МОЦАРТ И САЛЬЕРИ
(попытка историко-психолгического анализа)
Цикл рассказов «Встреча с прекрасным»
Меня всегда занимал вопрос — что послужило толчком к написанию Пушкиным «Моцарта и Сальери»?
Эта драматическая сцена была начата автором в 1826 году, но завершена только в Болдинскую осень 1830 года.
Как известно, легенда об отравлении Моцарта в 1824 — 1825 годах была широко распространена в петербургском обществе. Её появлению способствовал сам Моцарт, который, по словам его биографов, говорил перед смертью: «Я протяну недолго. Меня отравили. Я не могу отделаться от этой мысли».
Композитор Сальери в конце жизни сошёл с ума и скончался в 1825 году. В «Разговорных тетрадях» Бетховена есть запись от 1824 года: «Сальери опять очень плохо. Он в полном расстройстве и фантазирует, что он виновен в смерти Моцарта, которого он, якобы, отравил. Это правда, потому что он хочет об этом признаться на исповеди. Таким образом, справедливо, что всё в конце концов, получает своё возмездие».
Версию об отравлении Моцарта муссировали венские газеты и, хотя было опубликовано заключение лечивших его врачей Розенберга и Порше о том, что Моцарт скончался от воспаления мозга, слухи проникли и в Россию.
Верил ли им Пушкин? Надо полагать, что верил, иначе, по словам Е. Браудо, «он едва ли решился бы вывести лицо, недавно умершее, композитора, произведения которого шли на петербургской сцене, связав с его именем тяжёлое обвинение ни на чём, кроме шатких психологических догадок, не обоснованное».
Сохранилась записка Пушкина следующего содержания: «В первое представление „Дон Жуана, в то время, когда весь театр, полный изумлённых знатоков, безмолвно упивался гармонией Моцарта, — раздался свист — все обратились с изумлением и негодованием, и знаменитый Сальери вышел из зала — в бешенстве снедаемый завистью. Завистник, который мог освистать “Дон Жуана», мог отравить и творца».
Биограф Моцарта Ф. Немечек рассказывал ещё при жизни Сальери о том, что он однажды сказал: «Конечно жаль такого великого гения, но благо нам, что он умер. Живи он дольше, наши композиции перестали бы нам приносить кусок хлеба». У Пушкина эта мысль выражена так:
«Нет! Не могу противиться я доле,
Судьбе моей, я избран, чтоб его
Остановить, — не то мы все погибли…»
Весной 2002 года на Кавказе я познакомился с группой верующих, пытающихся найти ответы на «вечные» вопросы бытия в «Библии».
Общение с людьми, живущими по совести и по Священному писанию, заставило меня подумать. Возникли новые вопросы, в частности, о первом убийстве на земле.
За что Каин убил Авеля? Причиной жестокого преступления стала зависть. Оба они любили Бога, оба принесли ему жертвы. Но кровавая жертва Авеля — зарезанные овцы, — была принята Богом, а хлебы, выращенные тяжким трудом Каина, были отвергнуты. Почему Бог отверг его дары? Почему отказался от чистого бескровного приношения?
«Ах, так, — подумал Каин, — тебе нужны кровавые жертвы? Так получи же — не овечью, а человечью».
Этот эпизод Священного писания, действительно, трудно понять. Тяжкий труд землепашца ничуть не легче труда пастуха. Почему же Бог отверг его чистую жертву?
Каин своим преступлением задаёт Богу непростые вопросы: «если ты всеведущ, как же ты не знал, что я совершу братоубийство? Если всемогущ, как ты позволил это сделать? Если ты всеблаг, как примирился со страшным преступлением?» И Каин делает вывод, отнимающий у человека его последнее прибежище — надежду: «Правды нет и выше!»
«Но ведь именно с этих слов, — подумал я, — начинается пушкинская трагедия „Моцарт и Сальери“: „Все говорят: нет правды на земле. Но правды нет — и выше“. Не мучился ли Пушкин тем же библейским вопросом? Не несет ли „гуляка праздный“ Моцарт черты Авеля, и не похож ли трудяга Сальери на Каина?»
