинтусом.Астель,2010.
13. Санаев П. «Похороните меня за плинтусом» история создания сценария.//Киносценарии.-№2.-2008.-С.32.
14. Свердлова О. Колыбель качаеться над бездной.//Наш современник.-№2.-2009.-С.192-203.
15. Смолярчук И. Любим друг-друга, но не всегда пнимаем.//Дошкольное воспитание.-№5.-2009.-С.101-105.
16. Соломатина Г.Н. Психологические барьеры, возникающие в патранатной семье в период адаптации.//Вопросы психологии.-№3.-2008.-С.155-160.
17. Стародубец А. Книгу Санаева похоронили за плинтусом.//Эхо планеты.-№13.-2009.-С.53.
18. Троицкая Л. Особености эмоциональной сферы детей.//Воспитание малышей.-№8.-2008.-С.47-49.
19. Циринг Д.А. Семья, как фактор формирования личностной беспомощности у детей.-№1.-2009.-С.22-31.
20. Шипова Г.А. Языковые средства создания эффекта детского мировосприятия в современной художественной автобиографии: дис. … канд. филол. наук: 10.02.01/Шипова Галина Александровна. Москва.,-2011.