Загадка написания этой удивительной драмы не давала мне покоя. Я знал, что при первой встрече с Мицкевичем Пушкин был поражён лёгкостью, с которой рождались умные и совершенные по форме строки его стихов. Не этот эпизод стал поводом для написания «Моцарта и Сальери»?
В то время стихотворные импровизации были одним из развлечений знати. В Петербург в надежде заработать на своём искусстве приезжали знаменитые импровизаторы Европы. Они могли мгновенно слагать стихи на любую заданную тему. Оказалось, что польский поэт в совершенстве владеет этим даром. «Неужели Пушкин позавидовал Мицкевичу?» — думал я. Правда, по воспоминаниям самого Мицкевича, гениального «Пророка» Пушкин тоже написал в один присест.
Смущало меня ещё одно обстоятельство: в1825 году Мицкевич в Крыму познакомился с Каролиной Собаньской. У них завязался роман. Но за год до этого за Каролиной ухаживал Пушкин. Может быть, на этой почве у них произошла размолвка? После отъезда Мицкевича из России было написано горькое стихотворение «Он между нами жил…».
Так или иначе, через десять лет, в 1835 году, Пушкин вернулся к теме стихотворной импровизации и начал писать повесть «Египетские ночи». Его импровизатор в этом произведении превратился в жалкого, жадного попрошайку.
«Неужели драма „Моцарт и Сальери“ несёт в себе биографическое начало?» — думал я.
Принципы интонационного воплощения текста маленькой трагедии ...
... текстов оперы опера литературный вокализация моцарт сальери Драматизм, психологическая насыщенность, драматургический лаконизм, динамичность, развития внутреннего действия маленькой трагедии Пушкина в сочетании с необычайной выразительностью ... исключительным». И далее: «Летом 1897 года в Смычкове я сочинял много и безостановочно … я принялся за пушкинского „Моцарта и Сальери“ в виде двух оперных ...
Знаменитый Сальери, чьи оперы ставились на лучших подмостках Европы, не всегда был жалким завистником: «Кто скажет, чтоб Сальери гордый был завистником презренным…» с гордостью говорит композитор. Но теперь он вынужден горько страдать. Сальери не может примириться с беспечной лёгкостью, с которой Моцарт рождает гениальную музыку. С болью в сердце он признаётся: «Я завидую, глубоко, мучительно завидую. О небо! Где ж правота, когда священный дар, когда бессмертный гений… озаряет голову безумца, гуляки праздного?»
Философ Сальери тяжко мучается Каиновым вопросом: «Почему гениальность дается не за труд, а просто так? Где Божья справедливость?» Мысль об убийстве Моцарта приходит к нему через душевные муки. Сальери терзают сомнения в моцартовском посыле, что «гений и злодейство — две вещи несовместные». Ведь сам Моцарт называет гением и его. «Иль это выдумка слепой толпы, — думает он, — и не был убийцею создатель Ватикана?»
Сальери имеет в виду легенду о Микеланджело, который, якобы, заколол натурщика, чтобы точнее зарисовать предсмертные муки.
Тема жестокого неправедного убийства не могла не волновать Пушкина. Вот что он пишет в заметках к «Истории Пугачёва»: «Державин велел двух (пугачёвцев) повесить, а народу велел принести плетей и всю деревню пересёк. Дмитриев уверял, что Державин повесил их из поэтического любопытства». Эта запись дышит неодобрением поступка Державина. Но если Пушкин, считающий Державина гениальным, сомневается в праведности его действий, значит гений и злодейство совместимы?
Пушкин — наш признанный национальный гений. Выходит, что эти сомнения свойственны не только труженику Сальери, но и гениальному Моцарту.
К какой же категории причислить нам Пушкина? Он «гуляка праздный» или строгий ремесленник?» Принято считать, что Пушкин близок к Моцарту, но так ли это? Прозрачная воздушность пушкинской поэзии является результатом работы над каждой строчкой, каждым словом. Судя по рукописям, он трудяга-ремесленник. То же утверждала и Анна Андреевна Ахматова: «Себя и свой труд, — пишет она, — Пушкин отожествлял с Сальери». Иначе говоря, мы видим необыкновенную близость двух творческих натур.
Однако с лёгкой руки Белинского мы привыкли к разделению этих образов на противоположные. На первый взгляд и доказательство налицо:
Моцарт: «Гений и злодейство — две вещи несовместные. Не правда ль?
Сальери: „Ты думаешь? (Бросает яд в стакан Моцарта).
Пушкин-психолог в маленьких трагедиях
... «маленькие трагедии» до настоящего времени вызывают неизменный интерес. Трагедия Пушкина «Моцарт и Сальери». Судьба искусства.Неожиданная смерть гения в расцвете лет завершает линию его жизни бесконечным многоточием… ... отношении к собственному таланту не раз слышал сам Пушкин, и критические замечания Сальери в адрес Моцарта («Ты, Моцарт, недостоин сам себя», «гуляка праздный») воспринимаются как ...
Ну, пей же“.
Казалось бы, своим поступком он утверждает не только эту совместимость, но и диаметральность этих натур.
Но не всё так просто. Сальери не может признаться Моцарту в своих сомнениях. Он вынужден убеждать себя в том, что эти вещи совместимы.
Моцарт вводит в трактир слепого скрипача и просит сыграть „что-нибудь из Моцарта“. И что же играет скрипач? Не весёлую песенку Керубино из „Свадьбы Фигаро“, а напряженную, предостерегающую о смерти арию из „Дон Жуана“.
Моцарт хохочет. Сальери не знает, как истолковать его смех. Может быть, Моцарт гений не только в музыке, но и в предчувствии? Может быть, он догадывается, что задумал Сальери? Он встревожен и раздражён, у него вырываются негодующие слова:
Мне не смешно, когда маляр негодный
Мне пачкает Мадонну Рафаэля…
Его выкрик — это требование ремесленника, с трудом идущего к вершинам мастерства. Он прикладывает к игре трактирного скрипача ту же мерку, что и к своей.
Моцарт не придаёт значения мастерству игры. Он аристократическим жестом даёт деньги скрипачу:
Постой же: вот тебе,
Пей за моё здоровье.
Эта лёгкость не может не оскорблять Сальери. Он видит, что для Моцарта все музыканты одинаковы — и трактирный скрипач, и он, учёный композитор. Моцарт легко витает над их усилиями.
Это очень похоже на раздражение известного разночинца-демократа: „Я не посажу с собой за стол сапожника не потому, что он не дворянин, а потому, что он свинья, скотина по своим грубым понятиям, привычкам и поступкам“.
Кому же принадлежат эти напыщенные фразы? Трудно поверить, но — всё тому же „неистовому Виссариону“. Вот тебе и революционный демократ — народник…
Но вернёмся к Пушкину. Рассмотрим сцену, в которой Моцарт играет по просьбе Сальери „безделицу“.
«Моцарт и Сальери»: маленькая трагедия А.С. Пушкина ...
... родственные, дружеские, любовные и человеческие связи. «Моцарт и Сальери» - самая короткая из всех «Маленьких трагедий» А.С. Пушкина. В ней поэт достиг предельной концентрации образов, чувств и слов, ... они находятся. Душевные движения сценических лиц разнообразны: властолюбие и скупость, честолюбие и зависть, любовь и бесстрашие. Общей для героев идеей-страстью выступает жажда самоутверждения, ...
»Представь себе… кого бы?
Ну, хоть меня — немного помоложе,
Влюблённого — не слишком, а слегка, —
С красоткой или с другом —
Хоть с тобой, —
Я весел… Вдруг виденье гробовое,
Незапный мрак иль что-нибудь такое…
Ну, слушай же. (Играет.)
Звучит музыка, но какая? В лёгкое, беспечное веселье неожиданно вплетаются мрачные заупокойные аккорды. Что этим хочет сказать Пушкин?
Устами своего героя гениальный интуист Пушкин предупреждает нас: «Я скоро умру».
Сальери ещё ничего не решил, мерзкий пасквиль ещё не написан, а Моцарт-Пушкин уже говорит обществу: «То, что зреет по воле Рока, пусть свершится скорее». Оба гения невольно подталкивают руку своих убийц.
Моцарт рассказывает Сальери, что человек в чёрном заказал ему реквием, но не приходит за ним. Музыкант ощущает неясную тревогу:
«Мне день и ночь покоя не даёт
Мой чёрный человек. За мною всюду,
Как тень, он гонится. Вот и теперь
Мне кажется, он с нами сам-третей
Сидит».
Сальери страшится интуиции Моцарта, и потому старается отвлечь, успокоить его:
Как мысли чёрные к тебе придут,
Откупори шампанского бутылку
Иль перечти «Женитьбу Фигаро».
Моцарт вспоминает, что Сальери был знаком с великим драматургом: «Да Бомарше ведь был тебе приятель. Ты для него „Тарара“ сочинил, вещь славную. Там есть один мотив… Я всё твержу его, когда я счастлив… Ла, ла, ла, ла…»
Как известно, оба композитора причастны к творчеству Бомарше. Сальери написал музыку напыщенной оперы «Тарар», а Моцарт — весёлой «Свадьбы Фигаро». Для Сальери это звучит насмешкой судьбы — он выбрал музыку к опере об убийстве тирана, а Моцарт — к опере, прославляющей жизнь.
И хотя Бомарше писал о том, какой великий композитор Сальери, Моцарт напевает один единственный запомнившийся ему мотивчик…
Зависть! Чёрная, жестокая зависть жжёт Сальери. Но разве в жизни Пушкина не было подобной ситуации?
Злая зависть к таланту поэта, его независимости, презрению к чинам, зависть к его красавице-жене порождала тех, кто ненавидел поэта и желал его смерти. Разве не с подобными чувствами относились к Пушкину Полетика, Булгарин, Воронцов, Дантес? Сальери в жизни Пушкина просто обязан был появиться, и он отыскался.
Значит Пушкин всё-таки — Моцарт? Но как же тогда быть с Мицкевичем? Неужели он сам позавидовал таланту польского поэта?
Да позавидовал! Но как?
В «Путеводителе по Пушкину» (Гослит, 1931 год) мы читаем: «24 октября 1826 года на собрании сотрудников журнала „Московский вестник“ Мицкевич импровизировал. Пушкин, впервые слышавший его, по словам очевидца, пришёл в восторг и, бросившись на шею Мицкевичу, стал его целовать, как брата».
Вот как приветствовал талант польского поэта Александр Сергеевич!
Как известно, первоначальное заглавие драмы «Зависть», Пушкин переменил на «Моцарт и Сальери». Тем самым он указал нам более глубокий подход к философской проблеме, заключенной в этом произведении.
Пушкину, как всякому крупному художнику, свойственны и моцартианство и сальеризм. Противник Моцарта — завистник, но завидует он не только таланту музыканта, но ещё и тому, что Моцарт не мучается роковым вопросом о Божьей справедливости. Сальери же мучительно терзается именно этим. Моцарт отравлен, а ответа нет.
Если бы существовали ответы на вечные вопросы, чем бы питалась душа художника, что он мог бы создать?
Пушкин написал не пьесу о наказанном завистнике, а притчу об искусстве.
В небольшом по размеру, но глубочайшем по мысли произведении есть ещё один аспект. Драма приводит к мысли о том, что в какой-то момент художник начинает ощущать, что достиг своей творческой вершины. Дальше — либо жалкое существование, либо смерть. Гении нередко выбирают последнее. Выбирают интуитивно и начинают стремиться к смерти. Моцарт у Пушкина, сам Пушкин, Лермонтов, Байрон, Маяковский — примеров тому достаточно.
И для нас вопрос, кто же больше Пушкин — Моцарт или Сальери — начинает терять свою остроту. Мы вдруг обнаруживаем, что Пушкин — не то и не другое. Он парит над образами героев, оба они у него, как на ладони. Он их создатель, он их понимает и жалеет.
И Авель и Каин по-своему правы, но правы по земному, а над ними царит вечная тайна — Бог, создавший их.
Пушкин А.С.
... сокрушающейся о падении пушкинского таланта, было неведомо, что лучшие его произведения были не пропущены в печать. Пушкин-лирик в эти годы становится преимущественно "поэтом для себя". Он ... мимике и движениях, и которые в литературном произведении, предназначенном для чтения, описываются поэтом. Пушкин с раннего детства сочинял пьесы. В семи-восьмилетнем возрасте он разыгрывал перед ...
Март, 2002 год.
